Шарль Эксбрайя - Оле!… Тореро!
– Я адски страдаю, дон Эстебан… Дайте мне кофе…
Я поспешно открыл термос и налил ему полную чашку. Он выпил ее одним глотком, несмотря на то, что жидкость была очень горячая, и, поблагодарив, бросил:
– Теперь быку придется держаться крепче…
Меня что-то беспокоило, но я не мог определить, что именно. До сих пор все шло хорошо, даже слишком хорошо, и моя старая цыганская кровь, веря во всякого рода предсказания и проклятья, без конца подсказывала, что счастье не может быть бесконечным. Тем временем Луис отлично воткнул свои бандерильи, и публика приветствовала его криками "оле!". Затем началась работа с плащом. Вдруг дон Фелипе толкнул меня локтем.
– Посмотрите на Гарсиа!
Прислонившись к баррера, бандерильеро стоял с совершенно отсутствующим видом. Такой отход от работы был слишком необычен, и я направился в его сторону, чтобы узнать в чем дело. Когда я хлопнул Гарсиа по плечу, мне показалось, что я его разбудил.
– Что с тобой, Хорхе? Опять желудок?
– Нет… дон Эстебан… Не знаю, что со мной…
Он говорил с трудом, словно пьяный, и взгляд его был затуманен. Марвин подошел ко мне.
– Что с ним?
– Я ни черта не понимаю!
В этот момент Луис, окончив первую серию работы с плащом, чтобы перевести дух, позвал Гарсиа подменить его. По зову матадора Хорхе встряхнулся и направился было к Вальдересу. Я удержал его.
– Если вам плохо, Хорхе, оставайтесь здесь… Я все объясню Луису.
Он отстранился и возмущенно сказал:
– Тореро я или нет?
Пот стекал по его лицу, чувствовалось, что он производит над собой невероятные усилия. Внезапно я понял, что бандерильеро шел к быку, не понимая, где он находится: Хорхе Гарсиа шел к своей смерти. Я крикнул:
– Гарсиа! Вернитесь! Я приказываю вам вернуться!
Он меня, конечно же, не услышал. Удивление, заставившее замолчать публику вокруг меня, вскоре охватило все трибуны. Некоторые вставали, пытаясь понять, что происходит на арене. Дон Фелипе заметил:
– Он идет, как лунатик!
Я прокричал матадору:
– Луис! Внимание на Гарсиа!
Торерос из квадрильи ничего не поняли. В это же время Хорхе продолжал идти и вскоре оказался почти в центре арены, в нескольких метрах от быка, еще не успевшего обратить на него внимание. Я схватился за баррера, чтобы перепрыгнуть, но дон Фелипе удержал меня:
– Слишком поздно!
Подбежал дон Амадео:
– Дон Эстебан, сделайте что нибудь! Он сошел с ума!
Изо всех сил я закричал:
– Луис!… Ламорилльйо!… Помогите ему! Задержите его! Прикройте его!
Наконец, Луис и остальные поняли, что происходит что-то страшное, и что это связано с Хорхе. Только теперь они заметили непонятное поведение их товарища, все ближе подходившего к быку, словно для того, чтобы потрогать его рукой. Публика наблюдала за ним стоя в молчании. Смерть уже шагнула на арену, и каждый из этих тысяч людей понимал это. Луис и другие побежали к быку, развернув плащи и громко крича, чтобы отвлечь внимание животного, которое уставилось на Гарсиа, идущего ему навстречу. Оно опустило голову. Кровь текла из его морильйо[63], оставляя пурпурные ручейки на черной шерсти, словно вытканной из муаровой ткани. Ноги животного словно вросли в песок. Огромный бык с большой головой и убийственными рогами словно символизировал смерть, пришедшую из глубины веков и наполненную беспощадной дикостью первобытных степных богов. Схватившись за баррера, дон Амадео, дон Фелипе и я наблюдали небывалое зрелище. У меня пропал голос. Лишь на секунду у меня появилась надежда, что Ламорилльйо все-таки успеет добежать, но ему не хватило этой секунды. Бык рванулся с места. Гарсиа не уклонился ни на дюйм. Похоже, он даже не видел животного. Я закрыл глаза и услышал удар. Крик, поднявшийся до неба, оглушил меня. Я открыл глаза. Луис и Ламорилльйо отвлекали быка. Достаточно было взглянуть на неподвижное тело Гарсиа, чтобы понять: пришла смерть. Его положили на носилки и понесли к врачу.
* * *Вопреки всем правилам, я не присутствовал на поединке Луиса с быком, только что убившего Гарсиа. Я доверил дону Амадео передать шпагу и мулету матадору, когда наступит час финального терсио.
