Маргарет Марон - Дочь бутлегера
— Если будешь в наших краях, обязательно загляни, пообщайся с людьми. Избирательный участок будет размещен в здании пожарной команды, и многие из тех, кто посетит распродажу, проголосуют за тебя, если только ты им мило улыбнешься.
Поэтому я взобралась в кузов двухтонного грузовика с откинутыми бортами, который использовался в качестве трибуны, изобразила обворожительную улыбку и, взяв у Уилла микрофон, обратилась с пламенным призывом отдать мне свои голоса. Затем, после того как были проданы несколько лотов и на площадку начали выкатывать новую порцию машин, Уилл объявил небольшой перерыв. Я спросила у него, помнит ли он Говарда Граймса.
— Этого старого сплетника? Конечно, помню, черт побери. А что?
Мы сидели свесив ноги на противоположной стороне кузова. Открыв банку диетической «Пепси», я сделала жадный глоток.
— Я тут вспомнила его рассказ про то, как он пытался разглядеть мужчину в машине Дженни Уайтхед в тот день, когда они с Гейл исчезли, потому что поначалу принял ее за Триш и хотел узнать, с кем она тебе изменяет. Помнишь?
— Да, помню, — угрюмо буркнул Уилл.
Разрыв у них с Триш получился отнюдь не полюбовным. Они яростно ругались из-за каждой совместно купленной вещи — мебели, посуды, даже из-за собак. Но главным яблоком раздора, который едва не свел на нет соглашение о разводе, стал спор о том, кому достанется альбом со свадебными фотографиями. В конце концов мама, понимая психологическое значение этого тупика, на свои деньги заказала точную копию проклятого альбома вплоть до обложки из белой тафты — лишь бы не выслушивать причитания Уилла.
— Ты ведь ухаживал за Дженни до того, как она вышла замуж за Джеда, так?
Поставив банку «Пепси» между нами, Уилл сдвинул на затылок серую поплиновую шляпу и, порывшись в кармане ветровки, достал сигарету.
— Ну и?
— Значит, Дженни тоже обманывала мужа? Именно поэтому они с Триш рассорились?
Сунув сигарету в рот, Уилл обхватил своими огромными лапищами зажигалку «Зиппо», такую старую и видавшую виды, что ее прямые углы давно скруглились. Это была зажигалка матери, память о военно-воздушной базе Сеймур-Джонсон.
На массивном, солидном корпусе зажигалки из нержавеющей стали выгравирована эмблема учебно-технической школы ВВС, в которой мама работала во время Второй мировой войны. В ее изящных тонких руках с длинными ухоженными ногтями зажигалка всегда казалась чужеродным предметом, однако мама никогда с ней не расставалась. После смерти матери, когда делили ее вещи, из-за некоторых предметов происходили споры между двумя, а то и тремя претендентами, порой оканчивавшиеся синяками и разбитыми в кровь носами, но за старую «Зиппо» отчаянно дрались все мальчишки — не только родные сыновья, но и приемные. Даже те, кто не курил. Однако лишь мне одной было известно, кто подарил маме зажигалку и почему она хранила ее все эти годы. Остальным просто не пришло в голову спросить об этом.
А может быть, кто-то и спрашивал, но мама не захотела ответить.
Подобно тому, как сейчас не захотел ответить мне Уилл?
Я подождала, пока он раскурит сигарету.
— Обманывала?
Прищурившись, Уилл посмотрел на меня. Легкий весенний ветерок погнал табачный дым ему в лицо.
— С чего это ты вдруг после стольких лет спрашиваешь об этом?
— Гейл хочет, чтобы я помогла ей выяснить, почему убили Дженни, — сказала я.
— Стоит ли тебе тратить на это время сейчас, когда ты борешься за должность судьи?
Прежде чем я успела ответить, послышались крики, требующие продолжения торгов. Выплеснув остатки «Пепси» на землю, Уилл смял банку, поднялся на ноги и снова взял микрофон.
Возможно, это было лишь плодом моего воображения, но мне показалось, что Уиллу потребовалось времени больше обычного, чтобы войти в свою скороговорку и вызвать у публики первый смешок. Улыбаясь и пожимая руки направо и налево, я направилась к своей машине, однако у меня перед глазами все расплывалось, заслоненное внезапно вынырнувшей из памяти картиной того, как Уилл целует Дженни.
Хоть убей, я не смогла вспомнить, было это до того, как Дженни вышла замуж за Джеда, или после.
* * *Вернувшись в Доббс, я приняла душ, переоделась и, взяв тетю Зелл, поспешила на собрание Демократической партии в Блэк-Крик.
