Гансйорг Мартин - Кордес не умрет
Неужели что-нибудь узнала о моем визите? Но от кого? От самого Кордеса? Он ей позвонил по телефону? Из мести, что я его знать не хотела больше?
Я должна все рассказать Дегану! Или нет? Если он теперь действительно добьется моего освобождения, я сразу должна буду увидеть Неле. Разыскать ее. Прежде всего следует позвонить домой. Изабелла должна знать, где она. Неле не должна привлекаться к суду по подозрению в убийстве, она не должна попасть в зубчатку… Непредставимо! Неле — здесь? Неле — в Комиссии по расследованию убийств? Неле — в ужасном положении? Невозможно!
Затем я стала думать о себе.
Значит, это произошло, прежде чем на меня пало подозрение… Они не могли меня арестовать просто так.
И снова — о Неле.
Нет, нет. Я не могу представить себе, чтобы она его застрелила… И где она взяла револьвер? И научилась им пользоваться? А может быть, оружие принадлежало Кордесу?.. Может быть, он ей угрожал? Тогда у нее возникла необходимость защищаться…
Я совершенно выбита из колеи. Моя маленькая Неле… Как только я отсюда выйду, надо что-то предпринять… что-то предпринять… Вопросы… вопросы…
В моей голове смешались мысли, я словно попала в заколдованный круг. Вдруг я опять услышала скрип дверей. Я насмерть перепугалась… Незадолго до этого я, видимо, все-таки уснула… Когда?.. Как долго я спала?
Две женщины стоят у порога.
— Пойдемте. Мы должны сопровождать вас в центральное здание, — сказала одна.
— Освобождение, — добавляет другая.
— Наконец-то! — Я мгновенно вскакиваю на ноги и пробегаю пять шагов, отделяющих меня от двери, словно опасаясь, что ее снова запрут. Смуглая идет рядом со мной.
— Скоро ужин, — говорит она.
— Сколько же сейчас времени?
— Немного больше половины седьмого.
Снова мы проходим через множество дверей, шагаем вдоль коридоров, огороженных решетками, за которыми нескончаемая вереница камер. Меня приводят в комнату, напоминающую обычное служебное помещение какого-нибудь бюро. За барьером уже стоит Деган и широко улыбается. Женщина прощается.
Полный пожилой мужчина с равнодушным видом выдает мне мои вещи.
— Проверьте, все ли на месте, после выхода из тюрьмы мы претензий не принимаем.
— Все в порядке, — говорю я, подписывая квитанцию.
Я готова подписать все что угодно, лишь бы поскорей выбраться отсюда.
Затем я перехожу за барьер.
Деган понимает мои чувства. Он подхватывает мой чемодан и крепко берет меня под руку, словно боится, что я вот-вот упаду в обморок.
Как разнообразно значение простых жестов! Еще сегодня утром некто тоже взял меня под руку, но совсем с другой целью — меня арестовали!
Теперь — это проявление дружеского участия. Все было точно так же, только чувства я испытывала прямо противоположные… Странно…
Мы добираемся до последних ворот. Они не заперты. Мы выходим на улицу.
Свежий воздух!
Надзиратель, провожавший нас, берет под козырек. Ворота за нами снова закрывают на замок. Снова слышится звон ключей и скрежет запоров.
— Итак, дело идет на лад? — спрашиваю я, все еще не придя окончательно в себя и не найдя поэтому подходящих к данному случаю слов. Что-то меня еще сдерживает.
— Да, — говорит Деган. — Тео Тирбардта удалось найти сразу. Его фамилия — в телефонной книге, и он один здесь носит такую фамилию. Занимается он торговлей пряностями. Поэтому, конечно, знает толк в мороженом. Вас спас, представьте себе, кондитер! Если бы, допустим, на костюм вам попало немного огуречного рассола или даже маринада, — никакого бы пятна не было… В такой ситуации из-за какого-то уксуса в маринованных огурцах вам бы грозило пожизненное заключение!
— Послушайте, доктор!.. — Я не знаю, следует ли мне его обнять или дружески хлопнуть по плечу.
— Пардон, фрау Бетина, — говорит он, смеясь, в то время как мы идем вдоль здания тюрьмы, а затем, перейдя широкую улицу, садимся в его машину. У него белый «ситроен».
Тут я вижу телефонную будку. Она стоит не более чем в тридцати метрах от нас.
— Две минуты. Прошу вас! — говорю я и вылезаю из машины.
Он смотрит удивленно мне вслед. Но я ничего не могу ему вразумительно объяснить. Не могу же я сказать: «Минутку. Я хочу позвонить дочери и спросить, не укокошила ли она своего папашу».
