Инна Бачинская - Потревоженный демон

— Он вас любил, — сказал Эмилий.

— Любил, — согласился Сергей. — Жаль, что не успели проститься. Я его тоже любил. Любил и уважал. Дед был личность. И хороший художник. По-дурацки получилось… обидно.

— А где вы живете?

— В Португалии, в пригороде Лиссабона. У меня торговый бизнес. Дед думал, я буду художником, помню, как он пытался приучить меня к бумаге и карандашу, а я… — Он махнул рукой. — Ты бывал в наших краях?

— Нет. Я нигде еще не бывал, как-то не довелось.

— Приглашаю в гости, — сказал гость. — Серьезно. Ты работаешь?

— Работаю в музее, в отделе рукописей.

— В музее? Знаю, дом с колоннами, в парке.

— Нет, я в губернской канцелярии, это на другом конце парка. Там что-то вроде архива. Знаете, небольшой старинный домик с маленькими глубокими оконцами…

— Знаю. Нравится тебе? Не скучаешь с бумажками?

— Ну что вы! Я не скучаю. Я раньше работал в школе, потом в книжном магазине, а теперь в музее, четыре года уже. Там хорошо, особенно весной и летом, полно жасмина, липы цветут, очень тихо.

— Липы — это хорошо…

Они помолчали. Эмилий Иванович сказал:

— Дедушка оставил вам письмо, он верил, что вы когда-нибудь вернетесь. Надеялся.

— Виноват я перед дедом, Эмилий, и не оправдаешься теперь, нет его. Значит, и прощения не будет. Ну да что там… Спасибо тебе, друг. Давай за упокой деда!

Они выпили не чокаясь.

Гость уехал через два дня. Эти дни он жил в квартире деда. Эмилий каждый день до работы прибегал с кастрюлькой дамплингов, они завтракали и разговаривали. Сергей варил кофе…

— Хороший ты парень, Эмилий, — говорил Сергей. — Надежный.

Эмилий Иванович смущался и краснел. Ему было хорошо с новым знакомым, хотя они были такими разными — бывалый человек Сергей Ермак, хлебнувший и повидавший всякого, и тихий и домашний Эмилий Иванович, просидевший всю сознательную жизнь на одном месте.

Он передал Сергею дедово письмо; тот отобрал несколько фотографий из семейного альбома и какие-то мелочи на память. Оставил денег, поручил Эмилию приглядывать за собственностью и уехал. Сказал, что пока не решил, продавать или оставить. Обещал прислать вызов. И еще сказал: «Будем на связи».

Эмилий Иванович часто с чувством симпатии и восхищения вспоминал Сергея, который был, в его представлении, вполне романтическим героем: сумел преодолеть себя, подняться из грязи, живет в Португалии, состоялся. Иногда вздыхал, понимая, что сам он… и сравнить нельзя! Сергей был как герой из сериала. Как граф Монте-Кристо.

Они действительно были на связи — на Новый год Эмилий Иванович получил из далекой Португалии открытку и подарок — кожаное портмоне с гравировкой на серебряной пластинке: «Моему другу Эмилию. Сергей». Открытка изображала горы, зеленое пастбище и двух славных овечек с колокольчиками, а на другой ее стороне имелась красивая марка. Вот уж воистину «именины сердца»! Эмилий Петрович был горд и счастлив. Он положил портмоне перед собой на письменный стол, работал и все время поднимал взгляд, чтобы полюбоваться. Подарок издавал одуряющий запах кожи и лака, что тоже было приятно…

Глава 10. Снова спикеры

Над черной слякотью дороги

Не поднимается туман.

Везут, покряхтывая, дроги

Мой полинялый балаган.

Лицо дневное Арлекина

Еще бледней, чем лик Пьеро.

И в угол прячет Коломбина

Лохмотья, сшитые пестро…

Репетиция, репетиция, гип-гип ура!

— Эмочка, здравствуй!

— Эмилий Иванович, добрый вечер!

— Здрасте, Эмилий Иванович!

— Тяпа, привет!

— Кофе? Чай? — гостеприимно предлагал направо и налево Эмилий Иванович, чувствуя себя хозяином приема. — Есть печенье, сухари, пряники.

— Чай!

— Кофе!

— Мне сухарик!

— Ма-а-ленькую корочку! — пропела лиса Алиса.

— Рефрижератор на ходу? В смысле, холодильник, — по-свойски прошептал Карабас-Барабас и конспиративно подмигнул.

— На ходу, — ответил Эмилий Иванович и тоже попытался подмигнуть. Настроение у него было приподнятое, он был счастлив. И это доказывает, что человек — животное стадное. Даже такой, как Эмилий Иванович, типичный кабинетный ученый.

— Эмочка, спасибо! — Сияющая Ирина Антоновна обняла Эмилия Ивановича. — Ты себе не представляешь, как ты нас выручаешь!

