Две недели до рая - Марина Серова

стало ясно – жизнь у Алены будет другая. И я не могла справиться с этим знанием. Мы начали ссориться. Я злилась, когда она уходила к отцу – он водил ее в театры, кино, парки аттракционов, заваливал подарками. Она начала усиленно учиться, заговорила о Москве. Правда, ей по-прежнему было тяжело оставить мать, и она поступила в Тарасовский университет, как и я. Но начиная с первого курса все, о чем могла говорить Алена, – это о своем переезде в столицу. Это был сущий кошмар. Мне все труднее становилось сдерживаться. Я мечтала, чтобы она заткнулась и поняла наконец, что мир не вращается вокруг ее блестящей судьбы. Дело в том, что в моей жизни на тот момент все было очень плохо. Папа умер. Сестры повыходили замуж – им очень хотелось уехать из нашего печального дома. Мы с мамой жили вдвоем, и мне приходилось много работать после учебы. А Алена радостно щебетала, как изменится ее жизнь после диплома. Мои проблемы ее не волновали.

– Вы сказали ей об этом, и произошла ссора?

– Нет, говорить я не стала, – Даша усмехнулась, и в глазах ее мелькнул неприятный стальной блеск, – мне не хотелось выглядеть жалко и плакаться ей. Я нашла другой способ – соблазнила ее парня.

– Андрея? – удивилась я.

– Андрея. Другого у нее не было. Понимаете, – Даша посмотрела на нас, не скрывая злых слез, выступивших от избытка эмоций, – у ее ног вскоре должен был оказаться весь мир, и мне захотелось что-нибудь у нее отобрать. Сделать по-настоящему больно, чтобы она поняла, как делает больно другим.

– То есть чувств к парню вы не испытывали?

– Он мне нравился внешне, потому что, объективно говоря, Андрей – очень красивый молодой человек. Но вы правы, чувств никаких не было. Он для меня был туповат.

Иван фыркнул:

– И что, он так легко согласился изменить с вами Алене?

– Представьте себе, – ответила Даша. Кажется, ее слегка задел удивленный тон моего спутника, – но Алена сама все сделала для этого. Я просто воспользовалась их очередной ссорой и пришла к нему в общагу. Он тогда учился на маляра или строителя – не помню.

– А у них были ссоры?

– Тогда уже были. Алена вообще быстро прозрела насчет своего Ромео. Поговорить-то с ним не о чем. Красивый, да, – но на этом достоинства заканчивались. Она понимала, что их отношения – явление временное. А ему это в голову не приходило. Потому он из себя выходил, когда она заговаривала о Москве. Потом они оба начали мечтать, что он уедет из Тарасова вместе с ней, но Борис Михайлович быстро пресек эти фантазии и в конце концов настоял на их разрыве. Они продолжили встречаться тайно, но ссорились постоянно с тех пор. – На этих словах я повернулась к Ивану, но тот округлил глаза и развел руками: не знал.

Между тем Даша продолжала:

– Однажды Алена пришла ко мне после очередной такой ссоры. Она опять плакала и говорила, что не может с ним порвать, но очень хочет уехать. Я слушала, слушала, и, знаете, в какой-то момент в голове будто щелкнуло: ну сколько можно терпеть нытье этой барыньки? Сколько можно быть подушкой, подкладкой, подпоркой? Есть у меня, в конце концов, самоуважение? Я все выслушала, в общем, покивала головой, а когда она ушла, купила в супермаркете бутылку вина и пошла к Андрею.

– Вы просто пришли с бутылкой к парню, и… этого хватило? – не переставал удивляться Иван. – Никакой романтики?

Даша издала короткий смешок и покачала головой, отчего в ее волосах, как в рекламе шампуня, запрыгали яркие блики.

– Да нам, в общем-то, было не до романтики. Когда я пришла в общежитие, Андрей был на взводе. Он хоть и дурак, но тоже начал понимать, что отношениям с Аленой конец. Ни в какую Москву его никто не возьмет, и о красивой жизни с богатой невестой можно забыть. Я просто по-детски предложила отомстить, и он согласился.

– А потом что, взявшись за руки, побежали рассказывать о случившемся Алене? – не выдержала я.

– Нет. Я оделась и ушла. Даже душ принимать не стала – побрезговала. В его общаге была одна грязная душевая на весь этаж. Вернулась домой и стала ждать. Я думала, что Андрей не выдержит и все ей расскажет. Он всегда был честным и совестливым. Но наш Ромео испугался, хотя терять ему было нечего. Он струсил и не смог. И тогда все рассказала я – в очередной раз, когда Алена пришла ко мне поплакаться про свою несчастную жизнь. Дело было у меня дома. Она говорила, говорила, а я уже не слушала. Отключилась и смотрела на нее, понимая, что всю жизнь дружила, что называется, в одну калитку. Она ни разу не спросила, как дела у меня, ни разу не предложила помощь, ни разу не позвала с собой, хотя мы все детство планировали уехать куда-нибудь вместе. В этот момент я осознала, что надо самой оторваться. Не ждать, что она просто оставит меня здесь, как забытую игрушку на остановке – на пути к своей блистательной жизни, а самой все прекратить, отодрать ее от себя, как засохший пластырь.

Даша сделала еще один глоток и вытерла лоб, на котором проступили капли пота – то ли от духоты, то ли от напряжения.

– Помню, я вклинилась в ее жалобный щебет и сказала: «Мы с Андреем переспали». А Алена не поняла. Рассмеялась и продолжила свою фразу, и только когда я не засмеялась вместе с ней, вдруг замолчала. Глаза у нее стали такие… не знаю, как сказать, круглые и мертвые, как у куклы. Этот взгляд – меня прожгло им насквозь так, что я пожалела обо всем содеянном в тот же миг. Но было уже поздно. Я просила прощения, даже на колени перед ней бухнулась. Но это не помогло, конечно. Она кричала, плакала, у нее началась такая истерика, что пришлось ей воды дать, чтобы успокоить. Она выпила, стуча зубами об ободок кружки, затихла, вытерла губы и, не глядя на меня, направилась к выходу. Я побежала следом, хотела остановить или проводить – на улице уже было темно, а она была в таком состоянии, что мне стало за нее страшно. Но Алена оттолкнула меня и убежала. Тогда я в панике позвонила Андрею, и он страшно разозлился.