Анастасия Дробина - Прекрасное видение
– Куда ты меня везешь?
– Молчи, – сквозь зубы сказал Осадчий. Но уже и так было все понятно. Мы ехали по Куликовской улице – к Петьке домой, где я не была больше двух лет.
«Семерка» остановилась у темного подъезда. Осадчий выдернул меня из нее как морковку и потащил за собой. Отпер квартиру, толкнул меня внутрь и захлопнул дверь. Все пути к отступлению были отрезаны.
Описывать то, что происходило в квартире следующие десять минут, нет никакой нужды. Осадчий превзошел самого себя. Слова «идиотка» и «шалава» были самыми приличными.
– …и хоть бы сообразила, чем это кончиться может! Ненормальная баба! Мне тебя еще раз на Петровку свозить? Жмуриков показать, которых мы из Москвы-реки вылавливали? Между прочим, твоего любимого Барса конкуренты! Хоть бы позвонила, хоть бы слово сказала, чокнутая! Знал, что дура, но что такая!..
Я молчала, понимая, что в случае бунта Осадчий просто треснет меня и будет по-своему прав. Понемногу я сообразила, в чем дело. У Петьки выдался свободный вечер, он решил не проводить его в одиночестве, поехал ко мне и, естественно, обнаружил мою записку на двери. Бабуля и семейство Мелкобесовых по-прежнему оставались в неведении, чему я тихо порадовалась. Иначе мне пришлось бы выслушать ту же оперу в исполнении Беса и Катьки.
Странно было, что я ничуть не сердилась. Стояла, прислонившись к стене, смотрела в светлые, бешеные глаза Осадчего и вяло думала о том, что завтра на работу, что я страшно устала и что день прошел впустую. Нужно было как-то утихомиривать Петьку и ехать домой. Я взглянула на наручные часы. Полвторого.
Почему-то этот мой жест разозлил Осадчего еще больше:
– Чего смотришь?! Кто тебя отсюда выпустит? Я уже твоей бабке позвонил, что ты у меня! Инфаркта ее ты хочешь, зараза? Она, когда узнает, с кем ты в кабаке сидишь, сразу концы отдаст! И с какой стати ты так домой рвешься, а? Ждешь кого? Завела себе козла какого-то?!
Это было уже чересчур. На секунду у меня полностью выключился самоконтроль, и я сделала то, чего не делала никогда. Ни когда однажды весной Петька явился с триппером, ни когда я застала его в машине с пятнадцатилетней пигалицей, ни когда он восемь дней подряд не приходил ночевать. Размахнувшись, я со всей силы влепила бывшему мужу кулаком по скуле. По-моему, это было справедливо, но кто из нас испугался больше – утверждать не берусь.
– Ёп-понский бог… – пробормотал Осадчий, поспешно давая задний ход к кухонной раковине. Я смотрела на него, чувствуя, как перед глазами все плывет от слез. Истерика была бы катастрофой: требовалось срочно что-то предпринять. Я шмыгнула носом, кинула взгляд через плечо Петьки и заголосила:
– Где мои черпаки, паразит?!
– Чего?.. – шепотом переспросил он. Обернувшись, взглянул на стену, где виднелась темная полоска, и растерянно захлопал глазами.
Когда мы жили вместе, на стене висел прекрасный набор ложек, поварешек и половников, подаренный мне Катькой в день свадьбы. Набор был чудным, сияющим, с деревянными, покрытыми росписью ручками, но все это великолепие почему-то безумно раздражало Осадчего. По утрам сонный и плохо соображающий Петька задевал висящие на стене кухонные принадлежности плечом, поднимался звон, грохот, ложки и черпаки сыпались на пол, и нередко за ними следовала и сорванная полочка. Вечером Осадчий, матерясь, прибивал ее на место и предлагал разместить поварешки более рационально – в мусорном ведре. Я, естественно, не соглашалась, и провести этот план в жизнь Петька, как видно, сумел лишь после нашего развода.
– Выкинул, мерзавец, – подытожила я. Села на табуретку и заревела. При Петьке, как дура. Потому что уже сил не было.
В мгновение ока Осадчий оказался рядом.
– Нинка… Нинон… Ниночка… Ты что? Девочка, ну ты что? Испугалась, что ли? Обиделась? Ну не буду больше, ну прости…
– Т-т-ты… как-к-кое право им-м-еешь… на меня орать, ск-к-котина? – икала я сквозь слезы.
– Никакого… Никакого не имею, – торопливо соглашался он. – Я уж так… без права. Ну, ей-богу, чуть с ума не сошел, когда узнал, что ты к Барсу двинула. Я-то его получше знаю, чем… Нинка, ну прости. Ну не плачь… Ну все, все… Никто твои черпаки не выкидывал, на балконе в ящике лежат, проверить можешь хоть сейчас. Я вообще ничего не выбросил… И не водил сюда никого. И никаких профурсеток мне не надо. И вообще, я тебя люблю, если хочешь знать.
