Письмо паршивой овцы - Евгения Черноусова
– Чтобы финансовым директором крупной компании стать как ты, ей, скорее всего, ума не хватит. А вот стать женой, хозяйкой и матерью – почему нет?
– О-о! – взвыла Ира.
– Ира, ты больше не пей. И не звони сегодня никому!
– Что, так заметно? – ахнула она и отключилась.
А Инна Леонидовна, вернувшись вечером домой, вызвала соседа и спросила:
– Ты-то как на всё это смотришь?
– А что смотреть, Инночка, я кругом виноват. Проглядел дочь. А что я мог ей сказать, если каждый день пьяный? Но теперь я твёрдо решил, что завяжу. Ирка-то ведь попивает, знаешь?
– Потому я и позвала тебя…
– Да, Ин, дело аховое. Нельзя мне пить. Я вчера внучку на руках подержал. И понял: один я у неё защитник. Бабы мои все дуры: и жена, и сестра, и дочь. Ради неё надо в трезвом уме держаться, деньги зарабатывать. И следить, чтобы как Дашка не пропала.
– Почему ты решил, что Дашка пропала? Она теперь собирается найти серьёзного мужика и родить ему трёх сыновей. А в тебя я верю, Валь, – торжественно произнесла Инна Леонидовна. Но, если честно, не верила и не надеялась.
Утром отправилась на автовокзал, чтобы отправиться в Патриаршее. Инна Леонидовна туда теперь ездила не часто, но раз в неделю обязательно. Уже показался вдали автобус, пассажиры подхватывали сумки с земли, но в это время около неё притормозил хозяйский автомобиль:
– Не в Патриаршее? Садитесь, я туда!
Где-то на середине пути выяснилось, что едет он не в Патриаршее, а на конюшню.
– Так это вам перед Зосимками свернуть придётся. Конюшня за Торфянкой, а мост уж лет двадцать, как разрушили.
– Вас отвезти или вы со мной сначала до конюшни доедете?
Инна Леонидовна не была в родовом гнезде с того времени, как бабушку Веру забирали, а это уже с четверть века как. Смотреть на разорение больно, но напрягать постороннего человека не хотелось:
– Вы ведь туда ненадолго?
– Только погляжу, а потом в администрацию в Патриаршее.
– Ну так поехали!
До моста ехали по хорошей трассе, затем свернули на грунтовую и долго ехали вдоль берега неширокой речушки Торфянки. Когда вдали показались здания конюшен, шофёр удивился:
– Чудно, на пустом месте – и вдруг большие дома!
Дорога постепенно поднималась к небольшому леску на взгорье, от которого лиственничная аллея вела к конюшням на низком голом берегу Торфянки. Ещё три лиственницы окружали длинное кирпичное здание барачного типа, но с лепниной над высокими окнами. Закопчённые стены и провалившаяся крыша не вызывали сомнения, что здесь был пожар.
– Это конюшня?
– Это берейторская.
– Что?
– Во времена конезавода это была школа верховой езды. Тут мальчиков учили. И они здесь жили. И ещё тут жили те, кто здесь служил: конюхи, ветеринар, тренеры. Потом была начальная школа, в ней бабушка Вера учительствовала, а позже больница, когда школу в поповский дом перевели. А когда в Патриаршем новую школу построили, давно, я ещё маленькой была, то больницу в здания старой школы перевели. А здесь открыли дом престарелых, а в дальнем крыле жила многодетная семья Фуриков. Проезжайте дальше, к конюшням.
Длинная конюшня была расположена под прямым углом к берейторской. Дорога, ведущая вдоль неё, заросла травой чуть ли не по пояс. Сейчас, когда снег почти растаял, мокрая жёлтая трава лежала не земле плотно, как приглаженные рыжие волосы, а лопухи, чертополох и крапива торчали ржавой арматурой. А упиралась дорога в высокое здание без крыши.
– Это что, барский дом?
– Это крытый манеж.
– Уй-ё! – простонал шофёр. – Если бы я пацаном сюда попал, я бы… не знаю, я бы отсюда никуда бы не ушёл. Я и сейчас охреневаю!
– Да, Инна Леонидовна, – вздохнул Царёв. – У вас было счастливое детство. Мои игры проходили в Ветошном овраге на берегу Шилейки.
– Так и мои там же, – улыбнулась она. – Только на другом берегу. Ваш барак с городской стороны, а наш дом – с Ветошной. Мы там с Ирой Копыловой шалаши в лопухах городили. Сюда мы с мамами приезжали, когда у них отпуск был, или на выходные.
– Всё равно здорово, – сказал шофёр и полез по лопухам к окну. – Ух ты, тут жили, похоже.
– Да, это бабушки Любы денник, – пробираясь вслед за ним, сказала Инна Леонидовна.
– Денник?
– Это же конюшня. Когда бабушке Вере разрешили здесь поселиться с сёстрами, она заняла крайний денник. Поверх загородки старые доски приладила, на них всякий хлам навалила, чтобы тепло держалось. Буржуйку поставила. Только в первое время естественного освещения не было, потому что окна здесь под крышей, выше загородки. Потом родители школьников понемногу помогали обустраиваться, нижние оконные проёмы пробили. Сельсовет печника послал. А уж после войны, когда бабушка Вера женихов сёстрам приискала, дедушки четыре денника под комнаты обустроили.
– Как это приискала?
– Ох, молодым не понять. Мы, девицы из рода Ивановских, фигурами приземисты, на лицо неказисты. В мирное время ещё куда ни шло. А после войны женихов стало мало, они имели возможность перебирать. Так что баба Вера взяла это дело в свои руки. В войну в больнице госпиталь был. Когда фронт на запад покатился, вслед за ним и госпиталь ушёл. Остались здесь несколько солдатиков-инвалидов на долечивание. Она к ним присмотрелась, расспросила, двоих в гости позвала. Один молоденький был… деда Петя Пинегин, родом из Конь-Васильевки, но круглый сирота, совсем без родни. А другой, деда Вова, ему уж под сорок лет, у него вся семья в Белоруссии погибла. Ну, угостила их, посидели за столом, поговорили. Она им и говорит: вот, мол, вы одинокие, и мы такие же. Приглядитесь к моим сестрёнкам, они у меня хорошие. Девчонки заплакали, а из-за стола выйти не посмели, она их в строгости растила. Мужики ушли думать, а баба Вера сёстрам сказала: «Мы здесь чужие, вам заступники нужны. А у этих на двоих три руки, три ноги. Будут хозяевами и заступниками».
– Это же мрак какой-то, средневековье!
– А ничего и не средневековье. Баба Надя с дедой Петей через две недели расписались в сельсовете. И прожили в любви и согласии почти двадцать пять лет. А баба Люба ещё год в Утятинском педучилище доучивалась, постепенно к деду Вове приглядывалась.
