Рена Юзбаши - Скинхед
И он резко расстегнув куртку. выбрасывает руку запястьем вверх, так, чтобы обнажилось, сверкнув на солнце клеймо «Красного кольца». В следующее мгновенье мы соединили наши руки, что означает клятву быть верным данному слову.
«Комбат, батяня, батяня, комбат,Ты сердце не прятал за спины ребят.За нами Россия, Москва и Арбат»,
— затянул кто-то и остальные бодро подхватили любимый мотив, который обожает Учитель. Уж я-то знаю.
Вскоре наша рать бесшумной тенью возникает перед обшарпанными дверями общаги. Лазутчики заранее доложили, что вахтера на месте нет, видно, тоже решил встречать Новый год у себя дома. И правильно сделал. Не сторожить же черномазых в такой праздничный день. Мы неслышно пробираемся во внутрь здания и подкрадываемся к кухне. И тут нам открывается зрелище настоящего кавказского пиршества. Набитая под завязку кавказцами кухня, мужики, рассевшиеся напротив своих чернявых баб, зелень, бутылки, спертый запах горелого мяса и человеческих тел. На какое-то мгновение повисает тишина, слышен детский вскрик. Кто-то из черномазых матерится. И тогда Данила хватает урода, сидящего с краю стола за шкирку. Сверкнул кастет — сигнал к атаке. И мы идем вразнос!
Я кидаюсь на здоровенного, лет сорока, мужика, имевшего неосторожность подняться навстречу. Он сгребает меня в охапку своими крестьянскими лапищами, но я чудом вырываюсь и наношу несколько коротких по его тупой башке. Однако этого явно недостаточно. Два хука под дых сбрасывают его огромную тушу на стол с яствами, где он обретает привычную оружие — внушительного размера тесак. Этому детине все равно как орудовать ножом — чистить картошку или всадить его мне в горло как жертвенному барану. Однако я совсем не баран, и мгновенно перехватив занесенную надо мной руку, ребром ладони наношу оглушающий удар по аорте. Он покосился как старый шкаф и стал валиться на пол. Тут самый раз придушить его. Я, наверное, так бы и сделал, если б не гаденыш, впившейся вампиром мне в шею, да так что я чуть было, не потерял сознание. Мне не составляет особого труда скинуть его с себя, как омерзительного москита. С глухим стуком он ударяется об стенку. Истошный бабий визг перерезает всеобщий гвалт, в то время как кто-то из наших тащит к выходу по обломкам разбитой посуды, через перевернутые стулья чьи-то окровавленные лохмотья. «Может, это кровь кого-то из наших?», — проносится у меня в голове?
Откуда-то издалека слышен приближающийся вой милицейской сирены. Крики, плач и стоны. Мы спешно покидаем поле битвы по полутемному коридору, мимо притулившегося к стенке черномазого с усиками паренька, с неестественно вывернутой рукой. Я двинул его ногой — на прощанье, усатик матерится. Данила орет, что надо отходить, и мы, уже не мешкая, выскакиваем на улицу. А дальше — кидаемся врассыпную, как и задумано, каждый к своему метро, автобусу. И — по домам. Окончательно прихожу в себя уже вбежав в метро, успешно преодолев пару километров, хотя сердце колотится так, словно вот-вот выпрыгнет из груди. К бегу с препятствиями пришлось прибегнуть не из-за страха — таково условие операции — надо немедленно исчезнуть с места боевых действий, дабы избежать объяснений с ментами. На станции я спешу к концу перрона, где много народу — легче раствориться в толпе. Но наши доблестные мусора торчат и тут. Сколько же их, черт возьми! И как я этого раньше не замечал. Перед праздниками ментов, можно сказать, больше чем пассажиров. Забившись в угол вагона, и свесив голову, я прокручиваю в голове перипетии боя. Действовал я не только кулаками, но и мозгами, как учили на тренировках. Спасибо Никите! А еще варежку разевал на него. Вот только все тело болит так, будто на мешках с цементом надорвался. И круги перед глазами разбегаются. Ну да бог с ним, с телом — шрамы, как говорится, украшают мужчину. Однако с этим дебилоидом пришлось изрядно накувыркаться. И поколотить он успел меня таки, пока я до горла его не добрался. Повезло, можно сказать…
* * *Везло мне весь вечер. Мамы дома не было, значит можно спокойно раздеться и рассмотреть себя в зеркале. Тело являло собой этакую летопись моей первой схватки за чистую Русь. И всему виной моя прозрачная кожа. Пожалуй, мама права, когда иронизирует, что про меня «толстокожий» никак не скажешь, и румянец из-за этого у меня чуть что проступает, и синяки, ссадины подолгу красуются на теле. Хорошо, что этот придурок лица не задел, так, пара ушибов. Все! Можно считать, что операция завершилась вполне успешно. Можно со спокойной совестью сесть перед телевизором, там как раз прикольная комедия — обхохочешься. Звонок в дверь, наверняка мама. Нагрузилась с сетками, кульками, коробками как дед Мороз, вот и не может сама дверь отпереть. Ага — так оно и есть — свободные у нее только зубы. Можно подумать, что за новогодним столом у нас соберется куча гостей. Она сбрасывает весь свой груз на пол, опускается бессильно на табуретку, прямо в прихожей:
— Посижу пару минут, и начну готовить, твой любимый «столичный», ладно?
