Надежда Зорина - Пленница кукольного дома
— Ди-на… — Юля подбежала ко мне. — Мяч! — Она показала рукой на кусты. — Кры-ша!
Какая же она умница, моя Юля! Ни один человек на свете не понимал меня так, как она, — ни бабушка, ни Димка, ни даже мама.
Мы поднялись с ней на крышу. Юля сидела на бордюре — я крепко держала ее за руку, — показывала вниз, на заросли, где она оставила мяч, и все повторяла: «Ди-на, мяч, кры-ша…» А я все пыталась ей объяснить, почему меня так долго не было, и скармливала конфеты.
— Понимаешь, Димка, мой брат, не хочет, чтобы мы с тобой играли. Но это ничего, мы будем приходить сюда, на крышу, — здесь ему нас не найти. А когда-нибудь все-таки съездим на кладбище. Помнишь, я тебе обещала? Там хорошо, спокойно, тихо и можно ни от кого не прятаться. Там моя мама и бабушка. Там много цветов и деревьев, а памятники попадаются такие красивые! У моей мамы тоже очень красивый памятник, а у бабушки просто крест. Мы обязательно туда как-нибудь съездим, и ты сама все увидишь. А с мячом ты хорошо придумала, ты просто умница, Юля! Я очень по тебе скучала.
Я говорила и говорила, и никак не могла остановиться — ведь больше недели я, в сущности, молчала: наши разговоры с Димкой не в счет, потому что они — не то, совсем не то! Только с Юлей я говорила по-настоящему, так, как хочется мне, а не Димке. Скорее всего, она почти ничего не понимала, да это и неважно. Я говорила наконец-то свободно и так увлеклась, что не заметила, как выпустила Юлину руку. И не почувствовала, что на крыше мы уже не одни.
— Ди! — испуганно вскрикнула вдруг Юля, вытянула вперед руки, словно защищаясь от кого-то. И отпрянула назад, и… начала терять равновесие. А я растерялась. Я совершенно растерялась!
— Динка!
Меня отбросило назад, от бордюра, от Юли — в тот момент я не поняла, что это был Димка. Увидела и поняла я, когда Димка был уже возле нее. И еще поняла, смутно, неопределенно, что он здесь лишний, что спасти должна я, что Юля Димки боится, что Димка — враг, общий наш враг. И бросилась к бордюру спасать, защищать. Она судорожно пыталась ухватиться за край, но тело ее слишком сильно накренилось назад, а руки не находили опоры. Димка, нагнувшись, стоял над ней, широко расставив ноги и руки, словно загораживал от меня. И тут я увидела, как легким, почти незаметным движением он толкнул ее. Юлины ноги в тяжелых ботинках задрались вверх — и ее не стало. Я слышала, как страшно закричал Димка, бросился на меня и повалил на пол крыши, но ничего уже не чувствовала и не видела. Только пустой бордюр, на котором больше никто не сидел.
ГЛАВА 5
АНДРЕЙ
Солнечный свет пробивается сквозь тонкую занавеску спальни. Новое утро. А выход так и не найден. Выход найти невозможно! Даже во сне он не может об этом забыть, даже сон не дает ему отвлечься.
Сегодня годовщина их свадьбы. Девять лет вместе… Вернее, не так: восемь — действительно вместе и год — условно.
Мужчина поворачивается к жене — та спит, дыхание ровное и спокойное, но у губ и на лбу скорбные складки. Они появились за этот год, год условного их сосуществования. Пройдет совсем немного времени, и она превратится в самую настоящую старуху, если выход не будет найден.
Да, годовщина свадьбы. Надо бы отметить. Нет, не надо бы, а обязательно надо отметить. Шикарно отметить. Он вот что сделает: купит ей дорогое красное платье и туфли к нему, нарядные красные туфли на шпильках. И еще дорогого, изысканного вина — им вместе. А себе купит черный костюм.
Свадьба-похороны.
Про похороны — лишняя мысль. Откуда она вообще взялась? Похороны ни при нем — сегодня день свадьбы. Надо успеть подготовиться.
Он идет в ванную, тщательно бреется. Жена уже встала, слышно, как она возится на кухне, готовит завтрак. Шипит масло на сковородке. Жарит яичницу?
Красное платье и туфли на шпильках — неплохая идея! Почему она не пришла ему в голову вчера? Было бы легче засыпать. И просыпаться тоже было бы легче. Праздник… А может быть, это и есть выход? Праздник на двоих — муж и жена за столом, вино играет в хрустальных бокалах, девять лет вместе.
Надо успеть подготовиться до ее прихода…
Вечер. Он в черном костюме. Ждет. Посматривает нетерпеливо на часы — жена немного задерживается, а он так боялся не успеть.
Свадьба-похороны, чья-то ранняя смерть… Опять эта неуместная мысль! Свадьба, свадьба, сегодня у них только свадьба.
Звонок в дверь. Наконец-то! Мужчина берет со стула пакет с красным «свадебным» платьем и идет открывать. Ему отчего-то немного не по себе, но вместе с тем радостно.
Берется за замок и вдруг понимает: выход будет найден в семь сорок, и удивляется, как раньше не мог понять этого. В семь сорок — ну конечно!
Жена смотрит на него настороженно, даже с какой-то опаской. Наверное, из-за костюма. Он подает ей пакет и просит переодеться.
Возится она довольно долго, но когда возвращается из спальни, он приходит в самый настоящий восторг — ей так идет это платье! И ведет ее за руку к накрытому столу в гостиной.
— У нас сегодня праздник? — Она смотрит на него с боязливой улыбкой, хочет спросить о чем-то еще, но не решается.
— Разве ты не помнишь? Годовщина свадьбы.
— Вот как? Ну да, конечно. Как я могла забыть?
Они садятся за стол, женщина складывает руки на коленях — ей неловко и страшно, она как будто чего-то от него ждет. Ну да, вина, у них ведь праздник. Вина и поздравлений.
Он разливает вино по бокалам, поднимается, чтобы провозгласить тост.
— Наташа!
И не может ничего провозгласить — мысли о свадьбе разбежались, мысли о совместно прожитой жизни куда-то ушли, в голове застучало: в семь сорок выход будет найден. И вместо того, чтобы поздравлять, он начинает просить за что-то прощения.
— Наташенька!
Женщина смотрит в настоящем испуге, закрывает лицо рукой, словно хочет отгородиться от него. Тогда он понимает, что говорит совершенно не то, сбивается и довольно долго молчит. Но нужно сказать, нужно обязательно что-то такое сказать… Что? Ах, да, нужно поздравить.
— Наташа, я нас поздравляю. Девять лет мы прожили вместе…
Девять — не правда, девять — оскорбительная для нее ложь, потому что вместе, по-настоящему вместе, прожили они только восемь, а последний год… В нем-то, этом последнем годе, все и дело, все несчастье и ужас, из-за него и нет теперь выхода.
Выход будет найден сегодня, в день годовщины свадьбы, в семь сорок!
Мысли уплывают, мысли разбегаются. И главное он совершенно забыл. Что там было главным?
Ребенок. Ребенок был главным, ребенок был целью, все вышло из-за ребенка. Ребенок и разбил этот год.
Но и это не то. Сейчас главным является не это.
— Наташа!
Да, она сейчас — главное. Почему она так печально смотрит? Жалеет его за то, что он никак не решится сказать? И чего она так боится? Того, чего он не решается ей сказать?
Надо выпить вина, и тогда станет легче. Как-нибудь закончить этот злосчастный тост и наконец выпить.
— За нас, Наташенька!
Вино не помогло, от вина стало еще хуже. Слезы накатили, и никак невозможно остановиться. Слезы! Он не плакал сто лет, он с глубокого детства не плакал, а теперь вот…
— Максим! — Женщина бросается к нему. — Ты плачешь, Максим? Перестань, перестань, ну не надо, не надо!
Он и сам знает, что не надо, да как перестать? Перестать не получается.
— Наташенька, милая! Прости меня. У меня просто нет выхода. То есть не было до этого, а сейчас… а сегодня…
Сколько там времени? Как посмотреть? Отогнуть рукав и глянуть на часы? Невозможно! Наталья заметит, обидится, решит, что он тяготится праздником, который сам же затеял.
Настенные часы! Они всегда показывали точно. Семь тридцать. Осталось совсем немного — совсем немного потерпеть.
— Ты прости меня, Наташенька! Это единственный выход.
И нужно спешить — спешить досказать, спешить проститься. Потому что… Потому что выход — да ведь теперь стало совершенно ясно, в чем состоит этот выход.
Семь тридцать пять. Пора!
— Наташенька, ты прости! Это… Я сейчас… Прости!
Это там, в другой комнате, нельзя у нее на глазах. Она обязательно попытается спасти, не понимая, что спасти его и ее другим способом невозможно.
Семь тридцать восемь. Две минуты на то, чтобы осмотреться. Окно. Стекло немного дребезжит, но это ничего, она не услышит. Ветер в лицо, больно не будет, и все наконец-то закончится. Это единственный выход, для него и для них — обеих его любимых женщин.
