Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю
Что за профессия, в самом деле! Молчи, скрывайся и таи, какой ты исключительно замечательный человек — с самой большой буквы.
Но он был доволен, чего уж скрывать. Свидетельством тому была легкомысленная песенка «Лепесток розы», но не только она, а также умиротворенная улыбка на физиономии и вдохновенные взгляды на встречных девушек. В хорошем настроении, чего уж говорить, шел по улице III Интернационала Павел Игумнов.
Цель его путешествия была гуманна и проста — посещение Александра Даниловича Косых, жестоко пострадавшего в борьбе с преступным миром.
Павлу в больнице искренне обрадовались. Причиной тому были, к сожалению, не личные качества Игумнова, особенно ярко, как мы говорили, проявившиеся именно в это утро, но о которых обслуживающий персонал понятия не имел, — ему обрадовались потому, что поступивший вчера вечером больной Косых Александр Данилович, легкое сотрясение мозга, состояние удовлетворительное, температура 36,8, объявил сегодня поутру голодовку.
Прекрасная манная каша остывала на тумбочке возле постели Александра Даниловича, когда в палату в сопровождении медсестры вошел тот, ради свидания с которым эта самая прекрасная каша остывать была обречена.
Косых непреклонно лежал с пузырем на голове и мрачно что-то обдумывал.
Увидев Павла, больной победно ухмыльнулся. Затем, выждав, пока Павел усядется, а сестра покинет пределы палаты, он сделал таинственный жест.
Павел наклонился, и Александр Данилович прошептал одну лишь фразу:
— Я его сегодня видел.
— Да ну?! — сказал Павел не очень серьезно.
— Святой истинный крест. Часов в семь утра он прохаживался возле ворот. Я не спал — боялся покушения, — обстоятельно продолжал Александр Данилович. — Потом сосед, вон там который спит (он показал на пустую койку), — извиняюсь, воздух начал портить… Я, значит, решил окошко пошире открыть, подхожу — возле ворот ходит он.
— А почему вы решили, что это именно он?
— Как же? Он же сухорукий, и в кителе. Он!
— Ну ладно… А как ваше здоровье? — деликатно перевел разговор Павел.
— Мое-то здоровье крепкое, — обиделся Косых. — Иллюзий еще не появлялось.
— Галлюцинаций?
— Может, и галлюцинаций. Вам, милиции, виднее. Небось уж доложили: Косых, мол, срок отбывал? Где ж ему верить!
Тут Павел даже будто бы рассердился:
— Это вы бросьте, Александр Данилович! Мне действительно известно, что вы отбывали заключение, но ведь и другое мне известно: что у вас семья, что вы на хорошем счету. Я вам доверяю — просто торопиться в нашем деле нельзя. А вам лично я очень даже доверяю! И вы уже могли в этом убедиться, между прочим.
— Как это «убедиться»? — настороженно спросил Косых.
— А так: я прихожу в дом, где недавно было совершено убийство. Дом необитаем. Прихожу вечером, и вдруг обнаруживаю там вас! Я ведь — заметили? — так и не спросил еще, а что, собственно, могло вам понадобиться там? А вы говорите, что не доверяю.
Александр Данилович закраснелся.
— А вам разве Кирилл Кириллович не передал?
— Какой Кирилл Кириллович и что он мне должен был передать?
— Я вам топорик нашел, которым… Помните, я говорил, что по комнатам ходят, ищут, кто чего оставил — для хозяйства. Я тоже этим делом не брезгаю: и гвоздиков надергаешь, и посуду еще часто оставляют. А тут, гляжу, топорик за печкой прислонен — как же это, думаю, никто такую вещь не заметил? Аккуратненький, ручка вроде как костяная. Ну, я его, конечно, приголубил. А потом — дома уже — поглядел: вроде бы кровь на нем! Но я честно Кирилл Кирилловичу, тамошнему капитану, на следующий же день и отдал, можете спросить.
— Ну ладно, — согласился Павел. — Нашли топор, отдали, а зачем же опять приходить? Тем более вечером?
— Я-то пришел, еще светло было. Пока гвоздочков надергал, пока что… Завернул напоследок в ту дверь, а этот, значит, и звезданул меня!
— Что-то непонятно мне ваше поведение, Александр Данилович, — печально сказал Павел. — Ну, сами посудите: за это дело я зарплату огромную получаю, и то мне страшновато ходить по этим трущобам. А вас-то кто заставляет? Или вы, может, книжек каких начитались?
