Андрей Мягков - «Сивый мерин»
— Да, да, я слушаю. В МУРе.
— Позвольте, я задам вам несколько вопросов.
— Ну, разумеется.
— Скажите, Михаил Степанович, когда вы в последний раз видели свою дочь?
— В последний раз? Бог памяти, — похоже, он всерьёз задумался, — это было очень давно. Она держала её на руках завёрнутую в одеяльце. Я отвернул конвертик — личико мне запомнилось очень сморщенным и красным.
Сева услышал, как у него застучало в висках.
— Простите, кто держал на руках?
— Кто держал? Как — «кто держал»? Ксюша, конечно. — Он опять повернулся к портретам. — Это был последний раз, когда она держала её на руках. Вечером она умерла.
Его, видимо, удивило выражение Севиного лица, потому что, отставив в сторону бокал, он озабоченно спросил:
— Что с вами? Я что-нибудь не так сказал?
— Нет, нет, всё так, всё правильно. Просто я подумал, что… понимаете, я хотел… — надо было что-то говорить, но неожиданно подвело сердце: только что стучавшее по обыкновению ровно, оно вдруг ушло вниз и ныло теперь где-то в районе пяток. Надо было выиграть время, отойти от шока и понять, что делать дальше. Он отпил глоток шампанского и очень натурально поперхнулся. Дальше было проще: Михаил Степанович заботливо бил его по спине, заставлял наклоняться, приседать и дышать носом. Сева надсадно кашлял, ходил по комнате и замысловатыми жестами умолял композитора не беспокоиться — пустяки, пройдёт, не задержится, с кем не бывает.
И вдруг всё сошлось. Всё до улыбок, интонаций и этой чудовищной фоновой музыки. И маскарадный костюм, и поднос с изысканной едой, и остановившиеся часы, и даже это жутковатое ощущение от комнаты, как от кладбищенского склепа.
И всё-таки Сева ещё на что-то надеялся.
— Скажите, пожалуйста, Михаил Степанович, вы вчера были в морге?
Конечно, ему не нужно было задавать этот вопрос. Более того — ему вообще не нужно было приходить сюда. Но кто же знал? Вчера по телефону они договорились о встрече…
Затянутый в чёрное седой человек откинул голову на спинку дивана и закрыл лицо ладонями. Некоторое время он бесшумно вздрагивал всем телом и только когда, наконец, зазвучал его безжизненный, лишённый каких бы то ни было обертонов голос, Сева понял, что он плачет.
— Нет, я не допустил этого. Нам повезло — в роддоме не оказалось морга — и её привезли домой. Мы провели вместе три дня и три ночи — это были наши самые счастливые мгновения. Она рассказала мне всё, начертала всю мою дальнейшую жизнь, умолила остаться и назначила встречу. Вы не поверите, молодой человек, я, кажется, впервые говорю об этом, но именно тогда я ощутил суетность и бренность нашего земного бытия.
Он достал из внутреннего кармана белоснежный носовой платок, вытер мокрые от слёз щёки.
— Простите. Нервы. Вчера с Ксеничкой отпраздновали тридцать три года нашей совместной жизни.
Он опять потянулся к своему бокалу. Крикнул кому-то в пространство:
— Женя, свари, пожалуйста, нашему гостю чашечку кофе, он не пьёт шампанское.
Затем Михаил Степанович выключил магнитофон, сел за рояль, открыл крышку. Постепенно комната стала наполняться звуками очень знакомой траурной мелодии.
Сева почувствовал, как по спине у него побежали мурашки.
_____Официантка подошла к столу, опёрлась бедром о его край, достала блокнот.
— Называйте.
Мерин обратился к спутнице.
— Я закажу что-нибудь выпить, не возражаешь?
— Вообще-то я не пью.
— А за компанию?
— Валяй.
— Обедала?
— У меня ты вместо обеда.
— Негусто. Тогда так: двести граммов водки, два раза пельмени, «оливье» — это с мясом? — два раза «оливье», водички и хлеба. Спасибо.
Мерин и Катя сидели в неуютном кафе, прилепившемся к павильону «Космос» в самом центре бывшей выставки достижений народного хозяйства.
Оба, каждый по-своему, заметно волновались.
Сева очень давно (не припомнить даже, когда в последний раз) бывал в подобного рода заведениях с официантами и столиками, покрытыми пусть не первой свежести, но всё же скатертями. Беспокойство (и немалое) вызывало отсутствие меню, но не спрашивать же, в самом деле, что сколько стоит.
Катю смущало другое. Во-первых, она опоздала минут на двадцать и, поскольку это было не свидание, а деловая встреча, её не покидало чувство неловкости. Во-вторых, ей впервые предстояло давать показания, она не знала, что от неё потребуется, и готовилась к обязательному, как ей казалось, в таких случаях подвоху.
