Екатерина Лесина - Разбитое сердце королевы Марго
– Как уж есть.
– Не продам.
– Ну что ты, Варенька, я не прошу продавать. Мне взглянуть только. Из чистого любопытства…
Она фыркнула, кажется, не поверив. Но поднялась. Вышла.
– Что ты творишь? – зашипела Саломея и от избытка чувств пнула Далматова. Правда, пинаться в мягких тапочках было неразумно.
– Аккуратней, дорогая, не ушибись…
– Смешно?
– Ничуть.
– Ты…
– Я пытаюсь разобраться во всем этом бедламе. И мне, конечно, донельзя приятно, что ты меня ревнуешь…
– Я не ревную!
– Ревнуешь… рыжая, хоть себе-то не лги.
Саломея засопела от обиды и еще потому, что он снова был прав. Она ревновала.
И еще боялась.
– Руками хоть не трогай…
– Не буду, – пообещал Далматов и в подтверждение серьезности своих намерений вытащил из кармана хирургические перчатки. – Не волнуйся, тебе от меня так легко не отделаться…
– А с чего ты взял, что я отделаться хочу?
– Вы так мило выглядите, – ехидно заметила Варвара, – извините, что прерываю, но вот… про этого паука ты спрашивал?
Ключи.
С полдюжины ключей на потемневшем кольце. И ключи разные, есть вовсе крохотный, годный разве что для того, чтобы шкатулку запереть, а есть огромный, с длинной потертой цевкой. И паучок теряется меж них.
– Позволите? – Далматов перехватил связку за кольцо.
Перчатки надеть успел, но все одно было неспокойно. И то, как жадно Варвара наблюдала за каждым его движением, спокойствия Саломее не добавляло.
А паук крупный.
Черное округлое тельце сантиметров семь в диаметре, бляшка-голова с желтыми глазами.
– Не новодел. – Далматов прикасался к пауку осторожно, зубочисткой, что весьма веселило Варвару.
– Он не живой… к тому же ты сам сказал, что люди опасней пауков.
– Вот именно.
Далматов перевернул подвеску, а это была именно подвеска, которую использовали в качестве брелока.
– Серебро, полагаю… эмаль. Агат… вдовье украшение. Одну минуту. – Он отложил зубочистку и взял-таки паука, перехватил за округлое тельце, что-то сдвинул или нажал, и тельце это вдруг раскололось пополам.
– Ой! Ты его… он его сломал!
– Не сломал, – покачал головой Далматов. – Открыл. Это медальон…
– Покажи!
Она сгребла и ключи, и паука, которого теперь осматривала едва ли не более внимательно, чем сам Далматов, потом с раздражением бросила на стол.
– Но здесь ничего нет!
– А что должно быть? – Далматов мизинцем подвинул связку к себе.
– Портрет!
– Чей?
– Откуда мне знать? – Варвара, кажется, злилась, и причина этой злости была совершенно непонятна Саломее. – Женщины. Или мужчины… того, кому он принадлежал раньше…
– А вот это – интересный вопрос… кому он принадлежал раньше? – Далматов посмотрел на Варвару, которая прямой взгляд выдержала, только фыркнула: мол, понятия она не имеет и знать не желает. Ей и без этого знания живется неплохо. – Но в медальонах не обязательно портреты хранили. Да, очень часто писались именно миниатюры, мужа или детей, жены, родителей… хоть любимой кошки. Чуть позже – вставляли фотографии… но миниатюра и фотография – удовольствие довольно дорогое.
Далматов склонился над столом.
– И многие обходились куда более простыми вещами. Скажем, локон. Мило и романтично… еще порой – кусок платка или чулка… капля крови, конечно, не сама по себе, но на полотне, на том же носовом платке.
– Мерзость какая! – Варвару передернуло.
– Еще раньше хранили блох…
– Прекрати! Я к нему прикоснуться не смогу…
– Успокойся, блох в нем точно не хранили.
– Откуда ты…
– Век девятнадцатый. – Далматов медальон закрыл. – А в это время блохи утратили свой романтический флер. Так что, скорее всего, здесь хранили что-то более прозаическое. Скажем, прядь волос. Или дозу кокаина.
– Что?!
– Удобная форма, чтобы спрятать порошок… нет, можно представить, что здесь был яд, какой-нибудь редкий, скажем, кураре, которым пользовалась коварная обольстительница, чтобы извести своих мужей. Или не своих. Или не мужей, а жен… в общем, сама себе историю сочинишь. Как он к тебе попал?
Далматов подвинул связку к Варваре, но, к огромному облегчению Саломеи, перчаток снимать не стал.
– Бабушка подарила.
– Вот так просто взяла и подарила?
