Юрий Кунов - Спроси у реки
Полицейский показал удостоверение.
– Я из уголовного розыска. Майор Посохин.
– Милицию я не вызывала.
– Я по поводу гибели госпожи Квасовой.
– Эта гражданка и при жизни госпожой не была, а уж после смерти ее так называть еще глупее.
– Я вас понял Анна Леонидовна. Не только вы такого мнения о погибшей.
– Меня мало волнует чье-либо мнение.
Майор решил выдержать словесную дуэль до конца.
– Мне нравятся прямые люди, – сказал он.
– Что вам нравится, меня тоже не интересует.
– Резонно. Но ваше мнение меня крайне интересует.
– Проходите. – Хозяйка сделала шаг назад и до конца распахнула дверь. – Я вижу, вы не из тех, кто считает, что погоны и должность могут заменить мозги.
– Спасибо. Собак у вас нет? – поинтересовался Посохин, ступая на выложенную из фигурной плитки дорожку.
– Собак я не люблю. У меня есть травматический пистолет.
– Тоже вариант.
Они пересекли ухоженную лужайку перед домом, и зашли на веранду.
– Можем поговорить здесь. На свежем воздухе. Не люблю кондиционерную прохладу. Есть в ней что-то нездоровое. Присаживайтесь. Чай, кофе или сок? У меня сын обожает томатный сок. Очень полезно для мочеполовой системы.
– Кофе, пожалуй. Было долгое совещание, да и неприятное, честно говоря. Тонус приподнять не помешает.
– Посидите немного. Я сейчас приготовлю. Много времени это не займет.
Маркова прошла в дом. Майор огляделся. Светло-серые, обитые вагонкой стены. Бра из матового стекла. Плетеная из лозы мебель. На огромных окнах в разноцветный мелкий цветочек белые шторы. На полу зеленая ковровая дорожка с длинным ворсом. Красиво, аккуратно.
«Будто во Францию попал, – подумал Посохин, усаживаясь в кресло – Прованс, мать его». В Провансе он, правда, никогда не бывал, да и в других департаментах Франции тоже, и имел представление об этой замечательной стране только по фильмам и фотографиям. Но желание увидеть воочию Эйфелеву башню у него отсутствовало начисто, чем он всегда удивлял своих знакомых. Посохин был уверен, что в жизни все выглядит гораздо прозаичнее, чем на ярких рекламных картинках и не стоит ехать в Париж, чтобы лишний раз в этом убедиться. Сказка должна была оставаться сказкой. А вот его жена имела на этот счет другое мнение.
– Угощайтесь! – Маркова (панамы на ней уже не было) поставила на стол поднос с крошечными чашечками, сахарницей из фарфора и белоснежными салфетками. – Вы же черный пьете, я так думаю.
– Естественно.
– Я так и поняла, – сказала хозяйка, ставя кофе перед Посохиным и подавая ему салфетку. – Кладите сахар. Или вы без него предпочитаете?
– С сахаром, но я совсем чуть-чуть кладу. На кончике ложки, так сказать.
– Кофе хороший. Хотя и растворимый. Не так чтобы очень, но хороший. Не помои, одним словом. А мне вот приходится довольствоваться напитком из цикория. Сердце стало немножко капризничать. И нервы.
Посохин размешал сахар и, положив мельхиоровую ложку на блюдце, осторожно взял чашечку. Отхлебнув, он изобразил на лице удовольствие, хотя обычно этого не делал. Надо было продемонстрировать хозяйке, что он пришел в ее дом с добрыми намерениями.
– Замечательно, – произнес майор с умеренным энтузиазмом. В разговоре с такой дамой переигрывать было нельзя. Доверие с ее стороны могло сразу раствориться как дым.
– Потому что у вас здесь вода хорошая. Не в водопроводе, конечно. Я за ней на ключ хожу. В качестве моциона.
– А вы не местная?
– Вы что, обо мне не навели справок?
Маркова весьма ехидно посмотрела на майора.
– О вас нет. У нас в розыске не так много людей работает. А лично у меня времени не было.
– Я родом из Ростова-на-Дону.
– Хороший город.
– Бывали или просто так брякнули?
Марковой явно нравилось шокировать собеседника своей кондовой прямотой.
– Бывал по работе. Вы ведь здесь только с апреля по октябрь живете?
– Все-таки справки про нас вы навели.
– Самые общие. Не требующие больших временных затрат.
– Позвольте вам не поверить.
Маркова сделала паузу, явно ожидая, что майор начнет оправдываться. Но Посохин оставил ее выпад без ответа. На веранде повисло молчание.
По глазам женщины майор понял, что его ход оценен положительно.
– Вас это не обижает? – продолжила она, как ни в чем не бывало. Промедли она еще несколько секунд и пауза стала бы неприличной.
