Владимир Рыбин - Убить перевертыша
А утром он увидел этого парня на перроне Павелецкого вокзала разговаривающим с каким-то человеком в легкой шляпке на голове.
Мурзин прошел мимо них, заметив скрытый интерес к своей персоне, и, как в воду, погрузился в вокзальную толчею. Обычно люди в толпе быстро теряются, но человек в шляпке теряться не хотел, то и дело попадался на глаза, как Мурзин ни крутился между киосков, лотков, узлов и баулов, горами громоздившихся посреди залов. Это означало только одно: пасут не кого-то, а именно его. Он не знал, кому это нужно и зачем, но по давней привычке никому не давать информации о себе, решил оторваться. Способов в его арсенале было немало, и ему удалось это уже через несколько минут.
Из первого же таксофона Мурзин позвонил Кондратьеву, но телефон у него молчал. Заливался долгими трелями и телефон Новикова во Фрязине. Не вешая трубку, Мурзин некоторое время стоял в кабине, соображая, что теперь делать. Решил сэкономить время и съездить пока в райцентр к следователю.
От вокзала до вокзала по кольцевому метро долго ли? Уже через полчаса Мурзин сидел в вагоне электрички, вполне довольный собой. Электричка оказалась последней перед обычным на подмосковных железных дорогах двухчасовым перерывом в движении поездов, и получалось, что разговор со следователем придется как раз на "мертвое время". Потом поезда пойдут один за другим и он успеет в Москву к обеденному времени. Нынче - не прежде, в кафе-ресторанах нормальные люди не обедают: кто может, бегут домой. А значит, и Новиков и Кондратьев всего скорей будут дома...
Однако следователя Овсянникова на месте не оказалось, и возникла дилемма: ждать или возвращаться в Москву и приехать сюда позднее? Он совсем уж собрался уходить, как пришел следователь, щеголеватый господин с бегающими глазами, раскрасневшийся, должно быть, после сытного обеда.
- Я вас больше ждал! - нервно выкрикнул следователь и кивнул на стул: садись, мол.
- Почта нынче не торопится, - сказал Мурзин. - Я выехал сразу, как получил повестку.
- Ну-ну, многозначительно произнес следователь и решительно, будто это были игральные карты, выкинул на стол чистые допросные листы.
И началось все то, что уже было: вопросы, предупреждения, опять вопросы.
- Что между вами было?
- Ничего. Сидели, разговаривали. Выпили, конечно, не без этого.
- Много?
- Что много?
- Выпили сколько? Там были две бутылки, только початые. Где остальные?
- Какие остальные?
- Не хотите же вы сказать, что только это и выпили? На тхоих-то мужиков? Бхосьте, товахищ, э-э...гхажданин Мухзин.
Следователь безбожно картавил.
- Старые друзья. Поговорить, повспоминать, вот главное-то.
- О чем вы говохили?
- Ну-у... разве все перескажешь.
- Пхидется, пхидется. Было убийство, вы не забыли?
- Ну, про жизнь говорили.
- Конкхетней, пожалуйста.
- Говорили о том, что Россию грабят, растлевают. Об этом теперь все говорят.
- Нет, не все! - с вызовом сказал следователь.
- Кроме разве тех, кто живет в раю, а не на грешной земле.
- Не знаю, не знаю. Вон хынок чехез дохогу. Чего только нет. А ханьше - пустые пхилавки.
- А вам не приходило в голову, что было бы, если бы раньше власти додумались повсеместно увеличить цены, скажем, в десять раз, а зарплату оставить прежней?
Следователь растерянно уставился на Мурзина. Похоже, он и в самом деле не думал о таком варианте.
- А Михонов, убитый, хазделял вашу точку зхения?
Мурзин мысленно усмехнулся. Молодой следователь, молодой да ранний. Так уверовал в свою премудрость, что даже не замечает, что выдает версию, на которой, всего скорей, будет строить обвинение. И в милиции намекали на это: пьяная ссора, пьяная драка и... С пьянкой, правда, прокол получался: по полтораста граммов на мужика - разве это пьянка? А вот тема для спора убедительная. Вся Россия нынче переругалась. Мужья с женами, родители с детьми, бывшие народы-братья с другими народами-братьями...
- Отвечайте на вопхос.
- Я отвечаю. По-моему, мы нормально беседуем.
- Я вас не на беседу вызвал, а на допхос.
- Допрос свидетеля - это же все равно, что доверительное собеседование.
- Вы не свидетель, а подозхеваемый.
Сначала обдало жаром, потом холодом. Предполагал, что следствие не обойдет такой версии, но заявленная прямо, она возмутила. И только давняя привычка гасить свою гневливость удержала от резкостей.
- Тогда допрашивайте.
- Вы меня не учите!..
- Тогда я буду молчать.
Но молчание подозреваемого не устраивало следователя, и он сменил тон.
- Нет, вы хассказывайте. У вас жизнь за спиной, большой опыт, а у меня что!
