Евгения Грановская - Код Рублева
– Чтоб вам повылазило, черти!
Огромный человек шумно плюнул в дощатую дверь, затем повернулся, прищурился в полумрак и недовольно произнес:
– Какого черта? Кто здесь?
– Мы, – ответил ему из полумрака неуверенный юношеский голос.
– Какие такие «мы»?
– Пленные, – тихо ответил тот же голос.
– Пленные? – Верзила шагнул на голос и остановился. – Вот те на! – удивленно воскликнул он. – Безусый юнош! А вы-то чего натворили?
Гимназист смущенно улыбнулся.
– Назвал бандита подлецом, – признался он. – А господин артист вызвал бандита на дуэль. Только выстрелить не успел, главарь помешал.
– «Артист», говорите? Который тут артист? – Верзила осмотрелся и остановил взгляд на метателе ножей, который со спокойным видом продолжал разглядывать свой дырявый сапог.
В свою очередь, юноша внимательно изучал вновь прибывшего. Новичок был размером с хорошего быка и чрезвычайно упитан. Как говорится – кровь с молоком. Лицо у него было широкое, однако черты приятные и не без некоторого благородства. Мужественный вид слегка портили полноватые, чувственные губы, но тяжелый подбородок, с ямочкой посередине, с лихвой возмещал этот недостаток. Одет верзила был в старомодный темно-зеленый бархатный камзол.
– Значит, артист, – басовито проговорил новичок и усмехнулся. – Ну-ну. Нынче кого только не встретишь. Два дня назад я угостил тумаками одного венецианского дожа. А за день до этого имел удовольствие дать по физиономии английскому мистеру, который воровал у меня кур.
Метатель ножей никак не отреагировал на замечания здоровяка. Тот еще некоторое время разглядывал артиста, затем повернулся к двери и озадаченно поскреб лапой в затылке.
– Жрать охота, мочи нет, – сообщил он. – Быка бы сейчас съел. Господа, вы не знаете, во сколько здесь подают ужин?
Юноша вздохнул и сказал:
– Боюсь, что тут его вообще не подают.
– Как так «не подают»? Черт знает что такое! Эй, вы! – Здоровяк громыхнул огромным кулаком по двери, да так, что задрожал весь сарай. – Тащите ужин или я разнесу вашу халупу к чертовой матери!
– Ось разишовся, бисов сын, – послышался из-за двери сонный голос часового. – Нэ балуй, чуешь?
– Сала принеси, чучело!
– Нема сала.
– Ну тогда картошки!
– Нема картопли.
– «Картопли»… Вот чучело! Ну так знай: не лягу спать, пока не поужинаю!
– А мени сдается, шо вы таки ляжете спать голодным, – не без иронии ответил часовой.
Здоровяк смачно сплюнул на пол.
– Тьфу, кретины! И ты кретин, и атаман твой – самый кретинский кретин! – сообщил он часовому. Затем отвернулся от двери и задумчиво проговорил: – Да, видать, это надолго. Если, конечно, не расстреляют поутру. – Потом снова огляделся, остановил взгляд на юноше и сказал: – Господа, раз уж мы оказались в заточении вместе, давайте, что ли, познакомимся? Позвольте представиться – Павел Афанасьевич Пирогов. Как говорится, прошу любить и жаловать.
– Алеша Берсенев, бывший гимназист, – представился молодой человек. – А это, – он кивнул в сторону своего «сокамерника», – господин Петруччио Браккато. Он артист. Мастер ножа и пистолета.
– А-га, – неопределенно произнес здоровяк, подозрительно глядя на черноусого.
– Господин Пирогов, – вновь заговорил Алеша, – позвольте узнать: за что вас сюда?
Здоровяк приосанился.
– Представьте, господа, – забасил он, – эти идиоты ввалились ко мне в дом и сказали, что реквизируют его. Видит бог, я человек спокойный, но терпеть такое… – Здоровяк насупил брови и красноречиво покачал головой.
– И что же вы сделали? – поинтересовался Алеша.
– Что! Вышвырнул их к чертовой матери на улицу! Двое ничего, оклемались. А вот третий… Перестарался я малость, погорячился. Тех двоих с крыльца спустил, а третьего – в окно попросил. Упрямый был, сволочь. Вот шею себе и свернул.
Артист приподнял шляпу и с интересом посмотрел на Пирогова. Затем снова надвинул шляпу на глаза. А Алеша спросил притихшим голосом:
– Но ведь они, наверное, были вооружены?
– А как же! – подтвердил Пирогов. – Только я у них винтовки отобрал. Горячий я, с детства это у меня. Матушка, царствие ей небесное, всегда мне говорила: «Через горячность ты свою, Павлуша, пострадаешь». Как в воду глядела, – грустно заключил он. – Однако, господа, как урчит в желудке. Этак и с голоду недолго помереть.
Алеша печально улыбнулся.
– Не волнуйтесь, господин Пирогов, нас все равно расстреляют.
