Едкое солнце - Тони Бранто
Я вдруг прозрела – всё было кончено. Отныне я могла куда лучше ориентироваться в самой себе, в чувствах, которые внезапно вспыхнули и не угасли за ночь. Теперь ни к чему притворство, что я что-то понимаю лучше других. Я осознала, что мне нужен был лишь тот юноша с виноградников, поняла, как это много, почувствовала, каким светом наполнилась пустота внутри меня. Я испытала первое в своей жизни состояние влюблённости.
Минут сорок я принимала ванну. Больше всего меня удивляло – удивляло крайне приятно – блаженство, овевавшее, кутавшее своей лёгкостью, словно одеяло. Я добавила в воду морской соли. Стало покалывать, мне это понравилось, кажется, вот так же неслышно растворилась тяжесть вечера накануне. Всё шло своим чередом, за днями ошибок следовали минуты счастья.
Нино ожидал внизу в крохотном лобби. Перед ним стояла чашка кофе. Интересно, какая по счёту? Он заметил сразу, что я светилась, его внешние переживания свелись до смутной улыбки. По дороге на завтрак мы почти не говорили, он оставался тревожен самую малость, возможно, не отдавая себе в том отчёта. Я всячески давала понять, что всё чудесно – держала его руку, иногда касалась его плеча виском. И улыбалась, много улыбалась. Меня радовало всё вокруг и не сильно беспокоило, что я ненароком давала Нино надежду. Всё, чего хотелось, – жить, только сегодня, только чувствами, что я испытывала теперь. И здорово, если кому-то рядом тоже становилось теплее.
Нино держался почти с достоинством. Я рада, что он не касался темы вечера – ни вчерашнего, ни сегодняшнего. Уже убедившись, что чуткостью он не страдал, я ощущала его искренность, поддержку, мне захотелось, чтобы он был другом, красивым ранимым другом. Иметь такого прелестного друга, как Нино, мне представляется неслыханным счастьем. Даже сама эта мысль звучит как музыка.
В кафе стоял проигрыватель. Я выбрала пластинку, достала её из конверта и аккуратно положила на бархатистое коричневое сукно. Полилась мелодия, шероховатая, такая солнечная, как день за окном. Мой милый Нино, мой милый друг! Это для тебя, пускай расставание наше будет радостным.
Я решила подарить Нино танец – последний наш с ним танец в качестве пары. По тому, как охотно он поднялся и начал двигаться вместе со мной, я поняла, что он ничего не подозревал. Он был наверняка счастлив. Я не спешила его огорчать, что всё не то, чем казалось. Мой бедный окрылённый Нино!
Мы фланировали по горчично-песочным улочкам Сиены вплоть до обеда: несли приятный вздор и ныряли в антикварные лавочки и бары, ели мороженое. Мы дарили друг другу все эти удовольствия совершенно искренне. Ничто не выдавало в нас пару, и ничто не мешало людям со стороны принимать нас за пару – хватало влюблённых глаз Нино и нашего взаимного хохота. Мы отобедали и тогда только вспомнили Валентину, по дороге обратно в наши края. Оба мы пришли к выводу, что сейчас она кусает локти и места себе не находит.
Нино смеялся, точно мальчишка, и одновременно в его облике пробивалась маскулинность. Сама я была преисполнена самых смелых надежд, меня не снедали мысли о предстоящем и горьком для Нино разговоре с ним. Я вообще была довольна собой по многим причинам. Открою вам страшную тайну. Я тянула время, гуляя с Нино, с одной лишь целью: внушить синьоре, что я была с Нино всю ночь и всё утро, и нам было так хорошо, что было мало, и мы провели вместе ещё полдня. Я не чувствовала за собой ни капли вины. Должен же быть и на моей улице праздник.
Ах, бедняжечка мой Нино… Но у него – деньги, купит себе что-нибудь, кого-нибудь. Нино пока ещё в том нежном и беспощадном возрасте, когда возможны резкие замены.
Вскоре мы катили по аллее, обсаженной кипарисами. И разлилось во мне счастье, как река в половодье, едва замелькал-затеплился среди стволов заветный огонёк – потрёпанный красный мопед. Нино его даже не заметил, он был, очевидно, занят мнимым собственным успехом. С его гармоничных губ не сходила открытая, уже без смуты и тревог, улыбка.
Я внимательно посмотрела на него, в последние минуты его ликования. Он выглядел на свои года, в нём всё-таки вызрела уверенность. В его мягких волосах, обдуваемых ветром, трепетала влюблённость, и я собиралась вот-вот её уничтожить. Хотя было ли это в моих силах? Нино мог и дальше по мне страдать, лелея своих призраков, а вот я точно не могла не объясниться с ним. Куда более бесчеловечным было продолжать его обманывать, чем я с утра только и занималась. Ничего. Нино почти на десяток лет меня старше, с чего шестнадцатилетней девице за него тревожиться? Но, разумеется, ответ очевиден – девица была влюблена и хотела счастья всем. Кроме Валентины. В ней пребывало столько зла! Проучить её не казалось чем-то безжалостным.
Мы приехали, Нино помог мне выйти. Теперь, опершись на машину, мы молча улыбались друг другу, точно пара влюблённых. Мы и были ею – оба были влюблены. Над плечом Нино мне открывался вид на балконные двери Валентины, они были распахнуты настежь, портьеры отодвинуты. Валентина у себя. Вот удача! Она увидит, что мы только вернулись…
– Я так счастлив, – проворковал Нино. – Поверить не могу…
Я не слушала. Я смотрела через его плечо. Нет, это я поверить не могла. В распахнутых дверях синьоры я наконец различила Пьетро. Он стоял там, в комнате Валентины, упёршись поднятым локтём в дверной косяк. Он нас не видел, он смотрел вглубь комнаты и как будто о чём-то размышлял. И ещё – я должна это уточнить – он был абсолютно нагим. Абсолютно. Нагим.
Глава 9
И я наконец-то поняла, как же земля так умеет – внезапно уходить из-под ног. Я позабыла, для чего нужны ноги, руки, мысли, губы… И словно видела мираж вокруг себя, из которого более-менее мне ясной оказывалась одна деталь – неподвижная фигура Пьетро, выставленная на залитый солнцем балконный порог, будто неживой предмет. Фигура, неподвластная моему разуму, бугрившаяся всеми мускулами Давида, поражавшая своей неслыханной непристойностью, от неё будто шло рафаэлевское свечение. Я наблюдала её, высокую и стройную, разглядывала гордое, обтянутое загорелой кожей тело, переводила взгляд с воинственной посадки головы, мощной шеи на длинные сильные руки, на гладь торса и дальше, на загадочную плоть,