— Мамка, что бы ты ни приготовила, все равно это будет самым вкусным блюдом на всем белом свете.
— О-го, мой сын научился делать комплименты! — в ее взгляде столько ласки, что я готов сам взяться делать столичный салат. Если б еще знать — как …
— А чем это тебя разукрасили? — воззрилась она на мое помятое лицо.
— Да так, с тренажера упал, — махнул я беспечно рукой.
* * *Но вот стрелки на ходиках приближаются к восьми, пора звонить Ире. Она откликнулась на звонок мгновенно, словно ждала его. Неужели?
— Привет! С наступающим Новым годом тебя, — мой голос звучит вполне уверенно.
— И тебя также, Артем. Всего тебе наилучшего, — прощебетала, нет, пропела она, и мое имя в ее устах звучало с особой нежностью. А может это все мне кажется, выдумки? Сейчас проверим.
— А давай сегодня увидимся? Погуляем?
— Ой, Артем, — и опять нежность в голосе, — сегодня праздник, боюсь, мама меня не отпустит надолго. Но мы можем на пару минут увидеться в нашем подъезде. Хочешь?
— Конечно, хочу. А когда? — я рассчитывал на большее, с другой стороны, Новый год, семейный круг…
— Давай за пять минут до Нового года. Помнишь, как в «Песенке про пять минут»? — и она игриво засмеялась.
— Конечно, зайчонок, как скажешь, так и сделаем, — как же мне нравится ее смех. Нет, что ни говори, а она мне не отказала!
Теперь остается самая малость — объяснить маме, что мне надо непременно отлучиться под самый Новый год. Всего на пару минут. Максимум на полчаса. Ничего страшного, если учесть, что все предшествующие праздники мы провели в семейном кругу, точнее вдвоем. Отец даже когда жил с нами, вечно испарялся со своими собутыльниками отмечать. Одним Новым годом больше или меньше — значения не имеет. К одиннадцати мы садимся за праздничный стол, и мама, как всегда, напоминает мне о том, что я и есть та самая ось, вокруг которой вертится ее жизнь, не будь оси, то есть меня, ее жизнь потеряла бы смысл.
Стрелки на часах, меж тем, показывали полдвенадцатого. Если монолог не прервать, даже бой кремлевских курантов ее не остановит.
— Мам, я тоже очень тебя люблю, но я сейчас должен бежать… Не обижайся, ладно?
Мне показалось, что мой умоляющий голос произвел на нее желаемое впечатление.
— Артем, а что случилось-то?
— Я тебе потом все расскажу, — и наскоро чмокнув ее в щеку, спешу прошмыгнуть к себе в комнату — за подарком для Иры.
Уже в прихожей, увидев у меня в руках сверток в ярко-розовой блестящей бумаге с прикрепленной живой розой, мама понимающе улыбается…
* * *На улице хлопают петарды, тысячами светлячков вспыхивают бенгальские огни, с диким визгом проносятся машины, припозднившиеся спутники спешат по домам. Отчего люди к обычному календарному дню относятся как к тайне, заключенной в прощанье с уходящим годом?
Вот он — без пяти минут двенадцать — миг счастья — гулкий стук сердца в груди, призывные сигналы мобильника, стук двери где-то в глубине блока, радостное щелканье каблуков. Ее каблуков. И вот она рядом, улыбающаяся, счастливая. Как и я. Вышла в ночь и все осветила. И я протягиваю Ире свой подарок — первый в моей жизни.
— С Новым годом.
— И тебя с Новым годом, — она вручает мне маленький яркий пакет, означающий, что она меня также ждала и что эти стремительно проносящиеся мгновения сказали нам нечто большее, нежели то, что мы произнесли, глядя друг другу в глаза. И я обнимаю Иру — под бой курантов, венчавших нас в ночи под снежным кружением. Мы замираем в долгом поцелуе. И так бы стояли целую вечность, если б кто-то из ее соседей не разбудил нас своим удивленным хохотком. Она шепчет что-то очень нежное и убегает. А я возвращаюсь к себе домой, ловя ртом снежинки, никого и ничего не замечая. Никогда мне не было так радостно. Этот миг и есть, наверное, ощущение счастья. Миг, длящийся целую вечность…