И опять Мурзин усмехнулся. Наивен следователь, мальчишка. Неужели не понимает, что виден насквозь? Знает ведь, кем был собеседник. Что ж, раз желает разговора, пусть будет разговор.
- Неужели вы не понимаете, что происходит со страной?
Следователь сделал нетерпеливый жест.
- Я думаю, в вас говохит обида бывшего гэбиста.
- А отец Иоанн тоже был гэбистом?
- Кто? Фамилию, пожалуйста.
- Фамилию я не знаю. Его все зовут митрополитом Иоанном.
- Ах, этот. Он-то при чем?
- Он писал... дай бог памяти... "Мы боимся поверить, что все происходящее с нами не есть случайность или прихоть капризной истории, но целенаправленная попытка разрушить Россию любой ценой..." Вы кто по национальности?
- Это не имеет никакого значения.
- Как знать. "Не преуспев в попытках уничтожить Россию силой, нас цинично, расчетливо, подло толкают на путь духовного самоубийства". Это тоже отец Иоанн.
- Так, понятно.
- Да ничего вам не понятно...
Мурзин вдруг почувствовал усталость. Подумал, что возраст все-таки сказывается. Бывало, выдерживал такие долгие и тягостные беседы, что сам себе дивился. Мог сутками не спать и не есть, ночами выжидать, простаивать неподвижно под дождем и снегом, чего только не мог. Таких говорунов переговаривал, не теряя бодрости. А тут скис. Или это оттого, что понял: чем убежденнее говорит, тем больше у следователя версий. Вот ведь еще одной загорелся, подпадающей под 74-ю статью - разжигание межнациональной розни. Миронов - русский, Мурзин - тоже русский, но, судя по фамилии, всего скорей, с татарской примесью, а Маковецкий - наполовину еврей. В таком интернационале ссора, а затем и драка вполне вероятны. И орудие убийства подходит: карманная ракетница, игрушка, какие свободно продаются в охотничьих магазинах. Переделана под мелкокалиберный патрон? Но кто нынче не думает о самообороне?..
Кто-то за спиной Мурзина заглянул в дверь, спросил:
- Ты долго еще?
- Сейчас отпхавлю подозхеваемого.
Следователь достал из стола какую-то бумагу, принялся писать. А Мурзин глядел в окно и думал, что в электричках теперь, наверное, полно народа, что переделать все намеченное он сегодня едва ли успеет. Это же надо сначала доехать до Фрязина, узнать, что там у Сереги стряслось, потом к Кондратьеву, рассказать, обсудить, получить добро на действия Новикова в Германии. Потом опять ехать во Фрязино...
Снова скрипнула дверь, и тот же голос капризно потребовал:
- Выйди хоть на минуту.
Следователь положил ручку и встал. Подумав, убрал в стол бумаги.
- Посидите в кохидохе, - сказал Мурзину.
- Можно, я приду завтра? У меня масса дел...
- Нет!
Категоричность следователя насторожила. Выйдя в коридор, Мурзин прислонился к стене, огляделся. На длинной желтой скамье сидели люди: пенсионер с вызывающе нахмуренными бровями, двое ханыг, пожилая женщина с явно провинившимся в чем-то великовозрастным дитятей.
Стоять так ему скоро надоело, и он прошел в конец коридора, выглянул в торцевое окно. Внизу был двор, стояли служебные машины. Справа от окна находилась лестничная площадка, а слева была приоткрытая дверь, и кто-то там, за дверью, нервно с кем-то спорил.
- Мы же договорились...
- Не тохопись. Сейчас отпхавлю подозхеваемого в СИЗО и схазу поедем.
Мурзин подался к двери, прислушался. В следственный изолятор? Кого?
- Это же сколько провозишься? В другой раз не можешь?
- Не могу. Он далеко живет, когда надо, не дозовешься. Да и свехху звонили, пхосили постхоже. Убийство же. Лучшая меха пхесечения - содехжание под стхажей.
Интуиция в арсенале средств самозащиты Мурзина была не на последнем месте, и теперь она подтолкнула его к лестнице еще до того, как он обдумал свое положение. Лишь оказавшись во дворе, понял, что поступил правильно. Нельзя ему в СИЗО. Не мог он задерживаться не то что на дни, а и на часы.
Уже на полпути к железнодорожной станции он вдруг вспомнил фразу, оброненную следователем: "Сверху звонили, просили построже". Кто звонил? Зачем строгость? Даже если подозревают, разве недостаточно подписки о невыезде? Нет, тут что-то другое...
Теперь, обнаружив, что подозреваемый исчез, следователь, несомненно, решит: раз сбежал, значит, виноват. И непременно попытается задержать его. Где? Естественно, на железнодорожной станции. И найдет, пройдя по вагонам электрички. Можно бы уехать не на первой, а подождать до вечера, до ночи. Но не было у Мурзина времени - ждать. И он свернул в переулок, сделал крюк по улицам и вышел на шоссе, ведущее к Москве.
