Анастасия Дробина - Прекрасное видение
– Ничего, – холодно сказала я.
– И она никогда не просила денег! – В голосе Барса изумление мешалось с гордостью. – Ни разу! Я однажды предложил ей… Клянусь, не хотел обидеть, в мыслях не было оскорблять ее! А она расплакалась, сказала, что не проститутка… Целый вечер объяснял, что не думал ничего такого! Пробовал дарить вещи, платья, – она к ним не прикасалась. На золото даже не смотрела. – Барс вздохнул, посмотрел на меня, грустно спросил: – Шубу-то она надела хоть раз? Два дня уговаривал, чтобы взяла. Только взяла! Сказал – не возьмешь, на куски разрежу!
– Кого?! – перепугалась я.
– Ни-и-ина…
– Ах, шубу… – Я вспомнила переливающееся норковое чудо, вызвавшее бурное возмущение Катьки. – Нет, я ее в шубе не видела.
– Так и знал, – обиженно сказал Барсадзе. – Значит, опять засунула в шкаф – пусть моль ест… Золотая девочка. Если бы не этот щенок!..
В первую секунду я не поняла.
– Щенок?..
– Тони.
– Господи… – вырвалось у меня. – Так вы… Вы знали?!
– Конечно.
– Но… но…
– Ванда рассказала мне сама, – глухо сказал Барс. – Еще в самом начале, в первый же день. Она сказала, что никогда не оставит Тони и что я должен решить – устраивает меня это или нет. Я согласился, потому что думал – это ненадолго.
Барсадзе умолк. Я, совершенно ошарашенная, переваривала новую информацию.
– Она все время ездила к нему. – Голос Барса стал еще тяжелее. Теперь он говорил не поднимая глаз. – Уезжала на день, два, иногда на неделю. Когда возвращалась – молчала. Шла в ванную, включала воду. Меня не впускала, но я же не вчера родился… Я не мог слушать, как она плачет. Я спросил: «Чем могу помочь?» Она сказала: «Героин…»
– Что?! – завопила я.
– Успокойтесь, – поморщился Барс. – Ей бы я не позволил даже пальцем прикоснуться. Но Тони сидел на игле. Сначала Ванда просила меня помочь вылечить его, дать деньги на клинику. Я, конечно, сделал бы все… но разве щенок хотел лечиться? Он вбил себе в голову, что сможет бросить это сам, как только захочет… ну, как все они. Потом Ванда увидела, что он продает вещи из квартиры, занимается какими-то делишками, связался с ворами, перекупщиками… Ему уже нужна была большая доза. Ванда с ума сходила от страха, боялась, что его посадят. Тогда я сказал, что сам буду доставать для него дозу.
Я пристально посмотрела на Барсадзе. Он отвернулся. На его виске под сухой смуглой кожей набухла жила.
– Нина, поймите, так было лучше, – медленно выговорил он. – Во-первых, Ванда успокоилась: сопляк больше ни во что не вмешивался. Я знал – еще год, самое большее полтора, – и он умрет. Я мог подождать. Ванда – молодая девочка, она быстро бы забыла его. О таком долго не помнят. Тогда я смог бы ее увезти.
– Куда?
– Куда угодно. Я не мог жениться на ней, у меня семья, дети… Но она мечтала о Морон-де-ла-Фронтера. Это город в Испании, там люди танцуют фламенко прямо на улицах, возле кафе. Ванда была там шесть лет назад, на каком-то конкурсе. У нее остались там друзья. Когда я спрашивал, чего она хочет больше всего на свете, она говорила: «Мансарду в доме на углу улиц Патас и дель Фьерро». Я говорил: «Зачем мансарда, можно дом купить…» Она смеялась… и все. Я говорил – поедем, есть деньги, тебе будет хорошо, будешь танцевать… А она спрашивала: «Как же Тони?»
Барс вполголоса произнес что-то не по-русски, умолк. Я тоже молчала. В душе я уже жалела, что вынудила его на этот разговор. Грех мучить человека, пусть он даже Георгий Барсадзе. Нужно было срочно переводить тему, но Барс неожиданно продолжил:
– Месяц назад она снова ушла к Тони. Сказала – на день. Вместо этого не возвращалась две недели. Потом примчалась среди ночи и потребовала дозу. «Ему нужно! Срочно! Он умрет!» Я не сдержался, мы поссорились… Я сказал, что проще застрелить этого ублюдка, чем тратить на него героин. Она хлопнула дверью. Больше я ее не видел.
