Алина Егорова - Белые ночи, черная месть
Павел молчал. Он ужасно не любил такие ситуации и всегда старался их избегать, а вот сегодня дал маху, хотя нечто подобное ожидал.
- Ты уходишь к ней? Ты ее любишь? – продолжала допрос Нина, с выступившими на глаза слезами.
- Ну, понимаешь… - Павел мялся, обдумывая ответ. – Как тебе сказать…. Э-э-э…. В общем, я совсем запутался.
- Я все знаю, Павлуша, - затараторила Нина. Она обхватила обеими руками его ладонь и умоляюще заглянула ему в глаза. – Ты оступился, с кем не бывает? Я тебя не виню. Давай об этом забудем и начнем все сначала. У нас ведь получится, правда? - В этот момент Нина совершенно не думала о перенесенных обидах. Чувство собственного достоинства и гордость стали ей вдруг безразличны. Она была готова отдать все, лишь бы любимый остался.
Павел отвел глаза. Ему ничего не стоило в очередной раз ее обмануть. Тем более что Нина сама этого хотела. «Скажи мне «Да» - кричало в ней все, и от этого неслышного крика вибрировал воздух. Что-то в Павле надломилось. Сказать привычное: «Что ты, Малыш? Все будет хорошо», он не смог. И это не было пробуждением, спящей летаргическим сном, совести – у него просто внезапно отказался поворачиваться язык для лжи.
- Я не могу тебе ничего обещать, - сказал он тихим, как шаги вора, голосом.
Нина разрыдалась. Она закрыла лицо ладонями, с которых вскоре стекла узкая струйка слез. Павел робко коснулся дрожащих плеч женщины, потом стал гладить ее распущенные волосы.
- Я не люблю ее. Это не любовь, это что-то другое – страсть, безумие. Она меня околдовала, как околдовывают цыганки. Не хочу к ней идти, а ноги сами идут. – Павел нес околесицу, говорил все, что приходило на ум, лишь бы больше не висела эта невыносимая тишина, нарушаемая тиканьем часов и женским плачем. – Я бы рад с ней не видеться, только она меня не отпускает.
Постепенно всхлипывания прекратились. Нина подняла голову и спросила:
- Если бы не она, мы были бы вместе?
- Конечно!
***Вот уже полчаса Кирилл Андреевич Мараклиев перетряхивал вещи. Сначала он проверил карманы брюк и пиджака, затем заглянул на полку в прихожей, поискал взглядом на полу, заглянул в щель между шкафом и стеной – туда иногда заваливались мелочи. Он точно помнил, что вчера, когда пришел с работы, повесил связку на крючок при входе. Это было привычкой, движения совершались машинально, и если бы кто спросил, что он сделал минуту назад, Кирилл Андреевич сходу бы ответить не смог. Этим утром, после того, как не обнаружил ключей от квартиры на привычном месте, Мараклиев пришел в замешательство. Обыскав все углы в прихожей, он переобулся в тапки и стал искать уже по всей квартире. В местах, в которых могла бы оказаться связка с брелоком в виде греческого амфитеатра, ничего не было найдено. Кирилл Андреевич сел в глубокое кожаное кресло. На работу ученый уже опоздал, как минимум, на двадцать минут. Он пытался вспомнить вчерашний вечер: как пришел домой, что могло произойти – может, кто отвлек телефонным звонком, что сбило привычный ход движений?
Несмотря на возраст, Мараклиев сохранил прекрасную память. Он четко вспомнил поминутно вечер накануне: после того, как запер на оба замка входную дверь, повесил ключи на крючок в прихожей, разулся, прошел в кабинет, чтобы положить портфель. Больше на улицу он не выходил и никому дверь не открывал, а это значит, к ключам не прикасался. Но ключей не было не то, что на вешалке, но и во всем коридоре.
Успокаивало только то, что ключи не пропали на улице. Кирилл Андреевич решил больше не думать о случившемся недоразумение. Существовал второй комплект ключей, он находился у Полины Нититичны. Полина Никитична работала медсестрой в поликлинике, и в свободное время служила домработницей у Кирилла Андреевича. Она приходила к Мараклиеву три раза в неделю, когда у нее не было дежурства, иногда за дополнительную плату в другие дни, если это требовалось. Это случалось крайне редко потому, Мараклиев старался не устраивать домработнице «вторую смену», хотя женщина, напротив, радовалась возможности подхалтурить.
Что теперь предпринять? Остаться дома и поменять замки? На работе можно договориться без проблем, ему пойдут на встречу. Вызвать Полину, чтобы она побыла дома, пока Кирилл Андреевич будет ходить за новыми замками. Стоп. Может, рано паниковать? Может, еще найдутся эти чертовы ключи? Но тогда все равно нужно звонить Полине, иначе дверь не запереть.
