Ольга Тарасевич - Копье Судьбы

Зачем она врала самой себе?

Чтобы стало легче. Чтобы забыть, как менялись, с гневных на более спокойные, облачка судей после ее выступления. Чтобы не думать о родственниках несчастных жен Васина, которые потеряли своих девочек. И не получили взамен даже хилой моральной компенсации в виде соответствующего наказания для убийцы.

Через несколько лет Катя уже не понимала, что хуже: ужас после того самого первого дела Синей Бороды или равнодушная холодная отстраненность.

Адвокатура благородна теоретически.

Практически она помогает, как правило, виновному человеку получить минимальное наказание или избежать его вовсе.

Христианская и даже просто бытовая мораль подразумевает: за плохие дела надлежит понести наказание.

В юриспруденции это вовсе необязательно. Статьи, цифры, нарушение логических цепочек, пламенная речь – и оп-ля, никто уже наказания не несет. Вот такая работа. Никакого благородства, а раньше-то представлялось, представлялось…

Все не так.

И в профессии, и в личной жизни.

Милый Лешка, пушистые ресницы, бессонные от счастья ночи… Куда все это ушло?

Нового любовника звали так же, как мужа.

И можно называть его Алексом, стараясь избежать ненужных ассоциаций. Но сценарий отношений будет все равно тем же. Что-то выгорает в душе при такой работе. Мужчинам нравятся живые женщины, пепелище их не прельщает. Лешка ушел к продавщице из магазина. Алекс…

…Про Алекса Кате вспоминать не хотелось. К тому же где-то внутри ее заверещал будильник. Таймер. Допрос длится уже около четырех часов, надо прерываться.

Видимо, у следователя тоже был таймер. Или он взглянул на настенные часы, казавшиеся в сравнении с висящим рядом огромным портретом Путина совсем небольшими.

– Я попрошу вас в ближайшее время не покидать Москву. Мы будем проводить проверку обстоятельств смерти Костенко. И, возможно, нам придется еще раз встретиться, – устало сказал следователь, а потом прикрыл ладонью зевок. – У адвоката вопросов нет?

Катя отрицательно покачала головой и собиралась сказать, что все в порядке.

Но дверь кабинета отворилась, на пороге появились мужчина лет тридцати и симпатичная женщина моложе его.

Такого Катя Некрасова раньше никогда не видела.

Темная-претемная аура мужчины в считаные секунды стала сияюще белоснежной…

Глава 4

В густых декабрьских утренних сумерках Адольф Гитлер вышел из обветшалого здания мужского общежития. Вжав голову в плечи, торопливо пробежал одну улицу, другую. И лишь тогда, убедившись, что никакой случайный свидетель не сможет увидеть его вблизи ночлежки, замедлил шаг.

Он поправил черную шляпу, распрямил спину. Засунув руки в карманы еще почти не заношенного темно-синего пальто, придирчиво осмотрел свое отражение в витрине, уже украшенной к Рождеству.

Между стопками бумаги и конвертов (в лавке торговали писчебумажными принадлежностями) отразился сосредоточенный бледный юноша с сурово поджатыми тонкими губами под щеткой пышных черных усов[18]. Вроде бы казалось, что юноша похож на студента. А может, даже на писателя или музыканта. Но уж никак не на нищего обитателя ночлежки, спящего на койке с худым, кишащим клопами матрасом.

«Общежитие сводит меня с ума, – мрачно подумал Адольф, поднимая воротник пальто. Шарф недавно украли, а зима только начинается… – Глупые разговоры, опустившиеся слабые люди. И я среди них. Страшно думать об этом. Хочется вырваться. Но как перевернуть эту жуткую страницу моей жизни?! Денег, нанять квартиру, нет[19]. Акварели мои продаются плохо. Почти никто их не покупает, как это ни обидно. А если я нанимаюсь как рабочий, то меня через день-другой выгоняют. Утверждают, будто не имею способностей к физическому труду! Что за вздор! Увы, увы, меня окружают лишь жалкие лгуны и завистники!»

Пытаясь согреться, Адольф ускорил шаг. От слабости кружилась голова. Узкая, чуть заметенная снежной крупкой полоска тротуара начинала раздваиваться, а потом разделилась на три части, стала расползаться множеством тротуарных ручейков.

Прислонившись к стене, Гитлер вытер аккуратным, чисто выстиранным платком выступившую на лбу испарину. И попытался припомнить, когда он в последний раз ел горячую пищу. Не обычную черствую краюху хлеба, запиваемую бутылкой молока, а обжигающую тушеную капусту с ребрышками, или жареные колбаски, или какое-нибудь другое горячее блюдо.

И Адольф вспомнил. Но от воспоминаний этих стало еще горше.

Да, еда в ресторане была превосходной, сытной. От нее валил густой волшебный пар.

