Сергей Рокотов - Воронцовский упырь
Петр покраснел от стыда и отвернулся к окну. Но Савельев отнесся к старухе с большим интересом. Он понимал, что она может порассказать о Серове немало занятного.
- Так почему вы считаете, что Геннадий Петрович уморил вашу дочь, Ульяна Осиповна?
- Почему? Да потому, что это прирожденный садист. Ему бы в фашистский концлагерь надзирателем.
Или нет - ассистентом доктора Менгеле. Ему доставляли удовольствие страдания Верочки.
- А что, собственно говоря, вы имеете в виду, Ульяна Осиповна?
- Бывают люди, которым доставляет удовольствие мучить других людей. Вот и он из таких. Я поражалась еще тому, как он обращался с собственной матерью. Она ведь такая же блокадница, как и я. Муж погиб на фронте. Она жила в коммуналке на Васильевском острове, в шестой линии. Когда она тяжело болела, за ней ухаживала Верочка, я часто навещала ее, а сынок занимался своими делами, писал статейки, проталкивал их в научно-популярные журналы, где платили побольше, ездил в какие-то никому не нужные командировки. Его мать умерла без него, мы организовали похороны, он в это время поехал с какой-то комсомольской делегацией в Болгарию. Дали ему туда телеграмму, так он даже не приехал на похороны. Появился через три дня, сказал, что не мог вырваться. А на кладбище пошел только на девятый день, да и то нехотя. Я была просто поражена. И добро бы делал что-то полезное, необходимое, а то всю жизнь занимался тем, что было на потребу времени. Его кандидатская диссертация была, помнится, на тему "Роль партии в химизации народного хозяйства". А докторская, как мне говорили, о роли Владимира Ильича Ленина в революционном процессе семидесятых годов в развивающихся странах. Зато какие он писал статейки в момент перестройки, вы бы читали! И "Огонек", и "Московские новости" с удовольствием их печатали. О страшной природе сталинизма, о невинных жертвах кровавого террора. Всегда находил себе дело, хамелеон!
И ради этого он не мог явиться на похороны матери, которая спасала его в блокаду от голодной смерти. И к тому же одна его растила. Мой-то муж хоть и раненый, но вернулся домой после войны. А она совсем одна. Да, характер у покойницы был не ангельский, но какое это имело значение в конце ее жизни, когда она была просто страдающим телом. Как она надеялась до последней минуты, что Геночка приедет. Не приехал. А с моей Верочкой они учились вместе на истфаке ЛГУ, только он на пятом курсе, а она только поступила. Он умел ухаживать, что да, то да. Умел казаться внимательным, нежным. Дарил цветочки, читал какие-то стишки, даже, как ни странно, сам что-то такое сочинял. Вежлив был до ужаса. Придет к нам, сидит, смотрит на Верочку влюбленными глазами, молчит. Пальто наденет, дверь откроет - ангел, не человек. После женитьбы у нас поселились, мы квартиру отдельную получили, а он с матерью сильно тогда уже не ладил, куда им было в комнату в коммуналке?
И первое время жили душа в душу. Не пьет, не курит, зарплату жене, цветы опять же, подарочки. А лет через пять получил он от института квартиру, тогда уже Петька родился. И вот в этой квартире началась какая-то другая жизнь. Верочка мне мало рассказывала, да и Петька тоже не из говорунов, знаю только - очень она была несчастна.
- Он что, бил ее? Изменял ей? В чем это проявлялось? - спросил Константин.
- Кобель не из последних, это уж как пить дать.
Сам-то - от горшка два вершка, вида никакого, одно только вежливое обхождение. Баб у него немало было, сама с двумя лично видела. И очень молодых любил.
Верочка молодая такая хорошенькая была - выше его на полголовы, а, не дай бог, каблуки наденет, так вообще... Волосы красивые, густые, глаза большие серые.
А поглядели бы вы, какой она стала через десять Лет жизни с ним?! Кожа да кости. А что до битья, так и это было, что я, синяков у нее не видела? Спросишь, бывало, так она отвернется и молчит.
- Видел и я, - вмешался Петр. - Пришел, помню, из школы, у меня ключ был от квартиры, захожу в комнату, мама сидит на диване, лицо руками закрыла, а он стоит, кулаки сжал, а лицо такое страшное, я испугался. А он шипит: "Уходи... Уходи..." А мама руки от лица отняла, а на щеках у нее какие-то полосы, словно кошка исцарапала. Я испугался, мне всего-то девять лет было. Это уже незадолго до маминой смерти.
- Заболела внезапно, - продолжила старуха. - Воспаление легких. Он суетился, врачей вызывал.
А через несколько дней она умерла. Поднялась температура, сердце не выдержало. Он рыдал на кладбище, Петьку все целовал. А через недельку смылся в Москву, потом квартиру поменял на московскую, а Петеньку нам сбагрил. И женился вскоре. На молоденькой. И я слышала, обмен какой-то сделал и прекрасную трехкомнатную квартиру в хорошем районе приобрел. Ну а потом и эта жена тоже умерла. Слухами-то земля полнится.
