Жорж Сименон - Вдова Кудер
Задание было сложное и произвело на него впечатление. Неужели эти огромные животные с неподвижными глазами будут ему повиноваться? На всякий случай он взял в кухне палку. Посмотрел в сторону домика под черепичной крышей, где по-прежнему сидел старик, надеясь, что тот инстинктивно придет на помощь.
Он чувствовал себя неловко. Трава была мокрой, а он забыл надеть сабо.
— Иди сюда, коровенка. Не бойся. Что ты смотришь на меня, как бакалейщица сегодня утром?
Он подумал, что Фелиция смотрит на него из-за занавески и, возможно, посмеивается над ним. Когда он вернулся домой с молотком в руке, доктор, маленький худой человек в очках, тщетно стучал в дверь.
— Там никого нет? — спросил он с досадой.
— Там Тати. А я отводил коров на лужайку.
Доктору, видимо, не понравился устоявшийся запах кухни, и он молча поставил саквояж на стол.
— У вас есть кипяток?
Он неторопливо и тщательно намылил руки и потом безнадежно долго вытирал их.
— Где она?
Ни одного лишнего слова. Он неодобрительно посмотрел на всю окружающую обстановку, на скрипящую лестницу, на комнату Тати и на саму вдову, со страхом ожидавшую его появления.
— Нельзя ли дать больше света?
— Я могу зажечь керосиновую лампу или свечу, — сказал Жан. — Здесь нет электричества.
— Откройте окно.
И поскольку Жан остановился у изголовья кровати, добавил:
— А вы чего здесь ждете?
Уж не тот ли это был врач, у которого муж Билли провел воскресное утро?
Жан спустился покормить кур и кроликов. Чтобы срезать травы, ему пришлось пройти в глубь сада, откуда он слышал доносившиеся из окна стоны и жалобные вздохи. Вернувшись, он уже не услышал никаких звуков. Окно на втором этаже было по-прежнему открыто. Его удивила эта тишина, и вдруг он услышал шум отъезжавшего автомобиля.
— Ты здесь, Жан?
Когда он подошел к ней, она сказала:
— Бедный Жан! Я все думаю, как ты справишься. Кажется, мне придется пролежать не меньше недели.
— Что он нашел у вас?
— Он не сказал… Оставил рецепт на столе… Он хотел знать, как это произошло. Я сказала, что упала, спускаясь в погреб, и наткнулась на бутылку. Ты покормил кур? Кудера не видел, когда ходил в деревню?
— Он сидел на пороге дома…
— Они его стерегут! — злорадно произнесла она. — Понимают, что, если хоть на минуту выпустят его из виду, он вернется сюда… И все-таки он вернется! Я его знаю! Что касается рецепта… Слушай… Ты сходишь на шоссе… Когда будет проходить автобус, отдашь рецепт и деньги водителю. Возьми сто франков в супнице. Если бы ты сам поехал в Сент-Аман, мне было бы неспокойно… одной в доме.
Теперь, после визита врача, ее огромная голова пугала его меньше.
— Послушай, Жан! Они ведь наверняка видели, как врач выходил из дома. Теперь они гадают, что я ему сказала. Да если бы я захотела, я могла бы отправить их за решетку. Но я сделаю по-другому. Вот увидишь.
— Что увижу?
— Что они сделают. Не стоит им говорить. Наоборот! Пусть мучаются от страха. Только привяжи коров чуть подальше.
Он подождал, пока опустят мост после баржи, прошедшей мимо него; на палубе вязала женщина, укрыв от дождя спину мешком.
С этого момента все пространство как бы состояло из одинаковых теплых, бархатных, вкусных крупинок. Пожалуй, даже время, как и трудно различимые капли дождя, накрывало людей и все вокруг.
Фелиция стояла около деда. Она заметила Жана, и тот обратил внимание, что она провожает его глазами. Он забыл молоток и вынужден был вернуться за ним. Он отвел коров чуть дальше, подумав, что к концу дня они окажутся около кирпичного заводика.
Эжен же около шлюза разговаривал со шлюзовщиком, причем оба тоже смотрели в его сторону.
Эжен целыми днями почти ничего не делал. Его обязанности охранника были скорее фиктивными. Но он относился к себе более чем серьезно. В деревенском бистро он обычно говорил громко, стучал кулаком по столу, оглядывая всех присутствующих огромными глазами, казалось говорившими: «Кто считает иначе? Кто не согласен со мной, Эженом Торде, а?»
С утра его зрачки загорались от вина. Он сурово обращался со своими женщинами, как он любил говорить, — с Франсуазой и Фелицией. Садясь, он требовал:
— Принесите мне мою трубку.
Говорил тоном человека, много поработавшего и сгибающегося под тяжестью непосильных обязанностей, которому все должны помогать и оберегать от излишних усилий. Ему обычно было на все плевать. И он часто безадресно повторял:
— Вот свинство!
