Леонид Бобров - Нас было тринадцать
Мне казалось, что Игорь подходит к событиям несколько односторонне. Я пытался ему помочь, дополняя его рассуждения психологическим анализом, что ли… В этом плане я считал необходимым рассмотреть три рабочие гипотезы, или, иначе, три версии преступления.
В комнате раздался гул удивленных голосов.
— Нет, нет, товарищи. Вы неправильно меня поняли. Я так же, как и Игорь, был далек от мысли, что среди нас имеется преступник. Рабочие гипотезы должны были помочь разобраться в фактах, понять их, систематизировать.
Итак, первая версия — непреднамеренное, чисто случайное убийство. Ну, например, кто-то поскользнулся и при этом нечаянно столкнул Виктора.
Это предположение сразу же отпало. Против него говорила прежде всего отдаленность места падения от подножия обрыва. Толчок должен был быть очень сильным. Трудно себе представить, чтобы толчок такой силы был нечаянным, я тем более толчок ногой в поясницу.
Вторая версия — непреднамеренное убийство во время ссоры, драки. Круг лиц, которые могли быть виновными, согласно этой гипотезе, резко сужался. Признаюсь, в этом плане я в первую очередь беспокоился о Гиви.
Однако Марина привела превосходный психологический аргумент в защиту Гиви:
«Он не мог ударить ногой сзади, в спину», насколько я знаю характер Гиви, такой поступок — удар сзади действительно исключается. Но человек, плохо знающий Гиви, мог отбросить этот аргумент. К счастью, Игорь с помощью Пети установил время гибели Виктора и тем зачеркнул сомнения.
Марина и Гиви сидели рядышком на диване, тесно прижавшись, держа друг друга за руки. Они почти не слушали Олега и спустились с заоблачных высот, лишь когда он назвал их имена. Воспользовавшись паузой, Гиви встал и под общий смех сказал:
— Ничего не понимаю. Зачем так много говорить? Выпить надо. Хороший стол накрыть надо. Вот тогда я про каждого из вас скажу такие красивые слова, какие вы в жизни никогда не слышали. А самые красивые слова скажу про Игоря.
— Выпить действительно было бы кстати, — заметил Олег, но позвольте мне все же кончить.
Осталась еще третья возможность — предумышленное, заранее задуманное убийство.
Такое преступление могли породить только очень серьезные, очень веские мотивы. Я понимал, что никакие события, происходившие на наших глазах, не могли служить основанием для убийства. Сцены ревности, которые мы наблюдали, разумеется, в счет не шли. Следовательно, если разрабатывать третью версию, надо было искать побудительную причину преступления в прошлом, в прежней жизни Бойченко и предполагаемого преступника.
Должен покаяться, что в рамках третьей версии я думал о вас, Андрей Филиппович. Не сердитесь на меня, но обстоятельства вашей неудачи с защитой диссертации, роль Бойченко в этом прискорбном событии были таковы, что я имел на то основания.
При последних словах Олега Листопад опустил голову и еле слышно сказал:
— Чего уж там. Сам во всем виноват.
— Когда была установлена непричастность к гибели Виктора всех, за исключением Гиви и Андрея Филипповича, — продолжал Олег, — я, увы, еще более укрепился в своих подозрениях. Тогда и был задан вам, Андрей Филиппович, вопрос о ваших прежних встречах с Бойченко. Зачем я задавал этот вопрос, если все знал?
Было ясно, что если Андрей Филиппович и виновен, то прямых доказательств его вины нет в не будет. Будут подозрения, но доказательства и подозрения вещи весьма разные. Вот я и попытался сыграть на нервах, на психологии, допуская, что Андрей Филиппович, если, разумеется, он виновен, не выдержит и выдаст себя или, может быть, просто признается. Но вслед за тем Игорь точно установил, что в тот день Андрей Филиппович ботинок с триконями не надевал. Я попытался оспаривать этот вывод, но безуспешно. Игорь действовал очень четко, и факты были за вас, Андрей Филиппович. Еще раз прошу меня извинить.
Настал день, когда Игорь, установив точное время гибели Виктора, защитил от возможных подозрений последнего из нас Гиви. Преступником мог быть только посторонний.
Однако сразу же после следственного эксперимента, когда алиби Харламова и Кронида Августовича явно рухнуло, я вновь задумался.