– Врешь, кобель… Все врешь… Пошел вон, мне домой ехать надо… Избавлюсь я от тебя когда-нибудь или нет?!
Какое там… Петька сгреб меня в охапку и потащил, всхлипывающую и сморкающуюся, в спальню. Через пять минут моя двухлетняя оборона бесславно пала. Чего у Осадчего было не отнять – так это умения правильно воспользоваться моментом.
Утром что-то теплое и мохнатое ткнулось в мое плечо.
– Осадчий, сколько времени? – сквозь сон спросила я. Ответа не последовало. А мохнатый предмет уже возился под одеялом. Мягкие лапки заколотили по моему животу. Я открыла глаза, села.
– Бонифаций! Брысь с постели!
Из-под одеяла на меня смотрели два сердитых желтых глаза. Издав презрительное «мяв», Бонифаций выбрался из укрытия и нахально уселся на смятой подушке. Серо-пегая шерсть топорщилась по-разбойничьи, во взгляде ощущалась прежняя приблатненная наглость – за два года Бонифаций почти не изменился. Разве что заметно похудел.
Из ванной слышался звук льющейся воды и пение Осадчего:
– Са-алавей мой, са-алавей —Га-а-аласистый са-алавей!
Ни голоса, ни слуха у Петьки не было. Когда он попытался изобразить верхнюю фиоритуру для колоратурного сопрано, Бонифаций страдальчески мяукнул и перелетел с постели под шкаф.
– Осадчий, замолчи! – крикнула я, но Петька не услышал. Я вылезла из-под одеяла, накинула на себя покрывало и пошла осматривать квартиру.
Ну бабы-то, конечно, нет никакой… К этому выводу я пришла, обнаружив чудовищную грязь на кухне. В хорошеньком состоянии я была вчера, если не заметила этого. В раковине горой была навалена недельная посуда, увенчанная черной от копоти сковородой. На плите между конфорками можно было бы, используя Катькину терминологию, «сажать репу без навоза». Под холодильником высыхала какая-то липкая лужа. Кактусы на подоконнике держались молодцами и напоминали воинственных обитателей КПЗ, выстроенных на поверку. По столу совершали променад два рыжих таракана. Я замахнулась на них тряпкой, и они неторопливо отошли в сторонку. Беспомощно осмотревшись, я подумала, что нет смысла начинать уборку за полчаса до ухода на работу. Здесь нужны два дня выходных, хорошие нервы и отсутствие в доме Петьки и Бонифация. Последний ходил за мной по пятам, задрав хвост трубой, и всем своим видом демонстрировал независимость. Однако кусок колбасы из моих рук выхватил мгновенно и метнулся с ним под шкаф. Вскоре оттуда послышалось такое утробное урчание и чавканье, словно там расправлялась со своей жертвой стая вурдалаков.
– До чего животное довел! – крикнула я в сторону ванной и отправилась в комнату.
Там царил не меньший кавардак – вещи были разбросаны как попало, и из самых неожиданных мест торчали грязные носки, смятые пачки сигарет и пустые пивные бутылки. Развороченная постель тоже не добавляла порядка. Я застелила ее, сунула в рот сигарету, подошла к подоконнику в поисках зажигалки. Мое внимание привлек розовый кружевной комочек, заткнутый за батарею. Я выковыряла его пальцем. Расстелила на стуле трогательные ажурные трусики. Села рядом. Попыталась усмехнуться, но не смогла.
А на что, собственно, можно было рассчитывать? На то, что Осадчий – Осадчий! – проживет два года «на просушке»? Смешно. Но врать-то вчера было зачем? Я постояла немного у окна, глядя на то, как в свете фонаря крутятся редкие снежинки. Хорошее настроение улетучилось. Вместо него передо мной отчетливо вырисовался идиотизм ситуации. Ну ладно – Петька, который в жизни ни о чем серьезно не думал, но я-то хороша! Стоило держать фасон два года… Я бросила недокуренную сигарету в форточку, оделась, причесалась, вытащила из сумочки косметичку. Появившийся из ванной Осадчий застал меня добавляющей последние штрихи к утреннему марафету.
– Куда в такую рань? – весело удивился он. – Я тебя до инспекции подброшу.
Я не ответила. Петька подошел сзади, обнял меня, уткнулся лицом в волосы.
– Уйди. Прическу испортишь.
– Сегодня вечером поедем к тебе? – Петька не обратил внимания на мой тон, привычно вытащил из прически все шпильки, и мои волосы снова рассыпались по плечам. – Соберешь шмотки, и я тебя перевезу. У меня, конечно, свинство тут везде… Ну некогда хозяйством заниматься – в час приходишь, в семь уходишь, не до того, сама понимаешь… Господи, хоть пожрать вечером по-людски!.. Господи, борща!.. Котлет немагазинных!
– Понимаю. – Я решительно отстранила его. – Осадчий, вот что… Я к тебе не поеду.
– Ну конечно, – ухмыльнулся он. – Не ты поедешь, а тебя повезут.
