Аллергия на ложь - Рина Осинкина
– Так ведь на навигаторе…
– Юрист Бобров катается без навигатора. А смартфон разрядился, почему и не вызвал он техпомощь по телефону. Такая вот полоса неудач у нашего фигуранта случилась. Резюме: алиби у него нет, а Шабельников, даже если найдется, вряд ли признается в афере, которую затеял против работодателя. Если таковая вообще не вымысел Боброва, с целью предъявить нам непроверяемое алиби.
– Так вот этот Шабельников как раз и может быть причастен к исчезновению Ивана! Бобров не рассказал вам, что Ваня его практически за руку поймал, когда тот бумагу хитил?
– Шабельников ее и похитил. Я разве неясно излагаю? Потому Бобров и ездил за ним хвостом до ночи, что Шабельников документ выкрал и собрался продать. А Бобров хотел его вернуть. Надеялся, по крайней мере. Посему ваше предположение, что Шабельников, завладев бумагой, решил еще и подростка устранить, критики не выдерживает. Однако искать его будем.
– У него тоже навигатора нет?
– В точку.
– А Ивана? Его ищете?
– Вы зачем со мной говорить хотели? Информацию передать или отчет потребовать? – желчно поинтересовалась Путято.
Заносит тебя, Влада, остепенись. Все же с майором полиции говоришь, а не с квартирной хозяйкой тетей Таней Гущиной.
– Если можно, то и отчет, – промямлила она, а Марианна расхохоталась.
– Значит, так. Ориентировку на пацана разослали повсюду. Людей из фонда аккуратно опросим, показания проверим. Посмотрим, что на видеокамерах осталось, которые на остановках электричек из Москвы. Он ведь мог выйти раньше или позже нужной станции. Посмотрим видеокамеры на проспекте возле его дома. На самом доме, к сожалению, камер нет. Свидетелей, которые могли его видеть около подъезда, не нашли, потому как спали все уже, и с собачками своими тоже нагулялись. Отрицательный результат не означает ровным счетом ничего. Все пока.
– А ближайший лесок с собаками не прочешете?
– Про ближайший я для красного словца сказала. Юрист не дурак, а лесков и оврагов в Подмосковье много, все не прочешешь. Ты кто пацану?
– Я? – растерянно спросила Влада, но, переведя взгляд на кастрюльку, торопливо проговорила: – Извините, Марианна. Кажется, у меня проблемы.
Пельмени с легким шипением дружно лезли наверх и наружу.
Шепотом обругав себя, Влада спешно выключила горелку. Такая вот ты многозадачная, Владислава Константиновна. Молчала бы уж, не задавалась.
Она стояла у окна и смотрела на улицу. Ей нравился вид. Артем это знал.
Несмотря на то что сидел спиной к ней и работал.
Несмотря на то что вид за его окном они никогда не обсуждали.
Сейчас она подойдет неслышно и положит ладони ему на плечи. А он не удивится. Он улыбнется молча и склонит голову, чтобы щекой коснуться почти детской руки. А она…
Артем резко развернулся. Он знал, что никого в комнате нет.
Сгорбившись, словно недужный, выбрался из рабочего кресла. Склонился над клавиатурой, задал компу обновление операционки.
Все равно думается туго. Не идет работа, хоть тресни.
На вопрос, зачем и почему он нахамил Владиславе, отвечать не хотелось. Ответ, лежащий на поверхности, был не ответом, а ехидным дознавателем, к которому Артем попал в ловушку.
Нахамил, потому что разозлился.
А разозлился почему?
Потому что приревновал.
Шах и мат в три хода.
С какой стати ты, придурок, ревностью занедужил, да еще столь яростно? И к кому? К этому вяленому налиму? Отчего тебя вдруг так пробрало, что взбесился, увидев «налима», подкатившего к клубу на своей крутой тачке? Какая тебе, блин, разница, что за отношения у них?
Какая разница тебе, скажи, что Владька опрометью кинулась здороваться с папашкой пропавшего пацана?
Какая тебе разница, что про пацана этого пропавшего она не переставая говорит, а значит, постоянно о нем думает? Неужели и к нему ревнуешь?
Ну да. Ревную.
Аллес капут.
Или полный трындец по-нашему.
У Артема были очень хорошие папа и мама. Собственно, почему – были? Они есть. Сейчас в Питере. Открыли там студию, пишут свои полотна, проводят вернисажи и что-то даже продают. Два года как из Москвы перебрались в северную столицу, насытившись московским духом и возжелав петербургского. Творческая интеллигенция, что с них возьмешь. Очаровательна и изменчива, как море. Мамино выражение, а значит, и отца.
Коттедж, в котором проживает нынче Темка, их недвижимость. Мама сказала: «Ты его продай, что ли. Или как хочешь. Не обижайся, сонни. Ну, не в кассу он нам».
«Не в кассу» – это уже Артемов сленг. Хотя было обидно, а потом он подумал: «Да ладно… Они такие…»
Он никогда не будет живописцем. Талант есть, да, но живописцем не будет. Кичлива и чванлива богемная тусовка, Артему это претит.
Он никогда не женится. А если женится, то очень нескоро, и ни в коем случае не по любви. Только по здравому расчету. Более жалкого зрелища, чем заневоленный подкаблучник, он не наблюдал.
Отец не просто любил жену, а был по любви ее пленником. На унижения и самые дикие моральные жертвы готов был идти, лишь бы ее не прогневать, а тем более – не потерять. Нехорошее состояние, больное.
Артем наблюдал не единожды, как у отца, сильного и умного мужика, дрожали губы и от волнения бледнело лицо, если мама недовольно поводила бровью. Одной только бровью! И было не важно, по серьезной причине ей что-то не нравилось, или по капризу, или она была не в духе оттого, что неудачно сделала маникюр. Отец постоянно лебезил и заискивал перед женой, купируя ее возможную резкость, и вечно улыбался неуверенной улыбкой.
Потому и ушел Темка из родительского дома. Пусть живут, как привыкли, не он им учитель, а тем более не он им судья. Но смотреть на это безобразие желания не было.
Урок, однако, усвоил: ни в коем случае не терять себя, не тонуть в другом человеке. Голову нельзя терять, а тем более волю. При первых признаках привязанности все обрывать.
Он очень не хотел, чтобы с ним случилось то же, что и с отцом.
Когда решит, что пора жениться, присмотрит себе какую-нибудь неизбалованную дурнушку, а до тех пор со всеми встречными-поперечными девицами, яркими, смелыми, задорными, будет клоуном и бесполым зубоскалом. И пусть думают о нем что хотят.
Собственно, а отчего ты так разволновался из-за