Сначала он ел клецки с ливером в прозрачном бульоне из костного мозга. Потом тушеную говядину с хреном. И много пирожных на десерт. О, о, о!!! Какие это были пирожные! Нежные, свежайшие, сладкие, тающие во рту, с заварным кремом… Затем господин, пригласивший пообедать, вдруг прекратил рассуждать о музыке и театре. Предложил, как это интуитивно предчувствовал весь вечер Гитлер, отправиться в гостиницу.

Можно ведь отказаться.

Конечно, можно! Да запросто!

Не будет же гадкий педераст скандалить прямо в ресторане?!

Но в толстых коротких волосатых пальцах мужчины появилась крупная ассигнация. И Адольф не устоял, пошел с ним, довольно улыбающимся от предвкушения…

Отвращение сменилось острым, как во время ласк Кубичека, удовольствием. Слова и мысли, ярко вспыхнув, сгорели дотла. Но только тогда, с приятелем, к расслабленному опустошению добавилась чуть горчащая от предчувствия утраты нежность; стремление запомнить сладкие мягкие губы и пылающую под ладонями жаркую сухую кожу. Полное же тело случайного любовника, после того как все было кончено, вызвало лишь еще большее омерзение. Адольфа затошнило от едкого запаха пота, и липкая влажная грязь, казалось, облепила его полностью, от макушки до кончиков пальцев на ногах.

Он долго плескался над умывальником. Отказавшись прийти к тому господину вновь, быстро выбежал из номера, чуть не расшибся на крутых ступенях узкой винтовой лестницы.

А крупную ассигнацию потратить не довелось. Той же ночью ее украли в общежитии…

– И вовсе мне не холодно. И совсем не грустно, – пробормотал Гитлер, стараясь унять бьющую тело дрожь. – Все очень-очень хорошо.

Обычно при взгляде на изысканную прекрасную Вену до слуха Адольфа доносилась едва различимая музыка барокко. Вычурная, кружащаяся, стремительная. Но теперь завывания ветра, скрип мерзнущих вдоль тротуара деревьев и ледяное дыхание зимы изменили привычную мелодию города. В припорошенных снегом улочках росла и ширилась величественная увертюра к опере «Золото Рейна» из оперной тетралогии «Кольцо нибелунга» Рихарда Вагнера.

Это сказка, но страшная и несчастливая. Это полет – но не вверх, а вниз. Грандиозное симфоническое полотно с быстро сменяющими друг друга картинами пронизывают яркие молнии надежды. Но то, что они высвечивают, не оставляет ни малейшего шанса на спасение.

Смесь ужаса и восхищения.

Хочется заткнуть уши и вместе с тем слушать эту музыку вечно.

Вагнер, Вагнер. Можно ли понять и разгадать его загадки, окруженные многочисленными хороводами лейтмотивов…

Тягучие тревожные мелодии утащили Адольфа на дно Рейна. Там находится клад, который стерегут дочери реки. Кто похитит золото и выкует из него кольцо – тот получит власть над миром. Для этого надо отречься от любви. И мужественно встретить свою гибель. Но перед тем как опустится карающий меч судьбы, будет все: вся власть, весь мир, все…

Незаметно в дивную гипнотическую вагнеровскую оперу стал вплетаться визгливый неприятный голос:

– С этим копьем связана легенда, согласно которой тот, кто объявит его своим и откроет его тайну, возьмет судьбу мира в свои руки для совершения добра и зла[20].

Адольф, взъерошив волосы, изумленно осмотрелся по сторонам.

Да это же сокровищница музея Хофбург, где находится золото ненавистных Габсбургов! Он уже был здесь прежде и видел эти стоящие за витринами малахитовые чаши и тяжелые мечи, отделанные драгоценными, яркими, как кровь, камнями. Только тогда в окне желтело солнце, а сейчас стекло задернуто белой шторой метели.

«Как меня сюда пропустили? – изумился он, неприязненно разглядывая стоящую перед служителем музея группу мужчин, судя по остреньким шляпам, тирольцев. – У меня же ни гроша в кармане, входной билет купить не на что. Наверное, смотритель пожалел, решил, что, если я в такую погоду не отогреюсь, непременно заболею, а может, даже и умру. Ничего не помню: ни как вошел, ни как разделся. А я ведь уже без пальто, и тяжелый номерок вот в кармане».

Тем временем музейный служитель продолжал:

– В Средние века некоторые германские императоры владели этим копьем и верили в легенду. Однако за последние пять столетий никто уже не испытывал доверия к этим сказкам, если не считать Наполеона, потребовавшего себе это копье после победы в битве под Аустерлицем. После разгрома наполеоновских войск наконечник копья был тайно вывезен из Нюрнберга и спрятан в Вене[21].