Я стиснула пальцами виски. Было очевидно, что Барсадзе не врет. Теперь все становилось понятным. Я вспомнила нашу встречу с Тони, его объяснения, сделанные тоном капризного ребенка: «Она приносила сама… чтобы я ни во что не вляпался. А потом не пришла. Сука, мне же было нужно…» Значит, вот в чем было дело. Я взглянула через стол на Барсадзе. Он сидел опустив голову, постукивал пальцами по столу. Взрослый, умный человек. Он не хотел мешать Ванде, зная, что скоро все прекратится само. Достаточно было посмотреть на Тони в прошлое воскресенье, чтобы понять это. Со смертью Моралеса кончилось бы все. Ванда могла бы бросить осточертевшую налоговую инспекцию, уехать из Москвы в свою Андалузию… Барс никогда не женился бы на ней, но всегда был бы рядом. Он ждал целый год. А потом – минутная несдержанность, срыв, ссора… и Ванда убежала, хлопнув дверью, – вполне в ее стиле. Подумав, что Барс больше не поможет ей, она решила действовать сама. И отыскала на барахолке Нигматулина. Но почему добытый пакетик с героином остался у нее дома? Почему она не отдала его Тони? Почему была разгромлена квартира, что означали слова в записке «Георгий! Ново-с. м. от. фот.?! зачем»?
– Георгий Зурабович…
– Да? – он вздрогнул, поднял глаза. – Извините… Я слушаю вас, Нина.
Я рассказала ему обо всем. Не забыв ни нашу поездку к Суарес, ни встречу с Тони, ни блицкриг на барахолке братьев Мелкобесовых, показала записку. Барсадзе выслушал все без единого слова. Запиской он крайне заинтересовался, но тоже не смог понять, что имела в виду Марсианка, и заверил меня, что никаких фотографий в глаза не видел. К моему удивлению, его не удивил рассказ о найденных мною у Ванды книгах по иконописи:
– Да, про иконы я знаю. Кажется, летом она начала этим заниматься. Несколько раз ездила в какую-то церковь…
– В какую? Где? Куда?
– Я не знаю, – хмуро сознался Барс. – Она никогда не звала меня с собой.
– Но почему? – Лицо Барсадзе потемнело, и я поспешила уточнить: – Я хотела сказать – почему она делала это?
– Я спрашивал ее. Но вы же знаете, Нина… Если она не хотела объяснять – бесполезно.
Помедлив, я задала последний вопрос:
– Как вы думаете, Георгий Зурабович… Она была в своем уме?
Барс резко поднял голову. Я увидела, что он несказанно изумлен:
– Кто? Ванда?! Да, конечно! Почему вы решили?!.
Сказав «а», нужно было говорить и «б».
– Она рисовала иконы со своим лицом. – Я расстегнула сумочку и вытащила три измятых листка. Барс разгладил их ладонью, всмотрелся в карандашные штрихи. Я напряженно следила за выражением его лица. Оно оставалось недоумевающим.
– Этого она мне не показывала. Нет… Не знаю.
Вот и все. И здесь уже нечего было искать. Я притушила в пепельнице сигарету, чувствуя себя усталой и совершенно опустошенной. Барс подал мне рисунки. Казалось, он тоже был разочарован нашим разговором.
– Что ж… Спасибо, что приехали. И еще… Нина, у меня просьба к вам.
– Да?
– Я буду искать Ванду. У меня свои каналы и способы, я сделаю все, что можно. Но остается ее прабабка в деревне. Ванда часто, почти каждый выходной, ездила туда. Вы понимаете, что мне… Что я не могу там появиться.
– Да… Да, я поняла. Я завтра… нет, послезавтра поеду туда. С работы так сразу не отпустят, надо написать заявление.
– Конечно. – На лице Барсадзе не было и намека на улыбку, но я поняла, что он смеется. – Нина, скажите… Зачем вы пошли в налоговую?
Я задумалась. Весь вечер мы проговорили с Барсом откровенно – так к чему же врать под конец?
– Потому что финансовый техникум был близко от дома.
Барс пожал плечами:
– Это не женское дело. Если захотите уйти оттуда – сообщите мне. Я найду для вас хорошее место. И… чистое. Вы понимаете.
– Спасибо. Я подумаю. (Только этого мне не хватало!)
Рядом со столиком снова появился официант. Барсадзе недовольно посмотрел на него, но тот нагнулся и тихо произнес несколько слов по-грузински. Барс повернулся ко мне и впервые за вечер улыбнулся по-настоящему – во весь рот, блеснув крепкими белыми зубами. Его сумрачное лицо сразу стало моложе на двадцать лет.
– Нина Сергеевна, за вами приехали.
Внизу, на тротуаре перед входом в ресторан, стоял Осадчий. Он был один. Барсадзе показал мне на него сквозь стекло двери. Затем сунул руку в карман пиджака, достал визитную карточку.
– Если что-нибудь узнаете – звоните. В любое время.
– Вы тоже.
Он кивнул. Помог мне одеться, подержав дубленку, открыл дверь и выпустил меня на заснеженный тротуар.
Петька не сказал ни слова. Взял меня за руку и поволок к своей машине – старенькой, видавшей виды «семерке». Лицо у него при этом было такое, что я не решилась даже пискнуть. Через секунду я была без всякой нежности водворена на переднее сиденье, и «семерка» рванула с места.
С одного взгляда было понятно, что Петька близок к женоубийству. Дабы не форсировать события, я сидела тихо, как мышь под метлой. Рот у меня открылся лишь тогда, когда я заметила, что мы едем не ко мне домой, а в другую сторону.