Предположим, что оба, и Кронид и Харламов, — рассуждал я, — слышали крики Пети, но лишь сделали вид, что не слышат. Зачем? В чем идея? И к тому же такое согласованное поведение могло быть лишь результатом предварительной договоренности между ними. Это отпадало, так как предвидеть нашу проверку они не могли. С другой стороны, Харламов не мог не слышать криков Пети. Слух у него нормальный. А если он слышал, то почему не реагировал? Если бы Харламов был спокоен, если бы у него была чистая совесть, то он, слыша крик человека, наверняка прервал бы нашу беседу. Однако, нервничая, он мог допустить ошибку и допустил ее. Делая вид, что ничего не произошло, он, по существу, выдал себя. Кстати, позже, уже здесь, он свою ошибку повторил. Игорь, как мы потом выяснили, рассуждал примерно так же.
Но какой мотив преступления мог быть у Харламова? Встречался ли он ранее с Бойченко, а если да, то при каких обстоятельствах?
Всю дорогу от Беты я думал об этом. Продолжал думать и тогда, когда мы вернулись. Я перебирал в памяти все, что знал о Харламове и о Бойченко. Когда и где пересеклись их жизненные пути? Харламов, насколько я знал, был одинок, работал в Сибири, потом воевал. Бойченко провел юность в Чернигове, потом учился и работал в Москве. Единственное, что мне пришло в голову, было связано с Черниговом. Допустим, что Харламов не Харламов, а кто-то другой. Предположим, что во время войны он совершил в этом городе преступления против Родины. Учтите, что подобные типы зачастую совершали преступления на глазах у тысяч советских граждан. Тысячи людей знали их, презирали и ненавидели. Те немногие, что скрылись от возмездия, забились в щели и живут в постоянном страхе быть узнанными.
И тут приезжает Бойченко. Выясняется, что Виктор жил в оккупированном Чернигове. Он сам об этом здесь рассказывал и притом в присутствии Харламова. Предположим, что Виктор узнал Харламова, ведь у него была превосходная память на лица. Не так ли, Вера Львовна? И он любил этим похвастаться. Узнал или почти узнал. Возможно, не был уверен еще до конца, как сказал Марине. Допускаю, что там, в Чернигове, Харламов не носил бороды и отрастил ее лишь потом, чтобы изменить внешность. А Виктор сомневался — тот или не тот. Вот он и рисовал бородатых мужчин, пририсовал усы и бороду к своей фотографии, пытался себе представить, насколько борода меняет человека, как выглядел бы Харламов без бороды.
Легко понять состояние Виктора. Сказать? А если ошибка? Виктор колебался. Вероятно, он попытался прощупать Харламова, задал необдуманный вопрос. Харламов насторожился. На него надвигалась опасность. Грозило разоблачение, а за ним и суровая кара. В страхе Харламов мог пойти на преступление.
Разумеется, было в этом много фантазии. Прошлое Харламова оставалось неизвестным. Но почему он сделал вид, что не слышит крика Пети? Он же не мог не слышать! А помните, когда Гиви в гневной запальчивости сказал: «Я подкрался к Бойченко сзади и ударил». Никто из нас не принял это всерьез и лишь Харламов поспешил подчеркнуть, что Гиви, дескать, сознался. Конечно, это деталь, но деталь красноречивая.
Когда Кронид сказал, что Харламов как раз во время гибели Виктора отлучался, я мгновенно представил себе, как он, зная, что Виктор должен к двенадцати прийти на Бету, ждет его у обрыва и сильным ударом ноги сталкивает в пропасть. Харламов достаточно высокий и крепкий, чтобы нанести мощный удар в поясницу. Затем он быстро возвращается на Бету и, помня о глухоте Кронида Августовича, создает себе ложное алиби: «Вы слышали крик?», а крика в этот момент не было. Виктор закричал раньше, когда Харламов столкнул его в пропасть. Вот почему Крониду показалось, что Харламов услышал крик Виктора после одиннадцати тридцати. Подняться по крутой тропинке с дороги на Бету, отдышаться — минут десять на это нужно.
— Но позвольте, — перебил Олега Б. В., — почему вы поверили Крониду Августовичу, а не Харламову. Каждый из них утверждал, что другой отлучался с Беты. Где же логика?
— С логикой все в порядке. Судите сами. Предположим, мы верим Харламову, но что он сказал? Что Кронид уходил, потом вернулся, и лишь тогда раздался крик Виктора. Значит, в момент гибели Виктора Кронид был на Бете. И ничего другого Харламов сказать не мог. Он цеплялся за свое алиби и ради него охранял алиби Кронида. Итак, улики, правда, лишь косвенные, были против Харламова. И тут я решился задать вопрос о Чернигове. То, что не имело последствий в случае Андрея Филипповича, у которого совесть была совершенно чиста, сработало в отношении Харламова. Он понимал, что сфабрикованное алиби рухнуло. Разоблачение надвигалось.
Остался последний шанс — бежать и постараться скрыться или, быть может, достичь границы. Нервы у Харламова не выдержали, и он решил этот шанс использовать. Вот, собственно, и все.
