Нина Васина - Дурочка (Ожидание гусеницы)
Раков от неожиданности дернулся и сбил бокал. Посмотрел дикими глазами, поднял угол скатерти и собрался лезть под стол.
— Сиди-и-и, — махнула рукой Лукреция. — Для тебя ничего интересного — она сама себе это сделала. В десять лет Лайка начала томиться страстью, разглядывать себя в зеркале, а кончилось все засовыванием в промежность…
— Прекратите!.. — прошептал Раков, покосившись на Аглаю.
Та сосредоточенно выковыривала косточку из персика.
— Я ее била, — сказала Лукреция. — После этих морковок и огурцов… Я била свою дочь и просила для нее жестокого лечения, врачи отказали. Я подсадила Лайку на сильнодействующие препараты. А всего-то надо было показать ей мужской член.
— Вы сумасшедшая! — Раков закрыл голову руками. — Замолчите!
— Это Ционовский предложил, — бесстрастно продолжила Лукреция. — Он принес анатомический атлас и показал моей дочери, как устроены мужчина и женщина. Лайка думала, что все люди одинаковы. Профессор между приставками и суффиксами ненароком объяснил ей, что каждая женщина должна дождаться своего мужчину, и беречь свое потайное место для него в чистоте. Представляешь, помогло!.. Потом она, конечно, мастурбировала иногда, но больше ничего в себя не совала.
— Вы — злобная извращенка, — прошептал Раков. — Почему вы говорите все это при дочери?!
— А потому, что хочу понять, кто ты такой, чтобы оставаться с Лайкой наедине! — повысила голос Лукреция. — Ты заключил сделку со мной, понимаешь — со мной! Оговорил условия, даже сумму из будущей зарплаты, которой сам будешь распоряжаться. И — ни слова о той, кого берешь в жены!
— Я все равно не понимаю, зачем вы при мне позорите свою дочь, — с тихим отчаянием замотал головой Раков.
— Позорю?.. — Лукреция ухмыльнулась. — Мальчик, твоя жена не знает, что такое стыд. Понятия морали и порядочности у нее отсутствуют, ответственности — никакой! При Лайке можно говорить обо всем, она живет естественно и открыто, как животное, не знающее стыда и позора. Наташка при ней предлагала тебя в мужья, и теперь Лайка думает, что именно так и женятся — по обмену.
— Значит, я — негодяй, а вы — пострадавшая? — вскочил Раков. — Вы заплатили мне этой свадьбой за выход из тюрьмы! Вы — такая же, как я! Мы две стороны одной сделки!
— Точно! — Лукреция ткнула пальцем в Ракова. — Я — такая же! Поэтому в любой момент могу остаться с тобой наедине!.. — она встала и буднично заметила: — А рядом с Лайкой тебе делать нечего, пока не принесешь справку из венерического диспансера. Туся! Отвези Аглаю домой. Я вернусь на такси.
— Вы не должны извинять мою маму, — сказала лейтенанту Аглая, с отчаянием глядя на него у открытой двери. — Пообещайте, что никогда больше не станете ее извинять!.. — Обещаю, только не нервничайте, пожалуйста… — прошептал ничего не понимающий Раков.
Тотальная слежка
В ноябре 95-го, после месяца напряженной работы над текстами Лукреция решила разбавить свой литературный труд детскими воспоминаниями. Пятьдесят первый год. Семилетняя девочка получила в подарок… папу! Он вернулся с войны не после победы, как все воевавшие. А на шесть лет позже, и впервые увидел дочку в ее седьмой день рождения. Безумное от счастья лицо матери, шумная компания знакомых и незнакомых ей людей, приехавших повидаться со «Смирным» — псевдоним отца. Луша не могла отлепиться от высокого мужчины с густой вьющейся шевелюрой, и только через несколько часов застолья поняла, что отец и его друзья-однополчане говорят о совсем другой войне. Год победы для этих людей был 49-й, бомбу называли Матреной, отца — «матрёным американцем», а самый главный свой орден он получил за добытую документацию по разработке Матрены и вербовке нужных людей в далекой стране.
Отца дважды арестовывали при дочери. Первый раз — в пятьдесят третьем, когда Круглов сменил Берию и объединил в одну структуру МВД и Госбезопасность. Второй — в шестидесятом и опять при смене теперь уже руководителей КГБ. Дважды она напряженно, сквозь дрожащие линзы слез, высматривала его прощальную ладонь за стеклом черной машины в соснах.
– Матрёный… задумчиво произнесла Аглая. — Не матёрый и не матерный… Дедушка всегда говорил важное, — она насупила брови и изобразила басом: — «Морковь содержит витамин А и каротин. Ее нужно есть с рыбьим жиром, иначе полезное не усвоится».
