Анна и Сергей Литвиновы - В свободном падении
Отец ваш надеялся, что постепенно ситуация сгладится. Лильку отправят из Энска куда подальше, а у супруги он прощенье вымолит. Любовницу свою он не видел уже пару месяцев. Она даже из той квартиры, что он для нее снимал, съехала в неизвестном направлении. Да только ситуация повернулась неожиданным боком. Однажды (уже и гипс ему сняли) приехал в свой кабинет Сергей Владиленович бледный-бледный. Я спросил, что с ним. Он отмахнулся – потом, дескать. И только вечером рассказал.
Оказывается, Лиля вдруг проявилась. Подкараулила его утром во дворе, у машины. Рассказала: я, дескать, беременна от тебя. И по лицу, по повадкам (сказал отец) видно, что вряд ли придумала: лицо и талия округлились, походка изменилась. Я не хочу, говорит, чтобы ребенок рос безотцовщиной. «Поэтому ты (заявила Лиля вашему отцу) должен семью свою старую оставить – тем более ты Ларису совсем не любишь – и жениться на мне, и жить со мной, и содержать нас с ребеночком». – «Ладно (ответил ей отец), я подумаю». Я ему тогда сказал: «Если вам мой совет нужен – она ведет себя так же, как мы с московским главком: просим как можно больше – авось дадут хоть что-нибудь. Вот и она: вслух желает замуж и жить вместе. Но вы же этого не хотите?» – «Нет, конечно», – произнес он. «Значит, вам придется от нее откупаться – квартирой, или, может, чем-то вроде алиментов, или хотя бы подарками». Однако ситуация завернулась еще круче.
Товарищ Десятников сделал паузу, пожевал губами, и на глаза его вдруг навернулись слезы. «Может, все-таки коньячку?» – предложил он, и когда мы с Сименсом дружно отказались, он молвил: «А я, извините, выпью», – открыл принесенную нами бутыль, налил рюмку и махнул – не по-европейски, смакуя, а по-нашенски, залпом.
Потом Петр Сергеевич вернулся на авансцену и продолжил:
– Однако ситуация, как я уже сказал, стала разворачиваться еще круче. Хотя сначала казалось, что все урегулировалось. Ваш отец встретился через какое-то время с Лилей. (Он потом мне рассказал.) Был он спокоен, продемонстрировал ей, что любви между ними никакой нет и быть не может. Сказал, что будет помогать ребенку, саму Лилю устроит на хорошее место (в другом городе), и даже беременность ее дальнейшей службе не будет помехой. И квартиру он на новом месте готов ей снимать (покупать-продавать жилье тогда еще нельзя было). Она (как ваш батюшка мне рассказал) была печальной и на все согласилась. И – исчезла куда-то. Надолго. Может, как я думаю сейчас, потому что испугалась, не хотела уезжать в другой город – а отец ваш настаивал, ставил это условием своего дальнейшего ей вспомоществования. Однако у нее, как потом оказалось, были другие планы. Не помню, сколько точно времени прошло, но месяца четыре или пять. Лилька не проявлялась. Я даже думал (и вашему отцу однажды сказал), что она гордость проявила и сама куда-то уехала – он только отмахнулся. Но однажды эта б…дь (простите меня за грубое слово, но по-иному не скажешь) вдруг устроила встречу с вашей, Алеша, матушкой. А пузо у нее, простите за выражение, уже на нос тогда лезло. И начала она Ларисе Станиславовне выдавать тот же текст: «Я беременна от вашего мужа. Я хочу, чтоб у нас с ним была полноценная семья, ребенок вырос с отцом. Отпустите его» – и так далее. Только Лилия еще прибавила, что она до сих пор постоянно с вашим отцом встречается.
Что случилось потом – Сергей Владиленович, наверное, вам рассказывал. Мама ваша ничего не стала говорить отцу, устраивать с ним разборки. Дело было в пятницу, и они поехали на дачу – за городом, в Косую Щель. А у вашей матушки была привычка: если возникала какая-то трудность, проблема или обдумать что-то надо, она шла гулять. Даже я об этом ее обычае знал. Когда быстро ходишь, говаривала она, адреналин внутри организма сжигается, а кровь кислородом насыщается, он поступает в мозг – вот и решение приходит. Так случилось и в тот раз – пошла она в одиночку пройтись вдоль берега моря. А дело к осени близилось, ветрило, волны, морось. Вот она и поскользнулась… на камне, на утесе… над обрывом…
Глаза Десятникова снова наполнились слезами. Он порывисто вскочил: «Извините», – снова налил себе коньяку и залпом выпил. А потом продолжил разглагольствовать:
– Нелепая, ужасная, трагическая смерть! Да в таком молодом возрасте! Я вам сочувствую, дорогой Алексей, искренне соболезную… – Сгибом указательного пальца он утер слезы. – Разумеется, – продолжил, – по факту гибели Ларисы Станославовны началось следствие. И так как отец был одним из самых видных деятелей города, велось оно очень тщательно. Я даже знаю, что следователя приглашали из Москвы, из Генпрокуратуры! Рассматривалось несколько версий: и самоубийство, и даже убийство. Подозреваемыми была и Лилия, и даже, извините, Алеша, ваш отец. Однако следствие доказало однозначно: несчастный случай. Дело закрыли.
