На гребнях волн - Вендела Вида
– Не знаю, – отвечаю я. – Меня с ней не было.
– У нее есть мальчик? – спрашивает детектив Андерсон. Похоже, они заранее договорились, что все вопросы о мальчиках или об отношениях будет задавать она.
– Не знаю, – повторяю я.
Детектив Андерсон наклоняет голову, подпирает лоб большим и указательным пальцами правой руки, словно у нее болит голова. Блондинистый хвостик свешивается на сторону, словно хвост у лошади, собравшейся помочиться. Когда детектив поднимает голову, в глазах у нее ярость.
– Ты понимаешь, что произошло? Твоя лучшая подруга пропала без вести!
Мне хочется напомнить, что мы с Марией Фабиолой больше не лучшие подруги, но я чувствую: это только сильнее ее разозлит.
– Понимаю, – отвечаю я.
– И ты совсем о ней не беспокоишься?
– Беспокоюсь, – говорю я.
Хотя куда больше беспокоюсь о том, как легко мне в последнее время удается злить людей: сначала мистера Лондона, теперь вот ее. Похоже, моя способность воспламенять чужой гнев не знает половых различий.
– Можно я спрошу? – говорит детектив в штанах в обтяжку.
– Да ты уже спрашиваешь! – отрезает детектив Андерсон.
Похоже, они друг друга терпеть не могут. А может, выйдя отсюда, поедут трахаться. Не знаю. У меня в голове много разных и противоречивых представлений о том, как соблазняют друг друга взрослые.
– Не знаешь ли ты, не было ли каких-нибудь причин, по которым Мария Фабиола могла… сбежать из дома? В последние месяцы она не чувствовала себя… ну, одиноко, не на своем месте? Ты сказала, вы поссорились. Она поссорилась только с тобой? У нее есть другие подруги?
– Полно подруг, – отвечаю я. – Это меня теперь все третируют.
Трое полицейских синхронно поднимают на меня глаза, а затем опускают головы и принимаются черкать в блокнотах. Тот, что в широких штанах, заглядывает в блокнот к детективу Андерсон, а она диктует ему вполголоса:
– ТрЕ-ти-ру-ют! – Затем поворачивается ко мне: – Скажи, бывало ли, что кто-нибудь заговаривал с тобой и с Марией Фабиолой… м-м… недолжным образом?
Мне вспоминаются эксгибиционисты в парке. И тот взрослый мужчина, что подошел ко мне в очереди в «Уолгринс». Под мышкой у меня был новый альбом «Kinks», только что купленный в магазине грампластинок в Хайт, и он предложил выпить с ним кофе и обсудить эту группу. «Я еще не пью кофе», – ответила я и ушла.
– Честно говоря, не понимаю, о чем вы говорите, – отвечаю я сейчас.
– С кем-нибудь тебе бывало неприятно, неловко?
– Мне со всеми неловко, – отвечаю я. – С вами сейчас тоже.
Мужчины в комнате разом откидываются на спинки стульев, демонстрируя, что в беседе не участвуют. Теперь вопросы задает только детектив Андерсон.
– Твоя подруга исчезла, – говорит она. – Ее родители… ну, они просто с ума сходят. Плачут навзрыд. Представляешь, что бы почувствовали твои родители, если бы ты пропала неизвестно куда?
Я киваю, хотя представить такого не могу. Мама никогда не плачет.
– И сама Мария Фабиола – мы не знаем, где она и что с ней, но, может быть, она напугана до смерти. А ты, возможно, можешь нам помочь. Можешь помочь ей. Понимаю, вы больше не дружите: но, знаешь, в масштабе всей жизни несколько месяцев – это очень немного. Может быть, сейчас тебе кажется, что это очень важно: но, милая, станешь старше – и эти три месяца в ссоре будут вспоминаться тебе как одно мгновение: вот так! – И она прищелкивает языком, показывая, как пролетает мгновение.
Я смотрю на нее и молчу.
– Может быть, ты знаешь каких-то мужчин, да вообще кого угодно, кто проявлял к Марии Фабиоле интерес, выходящий за рамки нормального?
– Выходящий за рамки нормального? – повторяю я.
– Да. Например, какой-нибудь мужчина, который стремился постоянно быть с ней рядом. – Помолчав, она добавляет: – Или женщина.
Я думаю об отце Фейт. Думаю о мальчишках с Си-Вью-Террас. И о себе. Кто же не хочет постоянно быть рядом с Марией Фабиолой? И как не хотеть, когда она смотрит на тебя своими неземными глазами? Даже когда на нее не глядишь – особенно если глядишь в другую сторону, – все равно чувствуешь, что она, не мигая, смотрит прямо на тебя.
Проходит минута, может быть, две. Нет, про мальчишек говорить не стоит, думаю я. Это несправедливо. Если уж на то пошло, мы ими интересуемся больше, чем они нами. Но чувствую, что должна что-то ответить.
– Может быть, вы, когда ходите в школу и из школы, постоянно кого-то встречаете? – спрашивает детектив Штаны-В-Обтяжку.
– Есть пара садовников, которые к нам пристают, – отвечаю я.
– Кто-кто? – хором спрашивают детективы, и все разом подаются вперед, словно хор на высокой ноте.
– Ну, есть несколько. Не знаю, как их зовут. Они все с тележками и ходят в белых майках без рукавов. Вечно что-то говорят о том, как мы выглядим.
– А что они говорят о том, как вы выглядите? – медленно, тщательно подбирая слова, спрашивает детектив Андерсон. Видно, как она старается держаться спокойно.
– Когда мы начали носить лифчики, они это заметили. Сквозь эти белые блузки все видно.
Я чувствую, как все в комнате выпрямляются и подбираются, словно рыбаки, у которых клюет.
– Что значит «заметили»? В чем выразилось, что они это заметили?
– Ну, отпускают разные шуточки. Гоняются за нами.
Не столько гоняются, сколько прогоняют, когда мы их достаем, – но об этом я умалчиваю. Иногда, заскучав на улицах Си-Клиффа, когда никого из соседских мальчишек не видно, мы находим кого-нибудь из этих садовников, дразним или затеваем с ним перепалку. А он нас прогоняет.
Полицейских очень радует мой ответ.
– Ну вот, первая ниточка есть! – говорит детектив Штаны-В-Обтяжку.
А детектив Андерсон протягивает мне визитную карточку.
– Если припомнишь что-нибудь, позвони мне.
Первый раз я держу в руках визитку – и не понимаю, что с ней делать. Задираю юбку – детективы-мужчины дружно отворачиваются. Они не знают, что под форменными юбками мы носим шорты для физкультуры. Я сую визитку в карман шорт.
На биологию я прихожу в середине урока. В классе полумрак, на доске светится спроецированное изображение полового члена с пояснительными надписями.
На перемене школа гудит. Ко входу подъезжают, один за другим, фургоны с эмблемами новостных каналов на борту. Нас не выпускают из класса, и это еще больше нас взвинчивает. Когда в полдень принимается завывать сирена воздушной тревоги, мы визжим с ней в унисон – и продолжаем визжать, когда сирена уже смолкла. Знаем, что тревога учебная, но не можем удержаться. Даже учителя выглядят растерянными, словно не понимают, что делать в школе без Марии Фабиолы. На каждом уроке ее пустой стол