Правда, внешний вид протянувшего ей удостоверение молодого человека как-то сразу успокоил: вихрастый, длинноногий, с отличной — это просматривалось невооружённым глазом — фигурой муровец, если и вышел из несовершеннолетнего возраста, то наверняка недавно. Располагала и не без труда удерживаемая на лице серьёзность, и цвета варёного рака краска, залившая щёки, когда она подхватила его под руку, целомудренно прижав локоть к своей груди.
По пути в кафе он объяснил ей, что предстоит никакой не допрос, пусть она даже не берёт в голову, если не хочет — может вообще ничего не говорить, это любезность с её стороны, что согласилась встретиться. Но если уж так случилось — спасибо большое, может быть, и он сможет ей в чём-нибудь помочь, мало ли как бывает в жизни и, если люди будут помогать друг другу — неважно кто чем занимается (Ты вот, например, работаешь? Учишься? А на кого? На артистку? Надо же!) — главное, чтобы было желание помочь, тогда жить станет намного интереснее. Катя постепенно успокоилась, развеселилась: это ж надо, какие тюлени работают в уголовном розыске. Даже этот участковый переросток Шор напускал на себя генеральскую важность, раздевал глазами и недвусмысленно намекал, что восстановление сгоревших документов находится в прямой зависимости от её понятливости. А тут — культурист, от одного взгляда на которого начинает истомно ныть и увлажняться низ живота, ведёт себя, как впервые оказавшийся свидетелем женской наготы школьник. Главное, конечно, не расслабляться особенно-то, мало ли что у него на уме, может, это он так прикидывается лихо, строит из себя невинность (учат же их там психологиям разным), а потом — рр-раз и птичка уже в клетке, ловить не надо, сама залетела, да ещё и дверцу для надёжности захлопнула. Всё может быть, ухо надо держать востро (вот ведь проболталась уже, что учится во ВГИКе, кто за язык-то тянул? Артистка будущая, Брижит Бордо, видите ли, не проходите мимо. Теперь запросто может в институт сообщить, неприятностей не оберёшься. Но с другой стороны — Шору ведь этому потному про артистку ничего не сказала, даже в голову не пришло. А тут… Нет, не так всё просто, мы тоже не лыком шиты, знаем, кому можно довериться, кому нет. Инстинкт женский — это вам почище любой психологии). Безусловно, расслабляться нельзя, но уж больно фасад привлекательный.
— Ты когда обнаружила, что забыла сумку?
Сева постарался задать вопрос как можно непринуждённее, вроде даже и не интересуясь ответом. «Ты» они стали говорить друг другу сразу, как малые дети в песочнице, которым и в голову не может прийти говорить «вы».
— Так сразу почти. Дошла до метро — нет сумки.
— И не вернулась?
— Почему? Вернулась. Но к нему баба пришла.
— Какая баба?
— Обыкновенная. Жена. Я так и знала. Он-то мне соврал: на съёмки. Какие съёмки? Нашёл дурочку. Я что, не знаю, как вы себя ведёте, когда опасность грозит? Все одинаково: глаза на лбу, желание в пятках и бегом по квартире следы заметать. Хоть бы кто для разнообразия пластинку сменил.
Сева почувствовал, что краснеет. Он ненавидел этот свой природный дефект, боролся с ним как мог, был даже однажды у врача и только когда узнал, что явление это примитивно физиологическое, связанное с поверхностным расположением кровеносных сосудов, никакого отношения к психологии не имеющее и неизлечимое, — только после этого сдался. Впрочем, ненавидеть себя за это не перестал.
— И что дальше?
— Дальше — больше: чем дальше влез, тем больше слёз. — Катя, похоже, окончательно пришла в себя, от смущения не осталось и следа. — Мне мама всегда говорила: «Не бери чужого, Катерина, своим обходись». Да только нет его, своего-то, не завела ещё. Приходится чужим пробавляться. А что сделаешь — природа — она требует, по себе, небось, знаешь, не мальчик, чай? Я прихожу — консьержка говорит: не мешайся, к нему жена приехала. А у меня на метро ни копейки. На, говорит, тебе десятку, завтра придёшь, отдашь. Ну я и пришла вечером. О-оо-ооо, господи, что там делалось! — Катя тяжело вздохнула, ударила кулачком по столу, похоже, обещая судьбе отомстить за сгоревшую сумку. — Там у меня и паспорт, и студенческий, и пудра французская. Хорошо — денег не много.
Конечно, если бы Мерин внимательно слушал свою новую знакомую, ему и в голову бы не пришло задавать свой следующий вопрос. Но он самозабвенно боролся с покраснением, преуспел в этом нелёгком деле, обрадовался и потому спросил:
