Павел Шестаков - Давняя история
— Просто она получает от Мухи то, чего недостает от мужа.
— Не пошли, Вова.
— Почему я должен снимать шапку перед гадостью?
— Ты не понимаешь…
— Предположим, я ограниченный. А ты, широкий, мог бы жениться на такой женщине?
— Не люблю общетеоретических предположений.
— Тогда без теории. На Татьяне бы ты женился?
— Да, — ответил Витковский.
Вова забежал вперед, заглянул в лицо Стасу, ничего не увидел в темноте и спросил едко:
— Ты что, сам влюбился?
— Это тебя не касается, — на удивление резко выкрикнул Станислав, и Вова, обычно воспринимавший чужие неприятности равнодушно, как проявление неизбежного порядка вещей, а то и со злорадством, на этот раз сказал сочувственно:
— Я в твои дела не вмешиваюсь…
* * *Мазин не умел читать чужие мысли и не знал, какой рой воспоминаний всколыхнул он в каждом из трех бывших обитателей флигеля бабки Борщихи, но увидел, что никого из них не оставил равнодушным. Из своих наблюдений Мазин привык делать надежные выводы. Он не любил крайностей, и если бы существовала шкала, на которой в диаметрально противоположных точках разместились бы Трофимов со своей феноменальной интуицией и Скворцов, не признающий ничего, кроме зафиксированных протоколом фактов, Мазин оказался бы где-то посредине. Интуиция и логика убеждали его в том, что все трое знали Гусеву лучше и ближе, чем рассказали, однако Мазин был далек от прямого заключения, что Мухин, Витковский или Курилов скрывают свое участие в убийстве, лишь считал, что если Татьяна Гусева убита не случайным грабителем, то выяснить подлинные обстоятельства ее смерти можно только разобравшись в отношениях, связывавших ее с одним, а возможно, и не с одним из этих троих, взволнованных его посещением людей.
Так, не переоценивая достижений, и сообщил он о своей работе комиссару.
— Короче говоря, Петр Данилович, если капитан Грант жив, он находится в Австралии, — процитировал Мазин напоследок, на что Скворцов, который сам зачитывался в свое время Жюль Верном, заметил:
— Вывод-то этот ложным оказался, Игорь Николаевич. Капитана в другом месте нашли.
Скворцов не мог не внести поправку, потому что держался фактов, но точку зрения Мазина понял, как понимал его почти всегда, хотя и преодолевая собственную натуру человека склонного к ясности, определенности. Много лет работали они вместе, и не перестал Мазин удивлять начальника тем, как удается ему находить правильный путь в тумане, который, по мнению Скворцова, сам он напускал. Мазин напоминал ему с детства запомнившегося фокусника, который вначале опутывал себя веревками, крепил их всевозможными узлами, а потом… раз! — и неуловимым движением сбрасывал нерасторжимые путы. И главное, при последующем разъяснении оказывалось, что движение это в общем-то и несложно.
— Верно. В другом, — вспомнил Мазин. — Возможно, и с нами так будет.
— Нечего сказать, утешил, — не удержался Скворцов, — Тоже мне, фаталист! Ты им медальон предъявил?
Этого вопроса Мазин ждал:
— Нет, Петр Данилович. Пока не было необходимости.
— Секретное оружие? — засмеялся Скворцов. — На крайний случай?
— Если хотите.
— А не заржавеет оно у тебя?
— Будем надеяться.
Но в душе он испытывал недоверие к медальону, как и вообще к мертвым, неодушевленным предметам, знал, что заговорить они могут только после того, как заговорят люди, люди же пока говорить не хотели.
— Ладно. Действуй по своему усмотрению, — разрешил Скворцов великодушно. — Что собираешься предпринять, если не секрет?
— Если не возражаете, — улыбнулся Мазин, — хочу допросить вас. Узнать кое-что о свидетелях.
— По всей форме?
— Нет. Форма и так снивелировала свидетельские показания. Я читаю бумаги. А вы общались с этими людьми…
— Понимаю. Студентов временно по боку?
— Не по боку, а с боку зайти хочу. Помните вы Павличенко?
— Еще бы! Фактически он мою версию провалил. А я на него крепко надеялся. Представь себе расположение…
— Я был там. Набережная, узкий проулок, выходящий на набережную, в котором убили Гусеву, и выше дом Борщевой, теперь строительная площадка.
— А прямо напротив проулка пришвартовано судно, а на палубе весь вечер скучает вахтенный Павличенко, который великолепно запомнил человека, долго крутившегося в проулке. Человек этот исчез приблизительно в то время, когда, по данным экспертизы, наступила смерть Гусевой.
— И вы предположили, что это был Гусев, выслеживавший жену.