— Ну что ты! — смутился Эмилий Иванович. — Рад, что могу помочь. У тебя что-нибудь случилось? — не удержался.

— Случилось? Почему?

— Ты прямо светишься, — ответил простодушный Эмилий Иванович. — Ты такая красивая!

— Да ладно тебе! — Теперь смутилась Ирина Антоновна. — Самая обыкновенная…

— Ирина Антоновна, кот Базилио не отдает парик! — пожаловалась Мальвина.

Кот Базилио натягивал перед «походным» зеркалом голубой паричок, который был ему мал.

— Жесть! — восхитился Карабас-Барабас, закатывая глаза. — Голубой кот!

— А коты бывают голубые? Тебе идет!

— Сам ты голубой!

— Ирина Антоновна! Пусть отдаст!

— А если кот Базилио будет играть Мальвину? А чего? Классная Мальвина! С усами!

— Ужас! А Мальвина кого? Кота?

Хохот.

— Карабас, на сцену! Сцена с куклами! Пиноккио! Музыка! Свет!

— Ирка перепихнулась с кем-то, — прошептал Карабас-Барабас коту Базилио. — Гормоны играют. Не знаешь с кем?

— С папой Карло? — предположил кот Базилио.

— Не-а, у Карло есть женщина, я видел их в городе.

— А как же Буратинка?

— Упаси бог! Идти против табора?

— Тихо! — закричала Ирина Антоновна. — Поехали!

В «Белой сове» было сонно и тихо. Днем заведение служило обычным скромным кафе, а ночью делалось вертепом разврата, то есть ночным клубом с полуприличной программой и стриптизом.

Федор Алексеев и Коля Астахов уселись в углу, и к ним не торопясь подплыл полный молодой человек в длинном черном фартуке и белой рубашке — официант, бывший студент Федора.

— Ой, профессор! — опешил молодой человек. — Федор Андреевич!

— Здравствуй, Славик. Ты все еще здесь?

— Ну… здесь, — вроде бы смутился молодой человек. — Жить-то надо. Но вы не думайте, я много читаю, даже пишу, выкладываю свои мысли о жизни и вообще о смысле в соцсетях. Сейчас многие интересуются, пишут о смыслах. А философия… она везде, в каждом жизненном проявлении, правда? И необязательно состояться как философ, можно работать везде и оставаться нормальным человеком. Правда?

Федор кивнул:

— Правда. Молодец, Славик.

Капитан только вздохнул — еще один с мутной философией и трепло — хлебом не корми. Он кашлянул, и молодой человек спросил:

— Вам как обычно?

— Как обычно, Славик.

Капитан иронически вздернул бровь:

— Как обычно?

— Ну, бываю иногда, — ответил Федор, тоже вздыхая. — Я был здесь с одной замечательной женщиной…

— С психованной художницей?[4] — ухмыльнулся капитан. — А Дива еще поет?

Федор неопределенно пожал плечами, что значило: «Я не говорю о своих женщинах даже с друзьями» и обратился к молодому человеку:

— Славик, тут такое дело, нужна помощь. Я покажу тебе фотографию человека, а ты мне скажешь, когда видел его в последний раз.

Славик принял фотографию обеими руками, впился в нее взглядом, нахмурился:

— Я его знаю, это Вова Малко. Бывает у нас. А что?

— Его убили, Славик. — Федор внимательно смотрел на бывшего студента. — Что можешь сказать?

— Вову убили? — поразился Славик. — Несчастный случай?

— Нет, настоящее преднамеренное убийство.

— Господи! — Славик перекрестился. — То-то его уже почти неделю нет. Уже известно, кто… его?

— Пока нет. Что он был за человек? Ты по роду занятий психолог и физиономист, не говоря уже о том, что философ.

Капитан вздохнул и обвел заведение взглядом. У него была собственная манера беседы со свидетелями, в корне отличная от растекания по древу, свойственного Федору. В отличие от друга, капитан Астахов был человеком прямолинейным, без подходов.

— Да какой человек? — махнул рукой Славик. — Ошивался здесь, корчил из себя хозяина жизни. Мелочь и жлоб, считал бабки, и руки тряслись, чтобы не передать лишнего, пьяный, зараза, и бдительный… — Он запнулся и покраснел. — Последний раз… сейчас… — Он задумался. — В воскресенье, десятого августа. Да, точно! А можно спросить, как его?

— Можно, Славик. Его убили ударом кулака в сердце, в то самое воскресенье десятого августа, вернее, уже одиннадцатого, и оставили на остановке второго троллейбуса.

— Так это он? Малко? — воскликнул Славик. — Весь город прямо гудит! Я понятия не имел… Вы сказали, ударом в сердце? Разве так убивают?

— Убивают по-разному. Он был здесь один, не помнишь?

— Пришел один, а потом не помню. Народу было полно, по воскресеньям всегда не протолкнуться, себя не помнишь.