– Ну, это еще когда будет, – возразил тот. – Да и потом, господин гимназист, не знаю, как вы, а я предпочитаю отправиться на аудиенцию к Господу Богу с сытым желудком. Еще неизвестно, чем кормят в раю, и кормят ли там вообще. Эй, как вас там! Господин Петруччио! Вы хоть говорить-то умеете?
– Много говорить – себе могилу рыть, – флегматично ответил идальго, не поднимая с глаз надвинутой шляпы.
– Резонно, – согласился Пирогов. Повернулся к Алеше и деловито осведомился: – Он всегда такой?
– Насколько я могу судить – да.
– Ну что ж, господа… – Пирогов вздохнул. – Значит, до утра нам тут вместе куковать.
Он отошел наконец от двери и, щелкнув суставами, улегся в углу на большую охапку сена. Минут пять верзила ворочался, вздыхая и причитая, потом затих. Еще через несколько минут из угла послышался его громкий, жизнеутверждающий храп.
* * *Женщина была высокая, тонкая, с точеным, бледным лицом и замысловатой прической.
– Нестор, – тихо позвала она.
Махно, сидевший за столом над потертой картой, не откликнулся.
Женщина встала с кресла, подошла к нему сзади и обвила его короткую шею своими тонкими белыми руками.
– Нестор, – повторила она.
– Что? – сухо сказал Махно, не отрываясь от работы.
– Ты в самом деле хочешь их убить?
– Кого?
– Этого мальчика. И… артиста.
– Они сеяли смуту и ответят за это по законам революционного времени, – не отрываясь от карты, сказал Махно.
– Ты ведь знаешь, что это не так. Они вступились за женщину. Это благородно.
– Это глупо. А за глупость нужно платить.
– Ох, Нестор, Нестор… – Женщина провела тонкими пальцами по длинным волосам мужчины. – Что с тобой сделало это скотское время.
Она секунду помедлила, затем наклонилась, поцеловала его мягкие волосы и тихо сказала:
– Нестор, я прошу тебя, отпусти их.
– Нет, – коротко ответил он.
– Этот мальчик – он ведь совсем еще ребенок.
– Он смутьян.
– Он храбрый и благородный юноша. Он не побоялся осадить твоего зарвавшегося ординарца.
– Белаш – боец революции, – сухо ответил Махно. – А этот щенок – недобиток буржуйский, семя Каиново. И заступник его такой же. Попадись мы им – они бы с нами не церемонились.
На чистом белом лбу женщины обозначились мелкие морщинки.
– Нестор, пожалей хотя бы мальчика.
– Нет.
– Это твое последнее слово?
– Последнее.
Женщина убрала руки с шеи Махно. Снова помедлила, затем сделала еще одну попытку. На этот раз она говорила холодно:
– Нестор, отпусти мальчика, если хочешь, чтобы сегодня ночью мы были вместе.
Махно поднял голову от карты, удивленно посмотрел на женщину.
– На тебе одной свет клином не сошелся, – сказал он.
Женщина отвечала с недоброй усмешкой:
– Это мы еще посмотрим.
– Смотри сколько хочешь, это твое право, – сказал Махно и, дернув щекой, снова склонился над картой на столе.
Ночь пришла холодная и ветреная. Иногда сквозь тучи слабо мерцала луна, словно единственная уцелевшая золотая пуговица на заношенном, грязном сюртуке.
Тонкая, гибкая тень скользнула по белой стене хаты и снова нырнула в темень.
– Хто це? – спросил часовой, насторожившись. – Хто це иде? А ну – ответь!
– Это я, Серко. Я, Галина Андреевна.
Женщина подошла к сидящему на бочке у стены сарая пожилому казаку.
– Караулишь, Серко?
– Так, пани, – ответил он и передернул плечами. – Стэрэжу.
– Озяб поди?
– Трохи змерз.
– А я тебе чаю горячего принесла.
Женщина поставила на землю медный чайничек. Казак улыбнулся в седые усы:
– Дуже дякую, пани. Правда, мне б чего погорячей…
– А я и самогонку принесла. Вот, Серко, возьми. – Она протянула казаку пузатую бутылку.
– Ось дякую, пани. Ись прийди Страшный суд, Богу за вас молыти буду.
– Ладно, я пойду. А ты, Серко, карауль.
– Добре, пани!
Женщина повернулась и вновь двинулась по направлению к хате. Казак проводил ее благодарным взглядом, потом вздохнул, вынул зубами пробку из бутылки и, собравшись с духом, отхлебнул пару глотков.
– Добре… – повторил он и ткнулся носом в рукав.
Вскоре в ночи раздался его негромкий, сиплый храп.
И снова по белой стене хаты скользнула тень. Тонкие пальцы вынули из черного мундира часового ключ. Тихо брякнул тяжелый замок, дверь сарая приоткрылась.
– Эй! – тихо окликнула женщина. – Эй, вы!
– Что такое? – раздался из черноты сарая заспанный голос.