Я уж не знаю, откуда, но ваш отец прознал про последний разговор Ларисы Станиславовны с Лилей. И его гнев, конечно, был ужасен. Он мне сказал, что добьется, чтобы девушку вышвырнули из города – чтобы он никогда ее не увидел даже случайно. Ее и впрямь перевели по службе – даже не знаю, куда, – но предварительно она… Да, на ней все ж таки пертурбации последних недель тоже сказались, а допросы вряд ли способствовали спокойному протеканию беременности – короче, Лиля родила здесь, а вскоре, через неделю, уехала. Навсегда. Кто у нее родился и куда ее сослали – не знаю, ваш отец ее судьбой меня заниматься не просил, а сам я, естественно, в эти дела не лез.
При всей трагичности происшедшего я слушал рассказ Десятникова с интересом. Со смертью матери я смирился, и давно. Конечно, мне до сих пор ее не хватает – как не хватает и отца. Но я могу уже воспринимать ее прошедшую жизнь, а также рассказы о ней спокойно, без слез и истерик. Немного даже отстраненно: вот жила-была красивая женщина Лариса Станиславовна Данилова, была счастлива в семье и на работе, а потом рок и злые люди распорядились так, что она умерла. Печально только, что в ряды злых людей в данном случае приходится зачислить моего отца.
Однако чего-то мне в рассказе Десятникова не хватало. Живых фактов. Конкретики. И я попросил у него разрешения просмотреть его.
– Вы что имеете в виду? – вскинул удивленные глаза Петр Сергеевич.
Так как ситуация была не нова, Сименс подхватил мой почин и быстренько пояснил клиенту про мои способности и то, что я хочу прозондировать воспоминания моего собеседника. Десятников, похоже, даже испугался.
– Нет, нет, я против! – экспрессивно воскликнул он и залился краской.
Сименс стал пояснять ему об этических нормах, которые мы соблюдаем, о том, что ничего из того, что станет мне известно, ни в коем случае не будет передано каким-либо третьим лицам – однако наш хозяин был непреклонен, вскричал даже истерично: нет, и все.
Что ж, нет, значит, нет. Мало ли какие маленькие тайны может содержать богатая, долгая жизнь человека. И совершенно необязательно эти секреты должны быть связаны с моим отцом и нашим семейством.
Хотя… Когда мы покинули гостеприимную квартиру хозяина, я предложил Сименсу прогуляться. Ветер дул с моря, и уютная бухта защищала от его порывов. Было настолько тепло, что я даже не застегнул куртку. Мы вышли на набережную. Ни единого прохожего не было вокруг, только доносился неумолчный гул порта, да сообщал морзянкой о себе мигающий маяк.
– Знаешь, Сименс, я бы тебя попросил продолжить розыски, – сказал я, взяв своего импресарио под локоть. – Что-то странно мне: пошла моя мама гулять, да и с обрыва упала. Она ведь ловкая была, сильная. В бадминтон играла. Да и сколько ей лет было? Тридцать семь, тридцать восемь? Самый расцвет. Нашел бы ты, Сименс, эту разлучницу проклятую, даму пик!
– Ты Лилю пресловутую имеешь в виду?
– Ну, конечно!
– Так она же куда-то в другой город уехала. Или, может, по нынешним временам, в другую страну.
– Ну, Сименс, разве для тебя когда-нибудь подобные трудности являлись проблемой? Да и сына ее (или дочку) хотелось бы посмотреть. Как-никак, если верить ей и нашему рассказчику, это мой сводный брат или сестренка. А потом, раз господин Десятников говорит, что следствие шло, и следак аж из самой Москвы приезжал, можно, наверно, и то самое уголовное дело глянуть? Давай, Сименс, поработай еще на благо моего внутреннего спокойствия.
– Есть, шеф, – усмехнулся мой менеджер. – Уже второй час. Пошли спать.
Глава четвертая
Варвара Кононова
Я завтракала в гостинице. Брекфест подходил к концу. Я чахла над скромнейшим набором из трех кусков полтавской и выгнутого сыра и, волен-ноленс, вспомнила былой завтрак моей подопечной Вероники Климовой в столичном отеле. Меня в отличие от нее, слава богу, никто в Энске руганью не поливал, тетеньки-подавальщицы выглядели добродушно. Наконец-то мне сегодня удалось выспаться, и в палитре у жизни словно бы прибавилось красок, а те цвета, что существовали раньше, стали ярче. Все, кажется, удавалось. Петренко – когда звонила ему вчера – поговорил со мной благосклонно. Борис не дергал. (Тоже хорошо, хотя и слегка обидно.)
