Шарль Эксбрайя - Оле!… Тореро!
Дрожа от гнева, я подумал, что убил бы на месте типа, состряпавшего эту статью. Скомкав газету, я швырнул ее в желоб для собак[55] и дал себе обещание не спускать с Луиса глаз, чтобы ему не попалась в руки эта мерзость. В этот момент ко мне подошел дон Амадео, возвращавшийся с арены. Он держал в руке газету и был заметно взволнован.
– Вы читали это, дон Эстебан?
– Да.
Он сжал кулаки:
– Знать бы имя того, кто состряпал эту статейку! Негодяй здорово перегнул палку, и я готов заплатить не одну тысячу песет, чтобы добраться до этой свиньи!
– Во всяком случае, дон Амадео, нашим об этом не нужно знать. Уберите эту дрянь, а я постараюсь сделать все, чтобы Луис и остальные ни о чем не догадались.
– Естественно. Все билеты проданы, значит, что касается финансовой стороны, то их выходка провалилась. Конечно, публика будет подогрета этой статьей, и если, к несчастью, дон Луис не будет достаточно хорош…
– Об этом можете не беспокоиться.
Он долго смотрел на меня, а затем протянул руку:
– Без вас, дон Эстебан, это наверняка стало бы катастрофой. До свидания.
Я не помню, что отвечал на вопросы Луиса и его спутников о новостях, но все же мне как-то удалось обратить все их мысли на корриду.
– Это уже не тренировка, амигос[56]. Сегодня начинаются серьезные вещи. Не будем строить иллюзий. С этими быками будет посложней, но, к счастью, они тоже бесхитростны и позволят показать все ваше умение, в котором я полностью уверен. Мы должны одержать безоговорочную победу, если вы хотите зарабатывать столько, сколько заслуживаете. Уверен, что вам будут аплодировать.
Я поднялся в комнату Луиса, чтобы помочь ему одеться. На лестнице я догнал Консепсьон, которая возвращалась после прогулки по Пампелуне. У меня было скверное настроение, и я не преминул упрекнуть ее:
– Думал, что ты пообедаешь с нами… Ты ведь знаешь, как Луис нуждается в поддержке перед выступлением?
– Мне не хочется есть в такое время… Я ведь не тореро, как он. К тому же, не вижу необходимости в двух няньках.
Она показала газету:
– Ты читал?
– Это ужасно!
– Но в чем-то и справедливо.
Я едва не задохнулся:
– Как ты смеешь?…
– А разве это неправда, Эстебан? Похоже, что автор этой статьи хорошо знает Луиса, почти так же хорошо, как ты…
Я услышал, как Луис стал подниматься по лестнице.
– У меня сейчас нет времени говорить об этом. Спрячь эту гадость, чтобы он ничего не знал, по крайней мере, до конца корриды!…
Она посмотрела на меня с нескрываемой враждебностью и скрылась в своей комнате.
Я зашнуровал брюки на Луисе, когда вдруг в памяти всплыли слова Консепсьон об этой статье. Я понял, что в авторстве она подозревала меня и пришел в такое волнение, что даже мой друг это заметил:
– Что с тобой, Эстебан?
– Ничего. Я старею, Луис, и уже не могу справляться с эмоциями.
Он рассмеялся.
– Я постараюсь поднять твое настроение?
Оставив квадрилью за молитвой в часовне, я направился к своему привычному месту за баррера. Марвин уже ждал меня.
– Дон Эстебан! Каково ваше мнение: что значит эта атака на дона Луиса?
– Я ничего не понимаю, и это выводит меня из себя!
Он задумался.
– Странно все же. На своей памяти не припомню такого скандала перед выступлением. Это переходит обычные рамки критики. Автор настолько ненавидит вашего друга, что готов на все, чтобы его погубить.
– Но сейчас он опоздал! Посмотрите, сколько народа!
Дон Фелипе кивнул.
– Я думаю, дон Эстебан, этот пасквиль специально напечатали перед самым выступлением. Им наплевать на ваш финансовый успех. Они хотят ошарашить дона Луиса, чтобы лишить его хоть части способностей.
– Но тогда, - это покушение на убийство?
– Думаю, да, дон Эстебан.
Оставив Марвина, я побежал к квадрилье, которая готовилась к парадному выходу, и сразу же заметил отсутствие Луиса. Я обратился к Ламорилльйо:
– Где он?
– У часовни. Он готовит себя до последней секунды.
У меня чуть не остановилось сердце, когда я застал Луиса за чтением этого бульварного листка. Во мне вскипела ярость: как он попал ему в руки? Я подбежал к нему, вырвал газету из рук и закричал, дрожа от злости:
– Кто тебе дал это?