В телефонной будке грязно. Сильно несет табачным дымом. Пол буквально усеян окурками, коробками из-под сигарет, мусором. Но я счастлива — это оказался аппарат междугородной связи. Я бросила три монеты по марке в монетоприемник и набрала номер. Сердце билось где-то около горла, я не смогла бы говорить, если…
Голос Изабеллы.
— Изабелла! Алло, Изабелла! Неле дома?
— Фрау Этьен, — ответила Изабелла… и замолкла.
— Алло! Алло! Изабелла! — Я вся дрожу. — Что случилось?
— Неле… — она снова умолкает.
— Ну, говори же, наконец! — кричу я.
— Она… она… Она поранила ногу.
— Ногу? Когда? Где она?
— Наверху. В своей комнате. В постели. Был врач. Он сказал, что может быть…
— Когда это случилось, Изабелла? — продолжаю я выпытывать. Голос у меня прерывается от волнения, я уже не говорю, а хриплю.
— Ну… да. Вчера вечером, фрау Этьен! — Добиться от Изабеллы ясного ответа нелегко. — Она просила меня не говорить вам… Через четверть часа после вашего звонка это и случилось. Неле хотела вытащить свой велосипед из подвала и… и… Она поскользнулась, лестница перевернулась и… и…
— Слава богу! — бормочу я и чувствую, как слезы текут по моему лицу.
— Что? Что вы говорите? — спрашивает Изабелла, и я отчетливо представляю, как от удивления поднялись ее брови.
— И она все время лежала?
— Ну, конечно… — беспомощно отвечает Изабелла. — Колено у нее сильно распухло, так что она не может…
— Поцелуй ее от меня, Изабелла! — говорю я, едва подавив истерический смех, который на меня напал. — Если я не опоздаю на самолет, то прилечу уже сегодня вечером, а то…
Кнак! Связь оборвалась. Я не запаслась монетами — три марки были последними. Ну, теперь все равно. Неле дома. Неле — не в Гамбурге. Я видела не ее. Пальто было не то. И Неле Кордеса не… На пару секунд я прислонилась к стенке телефонной будки и закрыла глаза.
Доктор Деган колотит в дверь.
— Иду, — отзываюсь я, собрав последние силы.
— Я увидел, что вы прислонились к стенке. Что-нибудь случилось?
Все-таки самое лучшее, что я могла бы сейчас сделать, — это кинуться ему на шею.
— Да. С дочерью. Несчастный случай, — говорю я, просияв.
— Ага… — Он смотрит на меня, как на привидение.
До меня, наконец, доходит, насколько нелепо я выгляжу.
— Извините меня, дорогой доктор, — я сама беру его под руку, когда мы идем к машине, — когда-нибудь я вам расскажу, почему меня это обрадовало… Ради бога, не считайте, что я сошла с ума от счастья, выйдя из тюрьмы.
Он улыбнулся. Затем открыл дверцу. Все хорошо.
Автомобиль несся по улице. Смеркалось. Часы в машине показывали четверть восьмого. Я сверила с моими ручными часиками — правильно… Они снова тикали у меня на руке после того, как их отобрала и вернула полиция. Само собой разумеется. Почему они должны остановиться?
Все проходит.
Деган спрашивает:
— Как вы, почтенная фрау? Куда теперь?
— Домой, — отвечаю я и впервые за все это время чувствую себя очень усталой.
— Итак, на аэродром. Успеете ли вы на самолет?
— Да. Вылет в полдесятого.
Я должна была быть там уже вчера вечером… Наконец-то я попаду домой!..
— Я не знаю, что хорошего вас там ожидает. — Деган заводит мотор. — Да, конечно, вы будете дома. Но ведь жизнь в маленьком городке не особенно приятна?
— Да, вообще-то… — Я представляю себе, какой переполох произведет мое возвращение в Корнвальдхайм.
— И потом, у вас там не будет Тирбардта, который в самый подходящий момент брызнет на вас мороженым. И еще…
— И еще? — захотелось мне узнать.
— И еще это лишило бы меня удовольствия продолжить наше знакомство.
— Благодарю, доктор, — говорю я, — но это, наверное, принадлежность вашей профессии — выпущенной на волю, но смертельно уставшей от всего, что связано с подозрением в убийстве, даме говорить комплименты…
— Говорить правду, если хотите знать! — отвечает он.
Мы оба засмеялись.
Я положила ладонь на его узкую, но сильную руку, сжимающую руль, — левую, конечно, которая все еще оставалась без перчатки (перчатку, должно быть, задержали в полиции, как вещественное доказательство):
— Большое спасибо!
Он повернулся ко мне, не отрывая глаз от улицы за ветровым стеклом, взял мою руку и поднес к губам.
Я почувствовала прикосновение его усов.
— Не стоит благодарности, — говорит он, — это моя профессия.