- Спасибо, Ульяна Осиповна, - сказал Константин. - Как вовремя вы пришли. А то из вашего внука информацию не вытянешь.
- Я все помню! - с гордостью произнесла старуха. - Даром что восемьдесят пятый годик пошел.
А интересно все же, что этот мерзавец натворил? Из-за чего вы приехали? Видать, что-то важное, раз даже нас сюда вмешиваете, хоть мы его давным-давно не видели.
- Вообще-то это тайна следствия, - улыбнулся Савельев. - Но вам, такой мудрой женщине, сообщившей мне так много интересного, я скажу - у Геннадия Петровича недавно пропала жена. Юлия Серова.
Произнеся эти слова, Константин вздрогнул. Ему стало жутко от сатанинского смеха, каким разразилась Ульяна Осиповна. Она хохотала надрывно, лающе, постоянно закашливаясь, глаза ее округлились и стали злыми, как у ведьмы. Наконец кашель стал утихать, и она смогла произнести слова:
- Вы работаете в правильном направлении, господин Шерлок Холмс, прохрипела старуха. - Вы изучили прошлое Геннадия Петровича, теперь изучайте его будущее, и вы доберетесь до истины. А истина, я уверена, будет ужасна. Дай-ка мне еще "беломорину", Петр.
- Тебе же вредно, бабушка! - почти шепотом произнес внук.
- Что мне теперь вредно? Мне все полезно! Давно пора к своим родным и друзьям! Ничего меня не берет, никакая зараза! Что за здоровье бычье! А, Константин Дмитриевич? Помните у Бальмонта: "Чуждый чистым чарам счастья чуждый чарам черный челн"? То-то.
Она затянулась едким дымом, снова закашлялась и произнесла:
- Ищите и обрящете, Константин Дмитриевич!
Истина будет ужасна, поверьте старухе!
Глава 10
Роман остановил машину, закурил, глубоко задумался. Вспомнилось то холодное декабрьское утро.
Роман пил кофе и глядел на спящую Юлю. Она была очень красива во сне, разрумянилась, темные волосы растрепались по белой подушке. Губы были полуоткрыты, слегка шевелились, словно она хотела что-то сказать. Какие длинные у нее ресницы! Без макияжа она еще красивее, она прекрасна в своей естественности, непосредственности. А прежде всего прекрасна тем, что как две капли воды похожа на Карину. Только постарше. Ведь его Карине было всего двадцать пять лет, когда она умерла. А Юле далеко за тридцать. Правда, теперь, по прошествии стольких лет, возрастные параметры стали какими-то абстрактными. Вот ему уже сорок седьмой год идет, а Карина так и осталась двадцатипятилетней, хотя была моложе его всего на два года. То есть она молодая, а он уже почти пожилой человек. Хотя пожилым себя не считает и делами занимается такими, что большинству молодых не по зубам. Лишь приступы печени напоминают о возрасте. А Юля так или иначе намного моложе его... Только теперь он другой. Совсем другой. Видела бы Карина, его большеглазая, наивная учительница, честная до умопомрачения, чем теперь занимается он. Она бы перевернулась в гробу. Скольких людей отправил он на тот свет вот этой сухонькой, вроде бы хилой ручкой... К каким средствам прибегал он, чтобы заставить непокорных платить деньги, - пытки, шантаж, похищения родных, даже детей. И делал все это спокойно, без угрызений совести - он возненавидел богатых еще с семьдесят восьмого года, когда никто не дал ему ни копейки на лечение Карины. Он теперь знал точно - она бы выжила, если бы ей сделали своевременно операцию. И Сашка, его кудрявый, лупоглазый, умненький Сашка погиб из-за этого, из-за неухоженности, из-за недогляда. И, может быть, тот белесый верзила не так уж был виноват в смерти Сашки, может быть, Сашка сам рванулся под колеса. Но никогда, ни на одну секунду Роман не жалел о том, что убил этого шофера. Потому что ни в грош не ставил ничью жизнь после смерти Карины и Сашки. Все мы - твари, и жизнь наша копейки не стоит. Ничья - и тех, кто лечится в Кремлевке и на каждый свой прыщ на заднице приглашает консилиум медицинских светил, и тех, кто ютится в подвалах и продлевает свою никчемную жизнь пожиранием объедков. Нет Карины, нет Сашки у них тоже была только одна жизнь.
И эти две жизни были прерваны из-за рокового стечения обстоятельств и паскудства мелкой обывательской душонки. Сколько раз могли ухлопать его, Романа, в разборках, перестрелках, сколько раз могли взорвать в машине, убить в подъезде его дома. Иногда он ходил с огромной сворой телохранителей, а порой, как, например, теперь, он совершенно один. Любой может войти сюда и размозжить ему башку. И он ничуть этого не боится. Он прожил почти пятьдесят лет, почти вдвое больше, чем Карина, во много раз больше, чем прожил на этом свете Сашка. Чего ему бояться? И именно поэтому он непобедим.