Хорхе лежал на большой кровати. Повязки не могли скрыть ужасную рану на животе. В скрещенные руки ему вложили четки. Он стал похож на каменное изваяние, лежащее на надгробии. Большая потеря крови придала его лицу желтый оттенок мумий. Я заплакал, ведь я давно знал Гарсиа и уважал его.
Каждый раз, когда кто-то открывал дверь, до нас долетал шум арены. Хирург, недоумевая, высказывал свои мысли вслух:
– Не понимаю… Никогда не видел, чтобы люди так умирали… Похоже, ему казалось, что он находится на пляже… Можно даже предположить, что это - самоубийство!
– Помилуйте, доктор! У Гарсиа никогда не возникало мысли о самоубийстве.
– Тогда почему же он даже не шелохнулся, чтобы увернуться от быка?
– Уверен, что он не видел его…
Пожилой хирург посмотрел на меня поверх очков.
– Если бы не мое уважение к вам, дон Эстебан, я бы подумал, что вы смеетесь надо мной?!
– Я бы себе этого никогда не позволил. Кроме того, сейчас не время для этого.
– Тогда, ради святого Сантьяго, объясните мне, как человек с хорошим зрением, долгие годы участвующий в корридах, находясь на арене почти один на один с пятисоткилограммовым быком, может не заметить такое животное и не слышать криков предупреждения об опасности?
– Не знаю…
Старик проворчал:
– Вы далеко пойдете, если вам достаточно такого ответа!
Он с отвращением отвернулся и вышел, оставив меня наедине с трупом Хорхе. Для всех, живущих корридой, смерть каждого тореро - личное горе. Я услышал, как позади меня открылась дверь, и каблуки тихо застучали по каменным плитам пола. Консепсьон стала рядом со мной и прошептала:
– Он умер сразу?
– Думаю, да.
В знак сострадания она склонила голову.
– Значит, у него не было времени раскаяться и получить прощение.
– В чем раскаяться? За что получить прощение?
– У каждого из нас есть за что просить прощения, Эстебан…
Пока она говорила, я всматривался в ее лицо. На нем не было ни слез, ни каких-то иных следов горя. Она наклонилась ко мне и сказала:
– Луис выступил очень хорошо… Как обычно, немного хуже, чем с первым быком, но все же хорошо,- он получил одно ухо быка. Теперь больше нечего опасаться за его новую карьеру.
Это было все, что она нашла нужным сказать у тела Хорхе Гарсиа, друга и помощника ее мужа. Это показалось мне чрезмерным и, показывая на покойного, я почти прокричал:
– Ему тоже нечего опасаться! Если бы Луис, вместо того, чтобы красоваться перед публикой, следил бы за работой Хорхе, как это должен делать матадор, он бы понял, что происходит нечто ненормальное и смог бы спасти его! Но тебе на это наплевать!
Она сжала губы.
– Эстебан… Когда был убит Пакито, Луис тоже не подоспел вовремя, но тогда ты считал это естественным, а сейчас - возмущаешься…
* * *Несмотря на успех Луиса, мы покидали Сант-Андер с тяжелым сердцем. Один из тореро, привезенных Мачасеро, занял место Гарсиа, не высказав по этому поводу ни радости, ни печали. Толстяк Алохья, наш главный пикадор, единственный сохранял свое обычное настроение, но вовсе не потому, что у него было черствое сердце и он не сожалел о погибшем товарище. Просто по природе своей он был фаталистом.
– Что вы хотите,- изрек он,- такова наша работа…
Незадолго до нашего отъезда дон Фелипе зашел попрощаться. Он вошел ко мне в комнату, когда я оканчивал одеваться: мы хотели добраться до Мадрида, где Рибальта, Ламорилльйо, Алохья и я решили остановиться. Луис и Консепсьон возвращались в Альсиру, чтобы насладиться там заслуженным отдыхом.
– Дон Эстебан, мне жаль Хорхе Гарсиа… Славный был человек.
– Да, дон Фелипе, славный человек, и я чувствую себя частично виновным в его смерти. Я не спал из-за этого всю ночь.
– В чем же вы виновны?
– Хорхе оставил корриду… В Шамартине у него была трудная, но спокойная жизнь… Мне пришлось долго настаивать, чтобы он решился. Что теперь будет с его женой и детьми?
– А три тысячи песет?…
– Деньги не могут все заменить, дон Фелипе.
– Конечно, я понимаю. Для меня же эти три тысячи песет становятся непростой проблемой.
– Но почему?
– Боже мой, дон Эстебан, вы должны понять, что моя компания не очень-то обрадуется выплате такой суммы после единственного первого взноса.
– Отвечу вам словами Алохьи: такова ваша работа.
– Естественно, страховка была бы немедленно выплачена, если бы только смерть клиента не наступила при обстоятельствах, которые меня заинтриговали.
– Но ведь не в первый же раз тореро попадают на рога?