— А ты б разве не предположил?
— Однако в Гусеве этого человека Павличенко не узнал?
— Отвел категорически.
— Интересно. По ряду причин интересно.
— Чем именно?
— Его показания не только снимают обвинения с Гусева, но и опровергают версию о случайном разбойном нападении.
— Если этот человек выслеживал Татьяну. В конце концов он мог торчать там и по другой причине.
— Мог.
— Вот видишь!
— И все-таки было бы неплохо найти Павличенко.
— И предъявить ему твоих студентов?
— Ну нет. Это сомнительно через столько лет.
— Зачем же Павличенко?
— Побеседовать с ним.
— Считаешь, что я не доработал?
— Вы были привязаны к своей версии. Вернее, к двум — муж или бандит.
Комиссар обиделся:
— Смотри, не повтори мою ошибку. Сам-то уже уверовал в собственную.
— Если бы я в нее не верил, я бы не взялся за это дело. Вы же понимаете, что бандита сейчас расколоть невозможно. Разве что в покаяние ударится.
— Бывает, что и в старых грехах сознаются. Скажи лучше, что не заинтересовал бы тебя бандит, а с точки зрения закона…
— Знаю, виноват, вы, как всегда, меня насквозь видите.
Однако, по правде, Мазин надеялся, что комиссар не видит его насквозь, потому что если бы видел, наверняка бы нахмурился и произнес неодобрительные слова, что-либо вроде:
— Вконец ты зафантазировался, Игорь Николаевич.
И имел бы основания…
Дело в том, что неожиданно и не вовремя к Мазину нагрянул Валерий Брусков. Тот самый Брусков, что давно, десять лет назад, работал в молодежной газете и был молодым, застенчивым и не по своей воле оказался в гуще сложных событий, закончившихся разоблачением «паука» — Укладникова-Стрельцова. Он и теперь работал в газете, но уже посолиднее, в Москве, и сам соответственно посолиднел, так, что трудно было узнать в этом хватком, уверенном в себе бородатом столичном журналисте, облаченном в замшу на «молниях», прежнего хрупкого и робкого Валерия. Свалился он, как снег на голову, с заданием подготовить в газету беседу с Мазиным, и хотя тот был рад Брускову и немного польщен вниманием высокой прессы, но временем был стеснен и поглядывал на часы. Заметив такое, прежний Валерий наверняка бы вскочил, извиняясь, новый же Брусков только усмехнулся, покачивая ногой в заграничном, на каучуковой подошве ботинке, и Мазину волей-неволей пришлось излагать свои мысли на проблему современной молодежи, потому что беседа мыслилась в редакции как проблемная, интеллектуальная и даже философская. Мазин понимал, что от него требуется, и говорил вещи простые и очевидные, которые часто выдаются почему-то за проблемные, особенно в интеллектуальных газетах. Впрочем, то, о чем он не говорил, было еще проще и сводилось к тому, что, подойдя к живому человеку, нужно забыть все новейшие теории, и попытаться понять, как и зачем он живет. Но это для газеты, представляемой Брусковым, было примитивно и почти неприлично, и Мазин, недовольный собой, плыл по течению:
— Существует ли проблема отцов и детей? Наверно, раз существуют и те и другие. Думаю, источник противоречий коренится в разных системах отсчета. Для отцов сегодняшний день — итог, результат, предмет гордости, для детей — стартовая площадка, начало. Подвиг старших поколений трудно оценить до конца, не испытав самому трудностей, выпавших на долю отцов. Молодежи представляется нормой все, что она имеет, и хочется того, о чем мы и не мечтали. Отсюда трения, но не конфликт. Рано или поздно и они услышат от своих детей те же упреки, что адресуют нам. Все это повторяется. Только не вздумайте написать, что я считаю природу человека неизменной — добавил он шутливо.
Валерий положил на стол блокнот и многоцветный, неудобный карандаш:
— А как вы считаете на самом деле?
— Не для печати?
Брусков изобразил недоумение:
— Помилуйте, наша газета…
— Хорошая газета, Валерий, хорошая. На уровне века. Но все-таки газета. Так сказать, предприятие с ограниченной ответственностью. А что касается вашего вопроса… Недавно я смотрел по телевидению ретроспективный парад автомашин. От первых колымаг… Вот где прогресс очевиден! С людьми сложнее. Попробуйте одеть Адама в вашу замшевую куртку. Никому и в голову не придет признать его праотцом. Личность изменяется сложно и медленно. В противном случае, ваш покорный слуга давно бы сидел без работы. А так как работы хватает, — Мазин снова и подчеркнуто глянул на часы, — то я с нетерпением жду вашего основного вопроса. Интересный случай. Не так ли?