Совершенно спокойным голосом он произнес:
– Консепсьон.
ГЛАВА 4
Я практически не видел работу Луиса с первым быком. Ответ моего друга поверг меня в какую-то прострацию. Я был похож на боксера, растянувшегося в нокауте на полу ринга: потерявшись в неясном тумане, наполненном криками и резким светом, он не может сориентироваться в мире, ускользающем от него. Когда, наконец, я вернулся на свое место за баррера, дон Фелипе спросил:
– Я уже стал волноваться… Что с вами случилось, дон Эстебан? Эй! Дон Эстебан, вы меня не слышите?
– Извините… Не знаю, что со мной, но я не могу сосредоточиться.
– Это стоит сделать: дон Луис выступает великолепно!
Я предпринял усилие, чтобы вырваться из оцепенения, парализовавшего меня с того момента, как Луис назвал имя той, которая, несмотря на мои предостережения, все-таки вручила ему подлый памфлет, могущий повлиять на его выступление. Вдруг до моего слуха долетел неистовый крик публики. Она устроила овацию "Очарователю из Валенсии", который великолепно, с прежде не присущей ему точностью, работал на арене. Все, что бы он ни делал, удавалось ему превосходно, а скупость жестов свидетельствовала о профессионализме и таланте тореро. Публика понимала в этом толк и одобряла каждое движение матадора долгим и громким "оле!", которое так ободряло Луиса. Перед заключительным торено мой друг подошел за мулетой и шпагой. Он весь сиял.
– Ну как, Эстебан?
– Продолжай так же, и мы выиграли!
Видимо, мне не удалось придать моему голосу достаточной уверенности, Я это понял по удивленному взгляду Луиса. Он вернулся на арену, чтобы произнести посвящение быка председательствующим, а я старался не оборачиваться в сторону Марвина, цепкий взгляд которого ощущал на себе. Луис убил своего противника по правилам, но не более того. Тем не менее, за работу с плащом он получил одно ухо.
Почему? Почему она это сделала? С какой целью? Тысячи предположений громоздились у меня в голове, но я не мог остановиться ни на одном из них. Прежде, чем отыскать Консепсьон, я обождал, пока Луис выйдет во второй раз на арену. Внезапно я обнаружил, что Консепсьон была совсем рядом, и меня поразила жесткость взгляда, которым она следила за движениями мужа.
От корриды в Пампелуне у меня остались неясные воспоминания. До сегодняшнего дня я не могу понять, как мне удалось почти полностью отключиться в то время, когда на чашу весов было поставлено будущее Луиса, когда он должен был быть принят или навсегда отвержен болельщиками. Все, что я помню: Луис был самым лучшим из трех тореро, выступавших в тот день. За оба выступления он получил по бычьему уху. Это не было как в Арле триумфом, но все же было успехом, создававшим хорошую рекламу. Мне припоминается, как Луис, сделав неверный шаг, едва не попал быку на рога и увернулся лишь в последний момент,- настолько близко, в стиле знаменитого Бельмонте, он работал с быком. Публика издала дикий крик, считая, что матадор задет. В этот момент я посмотрел на Консепсьон. Она не вскочила, как большинство ее соседей, либо уже поняв, что ее муж увернулся от несчастного случая, либо… она его ждала? Дон Фелипе, стоявший рядом со мной, весь сжался в комок, и когда Луис продолжил работу, вздохнул с облегчением.
Несмотря на все попытки, в этот вечер мне не удалось застать Консепсьон одну. Она не пошла в свою комнату, как сделала это утром, когда тореро завтракали, а осталась с нами выпить шампанского за успех мужа. Консепсьон была беспечна и весела, но мне показалось, что она избегала оставаться со мной наедине. Ламорилльйо сказал мне, что "Очарователь из Валенсии" стал совсем прежним, и если бы не трудности с дыханием, которого у него не хватило на обоих быков, он был бы даже лучше, чем обычно.
После Пампелуны газеты вынуждены были сменить тон. Все обозреватели, присутствовавшие на Сан-Фирминской корриде, признали, в той или иной степени, что Вальдерес остался великолепным тореро, заслуживающим внимания. Особенно отмечалась его работа с плащом. Только самые злобные клеветники завершили свои репортажи вопросом, не было ли это сиюминутным явлением. Но к ним никто не стал прислушиваться, и организатор из Сантандера увеличил на пятьдесят процентов ставки за корриду, назначенную на следующее воскресенье. Мы еще на один день остались в Пампелупе, решив поехать напрямик в сторону Кантабрии[57], дабы избежать, по возможности, утомительных переездов.
Проездом мы остановились в Виктории и устроили себе небольшой отдых.