— Не-е… строго сказал Александр Данилович. — Я книжек никаких не читаю. Но… Я, конечно, могу объяснить, если уж на то пошло. Когда девчонку там нашли — помните? — я не работал и справку на то получил от Кирилл Кирилловича. На следующий день прихожу. «Ломать?» — «Погоди, говорит, может, понадобится чего…» Я опять у него справку. На три теперь дня. Ну, а с топориком он так обрадовался, что и без всякого разговора уже… Я, говорю, вот я вам топорик по доброте душевной представил, а они опять сейчас наедут, начнут в противогазах туда-сюда ходить, а мне что? Опять простой? На два дня дал. Курятник мне ремонтировать надо? В отпуск я ездил к жениным родным на Украину, в город Нежин — может, слышали такое место? — а крыша у курятника так наполовину и не покрыта осталась. В одно воскресенье я за только ездил в виларовский совхоз — целый день потратил. В другое — свояк в гости пришел, не будешь же при нем работать, правда? Гостя принять надо. Ну, так и стоит мой курятник, а не дай Бог, дожди скоро пойдут?
Павел улыбнулся и поднялся со стула.
— Ну ладно, Александр Данилович, убедили вы меня. Давайте ешьте кашу, поправляйтесь и чините свой курятник. А то и вправду скоро уже дожди пойдут… Я схожу, принесу вам бумагу, и вы мне все подробно напишете, где, когда, при каких обстоятельствах вы нашли топорик, о котором говорите, и как и где именно вас ударили.
— Протокол допроса, значит? — угрюмо сказал Косых.
— Свидетельское показание, а не протокол допроса! — резко ответил Павел.
Александр Данилович сочинял свои показания, а Павел уселся на подоконник и стал курить и глядеть в больничный скверик.
Там уже начиналась обыденная госпитальная жизнь. Двое в сиротских пижамах играли в шашки на скамейке, еще четверо — за столиком — начинали партию в домино, остальные бережным, послеоперационным шажком бродили по немногочисленным дорожкам среди чахлых посадок, чинно беседовали, читали газеты.
Все это было обыкновенно, скучно и вполне знакомо Павлу, который тоже однажды проходил в госпитале курс лечения, после того, как его не совсем нечаянно столкнули с поезда, когда он возвращался из командировки.
Однако Павел смотрел за окно с любопытством: его заинтересовали трое выздоравливающих, которые переминались возле ограды и, явно чего-то ожидая, поглядывали на улицу.
Наконец, появился проворный мужичок — коротконогий, но, видать, кряжистый. Одет он был в старый офицерский китель. Приник на мгновение к забору — и тотчас же трое ожидавших обрели необыкновенную непринужденность в походке и жестах. Прогулялись пару шагов до скамейки, под сень единственного густого тополя, растущего во дворе, и делом там занялись, как и все остальные, будничным.
Мужичок терпеливо топтался возле забора.
Минут через пять-семь процедура была успешно завершена. Один из троих отдал ему бутылку и, сверх того, стакан, в котором было немного налито.
Спиртонос взял бутылку левой рукой, спрятал в карман. Левой же рукой принял и стакан. Вернув его, какую-то закуску из рук выздоравливающего взял тоже левой рукой. Похоже, правая у него не работала.
— Александр Данилович! — позвал Павел. — Не этот ли мужик ходил сегодня утром?
Косых неторопливо подошел, невнимательно поглядел вниз и буркнув: «Не этот», снова ушел на постель писать показания.
Павел посмотрел ему вслед неодобрительно.
Экскаваторщик обижался на него, а зря. Павел ведь ему поверил. Не зря ведь именно Игумнову принадлежал афоризм, которым он втайне очень гордился: «Хорошо сделанная ложь должна быть неправдопобной, как правда. И — наоборот». Только вот случая подходящего не было блеснуть этим изречением.
Косых всем своим видом обещал писать долго. Павел спустился в холл, где с утра заметил кабинку с телефоном, позвонил в управление:
— Братцы! — попросил он. — Не в службу, а в дружбу. Подскочите к железнодорожной больнице, здесь меня мужичок один интересует, который водку больным таскает. Через пару-тройку часиков рассказали бы вы мне о нем? — Тон у него был просительный. Такая у них с Кессиди была игра. Будто он то ли в другой департамент обращается, то ли просто лезет без очереди. — В кителе. Правая рука у него вроде бы не действует… Да, я уверен, его тут все знают. Ага… Не-е «три звездочки» и один лимон. Ты, конечно, Кессиди, на я — не Онасис. Ну, спасибо, ребятки!
— Так-так-так, — оживленно потирая руки, Павел вернулся в палату Косых. Тот писал. Даже головы не поднял.
— Поэзия прозы… — хмыкнул Павел. — Флобер-то, теперь я понимаю, был просто халтурщик по сравнению вот с этим безвестным мастером пера, — бормотал он, впрочем так, чтобы Косых услышать, а, следовательно, и обидеться, не мог. Его просто обуревало хорошее настроение.