Кирилл Андреевич потянулся к ближайшему телефону – стилизованному под антиквариат аппарату. В его доме вещи были подобраны со вкусом и с максимальным удобством для пользования. Так телефонов в четырех комнатной квартире насчитывалось аж семь штук. И это только городских, мобильных у ученого было два: один кем-то подаренный дорогой из последних моделей, второй – старый, но любимый.
Длинные гудки известили, что Полины Никитичны дома нет. Кирилл Андреевич, немного поколебавшись, достал из кармана трубку и набрал номер сотового домработницы. Абонент недоступен. Пришлось звонить на работу.
- Да, конечно, Кирилл Андреевич, занимайтесь своими делами. – С работы отпросился.
После легкого перекуса – стакан чаю с большим бутербродом, разогретым в микроволновке – он переоделся в легкую домашнюю одежду и включил компьютер. Раз на работу пойти не удалось, ученый решил использовать внезапно образовавшийся выходной для написания учебника.
В кабинете за рабочим столом все лежало на своих местах: стопка бумаг сложена в только ему одному ведомом порядке, свитер небрежно свисал со спинки кресла, панель для клавиатуры наполовину выдвинута, мышь затащена на самый край стола – все на его манер. Привычное расположение вещей успокоило Кирилла Андреевича и уже через час досадное недоразумение вылетело из головы, вытесненное новыми творческими идеями.
За работой Мараклиев не заметил, как пролетел день. Он был очень доволен собой – написал две главы. Теорию, основы которой он собирался изложить в своем новом учебнике, он разработал давно. Можно было ограничиться научной статьей и выступить с докладом на ученом совете, как всегда, это бы вызвало большой интерес. Но Кирилл Андреевич за легкой славой не гнался, он уже не однократно потчевал на лаврах и еще один подобный успех его не интересовал. Мараклиев работал над учебником для высшей школы, чтобы его теория не затерялась среди ученых мужей, а стала доступна каждому студенту – архитектору.
Он вдруг почувствовал острый голод – виданное ли дело, шесть часов ничего не есть. Кирилл Андреевич с удовольствием вспомнил про жаркое, приготовленное Полиной. Он открыл большой двухкамерный холодильник и стал шарить по кастрюлям. Оказывается, у него есть целая кастрюля борща (Ах, да Полинушка говорила), два салата и котлеты. «А это у нас что, в ковшике?» - он открыл крышку белого с розочками ковша и оторопел. На дне лежала связка ключей. Те самые ключи, которые он искал сегодня утром. «Ерунда какая-то. Как они могли здесь оказаться? Я еще вчера вечером запирал ими входную дверь, и больше никуда не выходил и никаких гостей не принимал. Что же это получается? Я сам положил ключи в ковшик, накрыл его крышкой и поставил в холодильник? Безумие».
Кирилл Андреевич так разволновался, что абсолютно забыл про жаркое. Он не стал больше оставлять ключи на прежнем месте – крючке в прихожей, а положил их в портфель.
«Будем считать это нелепым недоразумением», – успокаивал себя ученый. Ему стали вспоминаться подобные истории, случившиеся с его знакомыми. Раньше, в далекой юности, когда они жили одной большой семьей, его тетя всегда теряла расческу. Тогда весь дом начинал ее искать. В конце концов, потеря находилась в самых необычных местах: то на балконе, то среди обуви, а то и в платяном шкафу. Его рассеянная тетушка имела привычку оставлять вещи, где придется, и абсолютно об этом не помнила.
Это повторилось снова и не однажды. Кирилл Андреевич стал находить нечто, чему он не мог дать более, менее разумного объяснения. После того нелепого случая с пропажей ключей и последующего обнаружения их в холодильнике ничего подобного какое-то время не повторялось, но потом странности потянулись вереницей.
Есть такое выражение - постареть на глазах. Обликом Мараклиев и так был преклонен, теперь старость добралась до души: пропал аппетит, взгляд потух, и в голове поселились тревожные мысли. Он ощутил свой физиологический возраст – все семьдесят пять лет. Здоровье Кирилла Андреевича резко ухудшилось - откуда-то появились сухой кашель и одышка. Ученый даже взял больничный. Раньше Мараклиев не ходил, а мчался: быстро и стремительно летел, гонимый творческими замыслами, торопился к рабочему столу, чтобы скорее их воплотить. Теперь он стал передвигаться неторопливо, тяжелой поступью – совсем по-стариковски.
Постепенно Мараклиев привык к, свалившейся на него, болезни рассудка. Кирилл Андреевич не считал себя слабоумным, и считать не мог, но он привык всему происходящему давать объяснение. А как иначе объяснить невероятные вещи, которые уже стали закономерностью, кроме, как признаком стариковской болезни? Он не стал обращаться к врачам – а что они могут сделать? Констатируют факт и выпишут какие-нибудь успокоительные лекарства. Пока диагноз он поставил себе только сам, оставалась надежда, что на самом деле нет никакого маразма. А из равнодушных уст врача это страшное слово прозвучит, как приговор. Окончательный и не подлежащий обжалованию.