Тетя Зелл — точная копия моей матери, но только без бесовинки, один из тех добрых людей, на которых держится наш мир. Они за всеми подбирают и подчищают и пытаются следить за тем, чтобы никто не ложился спать голодным. Если кому-то тетя Зелл покажется пустым банальным человеком, пусть попробуют прожить в этом мире без таких женщин.
Все ее дети умерли, не начав ходить, но из этого вовсе не следует, что тетя Зелл приняла меня как родную дочь, когда я на время учебы в колледже переехала жить к ним с дядей Эшем. Тем не менее, я надеюсь, что она находит во мне утешение. По крайней мере, я стараюсь не забывать быть таковым.
Мероприятие в Блэк-Крике было не особенно многолюдным, но когда участвуешь в местных выборах, бороться надо за каждый голос. Женский миссионерский союз, солидно представленный на собрании, устроил нам теплую встречу. Мне очень хотелось бы думать, что эти женщины были расположены лично ко мне. Но, боюсь, такому приему я была обязана обществу тети Зелл. Всю жизнь она является активным членом миссионерского союза и одно время даже была председателем окружного отделения. Тетя Зелл пользуется всеобщим уважением, отблески этого уважения падают и на меня — что определенно является существенным плюсом для одинокой женщины в обществе, которое начинает смутно беспокоиться, если женщина, хотя бы немного привлекательная, к двадцати пяти годам не вышла замуж, покончив со случайными связями. (К тридцати, если ей уже приходилось разводиться.)
Мне тридцать четыре года, и в настоящий момент у меня на пальце нет обручального кольца.
* * *В воскресенье мы с тетей Зелл посетили все три церкви, в которых я выросла. Утро началось с воскресной школы в Фреш-Хоуп, затем последовал быстрый пятнадцатимильный переезд в Бетельскую баптистскую церковь на утреннюю проповедь к Барри Блэкмену. Он в свое время ухаживал за мной в старших классах средней школы, затем женился и стал отцом троих детей. На обед нас с тетей Зелл пригласили на семейный праздник Брайантов и Авери, который должен был состояться неподалеку.
День выдался по-весеннему теплый и солнечный. Азалии и кизил уже почти отцвели и только кое-где пестрели последние цветки; но глицинии по-прежнему украшали нежными пурпурными лентами стволы сосен, а дикая вишня воскресила у меня в памяти стихотворение Хаусмана «Прекраснейшее из деревьев».
Мы с тетей Зелл ехали мимо буйной растительности, благоухающей ароматами дикой яблони и Каролинского жасмина. На грушах уже полностью распустилась листва, однако стволы и ветви исполинских дубов еще проглядывали сквозь свежую зелень.
Мы свернули к дому Кейт и Роба Брайантов. Под деревьями за старинным белым деревянным домом собрались не меньше сотни Брайантов и Авери. Из козлов и досок был сооружен один длинный стол, застеленный белыми простынями.
Роб — прокурор в Роли. Его брат Дуайт Авери Брайант возглавляет следственный отдел полиции Коллтона, а мать братьев Эмили Уоллес Брайант — директор средней школы Зака Тейлора. Она истинная уроженка Северной Каролины: ярко-рыжие волосы, властная, наговаривает девяносто миль в минуту, без стеснения задает самые откровенные вопросы и является ярой сторонницей Демократической партии.
В качестве номинальной хозяйки миссис Эмили усадила себе на колени своего приемного младенца-внука — Джейк, девятимесячный сын Кейт, в настоящий момент является самым младшим представителем клана — и поприветствовала всех гостей, «особенно Боу Пула, который, как вам известно, снова борется за место шерифа, и Дебору Нотт, которая станет замечательным судьей, если все вы во вторник пойдете на выборы и проголосуете как нужно. Ни тот, ни другой не принадлежат ни к Брайантам, ни к Авери, но они истинные демократы, и это делает их моими близкими родственниками!»
Барри Блэкмен благословил собравшихся, после чего молодые мамаши в цветастых летних платьях поспешили к столу, чтобы расставить тарелки для своих детей.
Я обожаю семейные сборища, даже если речь идет о чужой семье. Я люблю слушать рассказы стариков о людях, умерших пятьдесят и даже сто лет назад. Люблю наблюдать за любвеобильными подростками, которые с удивлением замечают, что у симпатичной троюродной сестры со времени последней встречи приятно переменился голос. И больше всего мне нравится смотреть, как восьми- и десятилетние дети стоят перед изображением фамильного дерева и отыскивают себя в тесной нижней строчке, словно все бесчисленные рождения, смерти и бракосочетания происходили в течение стольких лет исключительно для того, чтобы разделяющиеся ветки в конечном счете привели к их именам.