Иногда, крайне редко, когда находился в хорошем настроении, он позволял себе немного покопаться в саду и тут же звал:
— Франсуаза! Фелиция! Кто-нибудь! Привезите тачку! Ну, ты, бездельница, принеси грабли!
* * *Тати не ошиблась: они действительно испугались. Франсуаза суетилась в кухне, испуская тяжелые вздохи. Ребенка посадили на подстилку в уголке.
— Фелиция, что он там делает?
— Перегоняет коров на другое место. А теперь направляется домой.
— Он сюда смотрит?
— По-моему, да.
— Как он выглядит?
— Да никак.
— Твой отец не должен был этого делать. Он все время молчит, но уж если за что-то возьмется, так держись! Фелиция! Не сходить ли тебе туда?
— Ты хочешь, чтобы я с ним поговорила?
— Даже не знаю. Я беспокоюсь. Я видела, она вызвала врача…
Жан догадывался о таких разговорах. Вообще, он старался много не думать; в его голове время от времени проносились обрывки мыслей, которые никак не связывались между собой.
Ему захотелось картошки, пришлось ее почистить. А почему бы и нет? Он расположился у открытой двери, как Тати, как все деревенские женщины в теплый период года, когда нет необходимости греться у огня. С тихим шорохом качался медный маятник. Было уже одиннадцать часов. Ему еще нужно было добавить воды в инкубатор, а потом, в полдень, встретить на шоссе автобус и получить лекарство.
Дорога была пустынной. На земле, выгоревшей под солнцем добела и приобретшей теперь теплый цвет подгоревшего хлеба, виднелись следы красноватых улиток. Кое-где на деревьях, обрамлявших дорогу, под тяжестью воды свешивались листья, с которых стекали крупные капли.
Жан очистил три картофелины и бросил их в ведро с чистой водой точно так же, как это делали другие.
Он поднял голову, почувствовав, что перед ним кто-то стоит, и увидел Фелицию, с трудом сдерживавшую улыбку, несмотря на обуревавшее ее беспокойство. Что она хотела ему сказать? Ему тоже захотелось улыбнуться. Он ведь впервые видел ее без ребенка на руках, и она, казалось, не находила места рукам.
— Тете не хуже? — наконец спросила она, приняв серьезный вид.
— Ей неважно.
— Доктор ведь приходил, правда? Что он сказал?
— Он выписал рецепт.
Он почувствовал, что она заглянула в кухню и удивилась, обнаружив там порядок. Ей больше нечего было сказать, и она не знала, как уйти.
— Жан! Жан!
Тати звала его, услышав голоса. Он встал, уронив на землю две картофелины.
— Кто там, Жан? Это она?
— Да, приходила Фелиция.
— Это мать ее послала. Они там с ума сходят со страха. Ты, надеюсь, не сказал, что со мной все не так серьезно?
— Я сказал, что вам стало хуже.
— Зачем ты вообще с ней говорил?
Бедная Тати! Она и так-то была некрасивой. Она это знала и страдала от этого. И тем не менее она не могла удержаться от взгляда, полного ревности.
— Ты больше ничего ей не говорил?
— Нет. Вы позвали, и я сразу поднялся.
— А чем ты занимался?
— Чистил картошку.
Она немного смягчилась, но тут же грустная мысль пришла ей в голову:
— Тебе, наверное, надоело?
— Надоело что?
— Ну… ты меня понимаешь… Ведь тебя все это не касается. А мне-то…
Она чуть не разрыдалась. Она исходила потом в кровати, укутанная фланелевым одеялом и бинтами.
— Я о другом подумала. Думаю об этом с утра. Если твой отец узнает, что ты здесь! А ведь он узнает! Твоя сестра, хоть и живет в Орлеане, ему скажет. Он приедет за тобой. Такой гордец вряд ли допустит, чтобы его сын…
И тут же она задала вопрос, который, по-видимому, долго вертелся у нее на языке:
— Жан, зачем ты это сделал?
— Сделал что?
— Сам знаешь, что я имею в виду. Ты вылез из автобуса и помог мне донести инкубатор. Потом остался. А теперь я называю тебя на «ты», сама не знаю почему.
— Глупая вы, Тати! — вымолвил он, чтобы скрыть смущение. — Вам лучше отдохнуть.
— Я хотела попросить тебя об одном. Поклянись, что не откажешь.
— Хорошо.
— Нет! Поклянись! Ты ведь знаешь, как мне плохо. Лежу тут одна. Как ни прислушиваюсь, все равно ничего не слышу. Клянешься?
— Клянусь!
— Что не откажешь? Так вот, обещай мне, что в любом случае, что бы ни случилось, ты не уедешь, не предупредив меня.