Варвара ключи брать не спешила, но смерив Далматова насмешливым взглядом, ответила:
– Вот так просто. Взяла и подарила… или как-то иначе должно быть?
– Ты скажи.
Варвара молча сгребла ключи и вышла, почему-то у Саломеи сложилось впечатление, что кузина с трудом сдерживается, чтобы не хлопнуть дверью.
– Рыжая… – Далматов потер переносицу и скривился: – Не нравится мне все это… может, ко мне переедешь?
– Думаешь, спасет?
Он только вздохнул.
– В конце концов, она и вправду может быть невиновна…
– Сама-то в это веришь?
Саломея не знала. Ей очень хотелось верить, хотя бы потому, что Варвара – единственная родственница, которая осталась. А мама говорила, что кровь – не вода, и если так, то Саломея несет за кузину ответственность.
– Надо найти эту Настю…
– Найду, – пообещал Далматов. – И ты не будешь возражать, если я стану в гости заглядывать?
– А с каких пор тебе мое согласие нужно?
– Ну… может, я некоторые жизненные принципы пересмотрел и все такое. Исправлюсь, стану нормальным…
Она рассмеялась первой: как-то вот не верилось, что Далматов способен стать нормальным. К счастью.
Ночью снились пауки.
Пауков Далматов не боялся, люди и вправду много опасней, но сон был на редкость муторным. Пауки копошились, переплетались лапами, складывали мозаику чужого лица, рассмотреть которое Далматов пытался, но не мог.
Варвара?
Саломея, так некстати объявившаяся, хотя, честно говоря, это было в радость. Только после сна радость была какой-то неправильной. Он очнулся с головной болью, с тошнотой, которая накатывала волнами, и очередная согнала с кровати. Далматов успел добежать до унитаза. Рвало долго, выворачивая едва ли не наизнанку.
– Вот, значит, как. – Далматов вытер влажный рот влажной же ладонью. – Все-таки играем…
Собственный голос звучал глухо.
Ничего.
Вырвало – это еще не страшно… а игра – интересно.
Он забрался под душ и долго стоял под холодной водой, пока вовсе не перестал ощущать холод. И выбравшись, заварил себе трав.
Ромашка.
Шалфей. И толика чабреца. Пара капель желудочного сбора…
Телефон под рукой. А в кармане – клочок бумаги с наспех нацарапанным номером, который Далматов не спешил набрать. Он чай допил. И кофе. И успел пробить Повиликину Настасью…
– Варечка? – Далматов позвонил, когда часы пробили полдень.
– Я. – Девочка ответила сразу.
Ждала? Ждала и верила, что он позвонит, и потому нервничала, не зная, отчего Далматов медлит.
– Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, неплохо, а что?
– Я Саломее дозвониться не могу, – Далматов откинулся в кресле, – беспокоюсь.
– А она ушла…
Далматов представил, как Варенька хмурится, гадая, что есть эта фраза – предлог или нечто большее.
– И телефон забыла. – В голосе проскользнули раздраженные ноты. – Она его иногда забывает.
– А куда ушла?
– Понятия не имею. Она передо мной не отчитывается.
И снова раздражение, куда более явное.
– А она себя нормально чувствует? Видите ли, Варенька. – Далматов говорил медленно и карандаш в руках вертел, сосредотачиваясь именно на нем, потому как Варварин голос вызывал очередной приступ дурноты. – Я тут, кажется, отравился… возможно, торт был несвежим… вот и волнуюсь.
– Нормально, – буркнула Варвара. – А вам… плохо?
– Очень, – вполне искренне ответил Далматов.
– Ужас какой!
Он сглотнул вязкую слюну: все-таки у защиты, которую обещал отцовский перстень, несколько странные проявления. С другой стороны, бросаться к Варенькиным стройным ножкам не тянуло, как признаваться ей в любви или совершать иные глупости.
А что мутило… так ничего страшного, перетерпится.
– Может… мне приехать?
– Зачем?
– Помочь…
Тянуло поинтересоваться, в чем же будет заключаться эта забота, но Далматов сдержался. Он замолчал, и это молчание, пожалуй, весьма нервировало Варвару. Он слышал ее участившееся дыхание и нервное постукивание. Кажется, не только у Далматова имелась привычка вертеть в руках карандаши, ручки или все, что под руку попадется.
– Варечка, мне, право слово, неловко вас затруднять…
Рыжая посмеялась бы.
Неловко…
Затруднять… Далматов сам губу прикусил, чтобы не расхохотаться.
– Что вы… я же понимаю, когда человеку плохо… я лекарства привезу… есть очень хороший порошок, который при отравлениях помогает. Мама всегда им пользуется…
– Что ж… если так…