– Неверие? Отнюдь. Я и сам верю людям нечасто.
– Профессия?
– И возраст.
Посохин поставил пустую чашечку на блюдце.
– Кофе действительно хороший, – сказал он, размышляя над тем, оставить пока инициативу в разговоре за Марковой или перейти в решительное наступление. Он пытался понять, насколько жесткие вопросы можно перед ней ставить. Люди, подчеркивающие свою независимость и прямоту, часто очень ранимы.
– Раньше верили больше? – спросила Маркова. В ее взгляде Посохин уловил интерес к своей персоне.
– Намного.
– Лет до тридцати?
– Примерно. Родители в детстве вбили мне в голову, что хорошие люди составляют на свете большинство, и я долго шел с этим по жизни.
– Со мной была та же история. До сих пор не могу понять, зачем они это делали. Сколько вам сейчас?
– Сорок один почти.
– Хорошо выглядите.
– Потому что не курю.
– А как насчет этого?
Маркова, вскинув голову, щелкнула себя по горлу.
– Очень умеренно. Пьянство – добровольное сумасшествие.
– Это правильно. У меня Ярослав совсем не пьет. Я так благодарна Богу за это, глядя на коллег сына по искусству. – Сделав глоток, Маркова поставила чашку на блюдце и подперла голову узловатыми пальцами. – Что вы хотели узнать о Квасовой, если не ошибаюсь, Раисе Николаевне?
– Не ошибаетесь. У вас с ней какие установились отношения?
– Никаких. С такими людьми я не поддерживаю никаких отношений. Здесь я общаюсь только с Валентиной Васильевной Рыбаковой и Сениной Натальей Петровной, хотя последняя меня иногда сильно раздражает.
– Чем же?
– Слишком часто упоминает о своем дворянском происхождении. Я, вот, тоже по отцу не из крестьян, но кичиться этим не нахожу достойным интеллигентного человека. Все это выглядит очень некрасиво.
– Да, воспитанный человек не должен себе такого позволять.
– Конечно! Все наши предки когда-то пахали землю и пасли скот до того, как стать представителями благородного сословия. Тем более что благородным оно зачастую было только на бумаге.
– Пожалуй, вы правы.
– Но терпеть Сенину еще можно. А вот бирючинские аборигены просто невыносимы.
– А Квасова?
– Порождение ельцинской эпохи. Из грязи в князи. В советское время работала буфетчицей в столовой, торговала пивом. Сейчас имеет миллионы.
– Имела.
– Этого стоило ожидать.
– Чего этого?
– Что она кому-то перейдет дорогу и закончит жизнь в довольно молодом возрасте. Вы не обращали внимания на то, как весьма двусмысленно звучат телевизионные репортажи об очередной смерти какого-нибудь сорокалетнего успешного, по их утверждению, бизнесмена? Можно ли такой конец карьеры считать успешным? А конец – всему делу венец, не так ли?
– Согласен. Скажите, а кому Квасова могла перейти дорогу?
– Это вопрос к вам.
– А у вашего сына с ней конфликтов не возникало?
– Как только он закончит работу, вы сами сможете у него спросить.
– А вам он ничего не рассказывал?
– О чем?
– О том, что Квасова публично обвинила его в педофилии.
– Рассказывал, и что с того?
– Вас это не смутило?
– Какого черта, я должна смущаться? Многие говорят, что в милиции работают одни взяточники. Вас это не смущает?
– Пожалуй, нет. Но задевает.
– Если бы меня задело это крайне абсурдное обвинение, то я подала бы исковое заявление в суд о защите чести и достоинства моего сына. – Маркова наклонилась вперед. – Буду с вами до конца откровенной, хотя Ярославу это вряд ли понравится. Квасова изверзла сию низкую ложь из-за страшной обиды на моего сына. Она пыталась затащить его в постель, но у нее ничего не получилось. Ярослав ее весьма грубо одернул и ей наверняка до зуда в заднице, прошу прощения, захотелось ему отомстить. Женщины такие отказы переносят весьма болезненно. По-моему, даже более болезненно, чем мужчины. И помнят очень долго. Иногда всю жизнь. Бог ей судья.
– Но почему она обвинила вашего сына именно в педофилии?
– Я думаю, исходя из того, что у нас постоянно крутятся местные мальчишки и девчонки. Сын тратит на них немало времени и сил.
– Почему?
– Потому, что никому до них нет дела. Ни государству, ни родителям.
– А вашему сыну до них дело есть?
Майор только после того как вопрос прозвучал, понял, что его формулировка была крайне неудачной.
Маркова снова подперла голову рукой и секунд десять молчала, пристально глядя на майора. Потом сказала спокойно, но твердо:
