Полина Дашкова - Продажные твари
Через пятнадцать минут после ухода взбешенного, трясущегося капитана далеко в горах у изголовья кровати Аслана Ахмеджанова затренькал сотовый телефон.
— Аслан, мне, конечно, все равно, но, думаю, тебе стоит знать, — услышал чеченец голос доктора Ревенко, — ко мне только что приходил капитан местной милиции по фамилии Головня и спрашивал о тебе.
— Что ты ему сказал?
— Я порекомендовал ему обратиться к эндокринологу.
— К кому?
— К врачу, который специализируется на гормональных заболеваниях, — вздохнул Вадим Николаевич и захлопнул крышку телефона.
* * *Головня шагал по ночной аллее. Сердце колотилось, не только рубашка, но и пиджак под мышками промокли от пота. Разговор с доктором вывел капитана из себя. Но не потому, что доктор не стал сдавать Ахмеджанова первому попавшемуся милиционеру и не купился на провокацию. Капитану до этого Ревенко нет ровно никакого дела. Ему поручили проверить на вшивость, он проверил.
Взбесило Головню упоминание об этой проклятой базедовой болезни, которую у него действительно обнаружили на последней медкомиссии. Это грозило пенсией, а в качестве пенсионера он никому не нужен. И ладно бы какой-нибудь гастрит или гипертония — этим болеют многие. Но болезнь, найденная у Головни, влияла на состояние нервной системы. А нервнобольной — все равно что псих. Он чувствовал, как заводится от малейшего пустяка, как набухает и колотится сердце ни с того ни с сего, и в пот бросает и руки трясутся, и с глазами что-то не то. Его бесило любое упоминание о щитовидной железе, и совсем уж унизительным казалось, что болезнь эту считают по преимуществу женской — Ревенко только подтвердил слова врача на медкомиссии.
Сильно раздраженный капитан ничего не замечал. Не увидел и тень, метнувшуюся из кустов, не услышал щелчка фотоаппарата. «И за что мне, мужику, бабская болячка? И почему все меня в этот, как его — диффузный зоб — тычут носом? Неужели это так заметно?» — думал он, шагая к освещенной остановке экспресса.
Матвею удалось сфотографировать его в свете фонаря на аллее, конечно, фотография могла получиться нечеткой, но те, кому он отдаст пленку вместе с микрокассетой от диктофона, разберутся.
На следующий день рано утром по дороге на телестудию Матвей остановил свой зеленый «жигуленок» у газетного киоска, находившегося неподалеку от санатория «Солнечный берег».
— Здравствуйте, Семен Израилевич, — обратился он к старенькому киоскеру, — как дела? Как здоровье?
— Спасибо, Мотенька, — улыбнулся старик, — живем потихоньку, коптим небеса. Тебе, как всегда, «Независимую»?
— Нет, Семен Израилевич, мне «Литературку», только за прошлую среду.
— И за прошлую, и за позапрошлую есть, — вздохнул старик, — это в начале перестройки за газетами с ночи стояли, а сейчас никому прогрессивная пресса не нужна. Как и всякая другая, впрочем, тоже. И для кого ваш брат журналист старается?
Киоскер достал из-под прилавка газету за прошлую неделю, потом вместе с деньгами быстро спрятал в карман своего поношенного пиджачка маленький, заклеенный скотчем пакет из плотной черной бумаги.
Попрощавшись с Семеном Израилевичем, Матвей сел в машину и отправился на телестудию.
Через час из ворот санатория вышел полковник Константинов и не спеша прошел мимо киоска.
— Доброе утро, Глеб Евгеньевич! — услышал он, поравнявшись с окошком. — Я получил свежий номер «Аргументов и фактов».
— Доброе утро, Семен Израилевич. Большое спасибо.
Расплатившись, полковник слегка наклонил сложенную газету, и на ладони у него оказался маленький пакет из плотной черной бумаги.
Полковник не знал, что от момента передачи пакета прошел целый час. За этот час у Семена Израилевича успел побывать молодой человек самой неприметной наружности. Он взял пакет, унес его, через некоторое время вернулся и отдал назад киоскеру — в точно таком же запечатанном виде.
Глава 8
Рюкзачок у Маши был небольшой, но вместительный, вещей мало — только самое необходимое. Кроме одежды, она уложила в рюкзак большой плоский хлеб лаваш, остатки сыра, несколько огурцов и яблок. Для такой малоежки этих запасов должно хватить почти до Москвы. В пустую бутылку из-под пепси она налила кипяченой воды. Потом наберет еще на какой-нибудь станции.
Теперь ситуация уже не казалась ей ужасной и безвыходной. Она верила, что все будет хорошо. Она умылась на дорогу, почистила зубы, в последний раз сварила себе крепкий кофе. В джинсах и длинной широкой футболке навыпуск, с волосами, убранными под кепку, Маша вполне сходила за мальчика лет пятнадцати. Свою маленькую дамскую сумочку с паспортом и студенческим она спрятала в рюкзак. Еще раз пожалела о старых верных кроссовках — неизвестно, выдержат ли предстоящее путешествие китайские тряпочные тапочки.
Солнце светило ярко и весело, дул легкий ветерок. Настроение у Маши было отличное. На товарной станции, находившейся недалеко от вокзала, она прошла вдоль путей, присмотрелась к вагонам, к пульманам, теплушкам и открытым платформам, прикинула, куда лучше залезать, поспрашивала у дядек-башмачников в оранжевых жилетах, когда и куда отправляются составы. Ей указали на длиннющий поезд, стоявший на пятом пути, и объяснили, что он отправится в Орел через пятнадцать минут.
Машу удивило, что никто из дядек-башмачников даже не поинтересовался, зачем она спрашивает, будто путешествия на товарняках — обычное дело, как пятнадцать лет назад, так и сейчас. Радовало то, что все дядьки обращались к ней «сынок» и «пацан». Попалась пара вооруженных охранников, молодых солдатиков, пьяных в стельку. На Машу они не обратили никакого внимания.
Отыскав пятый путь, она медленно пошла вдоль бесконечных теплушек и пульманов. В некоторых вагонах находился груз, но и пустых оказалось много. Вдруг дверь одной из теплушек с грохотом двинулась, и появился дедок лет шестидесяти, кавказец в трикотажном спортивном костюме со всклокоченной седой бородой.
— Ты зыдэс зачэм ходышь, малчик? — спросил он с сильным акцентом.
— Я… Мне бы домой уехать, а денег нет. Украли, — честно призналась Маша.
— Куды ехат?
— Вообще-то в Москву. Ну хотя бы до Орла.
— Залаз! — кивнул кавказец.
— А куда этот поезд? — спросила она на всякий случай".
— В Арол. Чэрыз дэсат минут.
Маша решила: раз дедок сам едет в этом поезде, значит, точно знает, куда направляется состав. «Вряд ли такой старик станет приставать, — подумала она, — тем более к „малчику“. Можно считать, мне повезло».
Подтянувшись, она запрыгнула в теплушку.
Там было душно, пахло потом и табаком. От пола до потолка теплушку заполняли ящики, из которых торчали клочья стружки. Свободный кусок пола, тоже усыпанный стружкой, занимало что-то вроде стола — пустого ящика, накрытого газетой, на которой стояла располовиненная бутылка портвейна «Кавказ» и валялось несколько помидоров.
Маша осторожно присела на ящик, служивший, как ей показалось, табуреткой. Дедок сел напротив, молча разлил портвейн в две пустые жестянки из-под «спрайта», одну протянул Маше:
— Пэй!
— Спасибо, я не пью, — вежливо отказалась Маша.
— Пэй! — повторил старик громче, тут же залпом опорожнил свою банку, слил себе остатки, пусттую бутылку бросил на пол, в стружку.
Неожиданно поезд зашипел, выпуская пары, дернулся всей своей многотонной массой и медленно, неохотно тронулся. Прошло всего три минуты, а не десять.
— Можно приоткрыть дверь? — осторожно спросила Маша. — Очень душно.
Ни слова не говоря, старик подвинул громыхнувшую дверь. Сквозь широкую щель повеяло свежим воздухом. Поезд быстро набирал скорость. Товарная станция осталась позади. Запахло морем.
Откупорив новую бутылку, старик уставился на Машу красными заплывшими глазами и произнес:
— Пэй!
— Ой, посмотрите, что это там? — Маша указала рукой на каменистый дикий пляж, мелькнувший в щели. Старик повернул голову. Быстрым движением Маша вылила содержимое своей банки в стружку, а когда дедок опять уставился на нее, скорчила гримасу, вытерла губы и взяла помидор.
— Я все выпила, — сообщила она, откусывая от целого помидора, — за ваше здоровье.
Дедок одобрительно кивнул, налил еще себе и ей.
— Пэй!
Повторилось все сначала. Маша подумала, что до Орла под ее ящиком образуется портвейное озеро. Впрочем, она не собиралась ехать в теплушке с дедком до самого Орла. Она надеялась, что ее попутчик скоро отключится от такого количества дрянного портвейна и ей удастся на ближайшей остановке выпрыгнуть и быстро найти пустой вагон в этом же составе.
Остановка не заставила себя ждать. Поезд, проехав не больше получаса, тяжело охнул, зашипел и замер. Маша выглянула в щель. Прямо за рельсами начинался обрыв, под обрывом — море. «Ничего — подумала она, — пробегу по кромочке».