— Лайка, не топчись сзади и прекрати читать с экрана, — отмахнулась Лукреция. — Можешь просмотреть страницы из принтера.
Аглая отошла от матери, сидящей в пижаме за компьютером. Побродила по комнате с незаправленой кроватью и полной пепельницей на полу, потянулась у окна, порозовев лицом от утреннего солнца, а потом так напряженно посмотрела на Лукрецию, что та с досадой откатилась в кресле от стола.
— Ну что еще?!
— Еще он говорил, что гениальность от безумия отличается только известностью.
— Ерунда!.. — покачала головой Лукреция. — Зачем ему это говорить маленькой девочке?
— Я нарисовала корову. Синюю, с крыльями, куриными ногами и двумя грудями, как у женщины. Ты сказала, что это «безумная галлюцинация, а не корова», а дедушка тогда сказал, что только известность отличает…
— Да-да-да!.. — остановила ее Лукреция. — Вспомнила. Он всегда говорил что-то мудрое, и рисунок этот повесил на стену у себя в кабинете, и подпись там твоя была — «карова », почему я, собственно и завелась. Что ты хочешь сказать, говори конкретно!
— Я обязательно стану известной, — объявила Аглая.
Лукреция с трех часов ночи сидела за компьютером, записывая свои детские воспоминания. От усталости и нервического возбуждения ее слегка подташнивало, текст шел трудно, без азарта, заявление дочери ввело Смирновскую в длительный ступор, закончившийся продолжительным зевком. Уставившись перед собой прослезившимися после зевка глазами, она уточнила:
— Хочешь сказать, что ты — гений?
— Просто я помню другого дедушку Данилу, не такого, как ты описываешь, — тактично заметила Аглая. — Он много пил, а пьяным говорил на разных языках. Меня это восхищало.
— В два года он забрал тебя к себе, не позволил отдать в ясли. Я дочку свою толком-то узнала только семилетней, после его смерти. Кстати, о пьянстве!.. — встрепенулась Лукреция. — Попроси Тусю принести мне кофе и рюмку коньяка. Я сносно владею шестью языками, не считая русского. Плюс жизненный опыт. А ты — дурочка, которая живую корову первый раз увидела в двенадцать лет. Твоя ценность именно в недоразвитости ума. Известность, конечно, может свалиться на человека внезапно, из-за прихоти судьбы. Например, рисунок синей коровы с куриными лапами попадется на глаза замороченному кокаином издателю глянца, и он поместит его на первой странице своего каталога как символ эпохи абсурда. Подожди, запишу… удачное определение, тебе не кажется? «Замороченный кокаином издатель глянца», а?
— Не кажется, — замотала головой Аглая. — И корова моя была не символом, а отображением, так дедушка говорил.
— Ладно, хватит о коровах. Представь, что ты, уж не знаю каким способом — это из области фантастики — уговоришь известного фотографа снять тебя голой для мужского журнала и станешь «мисс какой-то месяц», и от желающих подписать с тобой контракт на участие в рекламе зубной пасты или прокладок не будет отбоя. На секунду представим, что это возможно, только на секунду! И что? Ты станешь известной в определенных кругах, но останешься той же дурочкой! В чем тут гениальность, я тебя спрашиваю? Одно безумие! И где мой кофе?.. Где Туся?
Она решительно направилась вниз. Туси нигде не было, а в кухонном шкафу не оказалось кофе. Банка для хранения зерен тоже была пустой. Растворимый Лукреция за кофе не считала, поэтому начала рыться в столах, шурша пакетами и надеясь на забытый запас. В узком пенале рядом с мойкой под стопкой полиэтиленовых пакетов, заботливо сложенных для повторного употребления, она обнаружила скандальный мужской журнал с обнаженной девушкой на обложке.
Лукреция Даниловна села на пол, расставив ноги в стороны, и замерла в прострации. Она потерялась в это мгновение до обморока, настолько несоразмерны друг с другом оказались реальность — кухонный стол, чайник на плите, резиновые перчатки Туси, забытые на краю раковины, и жестокая фантастика — фото обнаженной Лайки именно там, где она сама только что придумала как пример неосуществимый и дикий. Смирновская почувствовала себя в западне и остро осознала постоянный страх дочери перед мыслями и словами — нельзя говорить, нельзя думать, кто-то обязательно подслушает и обыграет с издевкой всемогущества!
Обессилевшая от шока Лукреция попыталась подняться, для чего сначала стала на четвереньки, да и замерла так в озарении:
— Тотальная слежка!.. — прошептала она. — На уровне клеточного строения мозга…
