Есть что скрывать - Элизабет Джордж

– У нее есть кредитная карта? – спросил Линли. – Доступ к наличности? Чтобы вывезти девочку из страны?

– Не знаю, черт возьми. – Нката почувствовал, как у него похолодело внутри. – У нее есть двоюродная сестра в Пекхэме, к которой она могла поехать. Тани проверяет. Но…

– Это неприятно, – сказал Линли.

– А что с Уэзеролл? Есть новости?

– Дает показания. Она может придумать десяток историй, надеясь, что Мёрси по-прежнему будет держать рот на замке, но не сможет объяснить, откуда у нее десятая копия «Стоящего воина». Ты молодец, Уинстон.

– Всю работу сделала Барбара, шеф. Я только увидел фотографию, снятую Деборой Сент-Джеймс.

– И тем не менее, – сказал Линли. – Держите меня в курсе насчет этой женщины, Банколе. Свяжитесь с участком в Белгравии. Возможно, она поехала туда, написать заявление.

«Маловероятно», – подумал Нката. Но согласился, хотя и понимал, что ничего не будет делать, пока не переговорит с Завади. Он снова позвонил ей, и на этот раз она ответила. Она в Брикстоне и бродит в поисках Лафборо-Эстейт.

– А вы где, черт возьми?

Нката сказал, что едет к ней, и спросил, где она находится. «На каком-то дурацком перекрестке», – ответила она, что ничего ему не говорило, поскольку перекрестков в районе было много. Пусть пришлет фотографию ближайшего дома, попросил он. Это поможет.

Помогло. Конечно, Уинстон понятия не имел, как она выглядит, но когда увидел женщину на углу Сент-Джеймс-кресент и Вестерн-роуд, сразу понял, что это Завади. Все в ней выдавало нетерпение: она скрестила руки на груди, притопывала ногой, смотрела на часы и теребила африканское ожерелье. Нката представился. Она кивнула и назвала себя.

– Паспорта?

– Пропали. Симисолы, ее матери и ее отца. Паспорт Тани у меня. И всё.

Выражение лица Завади резко изменилось – от безразличия к ярости, как будто у нее выросла вторая голова.

– Как, черт возьми, они могли пропасть? – спросила она.

– Монифа… Мама Симисолы. Думаю, она их взяла. Больше никто не мог этого сделать.

– Вы не держали их при себе? Не заперли их? Что, ради всего святого… – Завади сжала кулаки. Нката подумал, что она хочет его ударить, и винить ее в этом было нельзя.

– Без охранного ордера девочке грозит опасность. А без паспортов и охранного ордера ее могут отвезти в Нигерию, если есть билеты. Вы тупой чертов… Вы коп или нет?

– Простите. Я не думал…

– Ну естественно. Вы не думали. Рада, что мы это установили. Монифа знает, куда мы поместили Симисолу и Тани?

Нкате хотелось провалиться сквозь землю.

– Да, знает. Она забрала оттуда Симисолу.

– Боже правый… Как она узнала, где они?

Нката был вынужден признаться. Монифа знала, где прячут Симисолу, потому что он один раз привез ее туда в благодарность за помощь в расследовании убийства. Она написала заявление на клинику на Кингсленд-Хай-стрит, которую закрыли копы, и призналась, что хотела, чтобы Симисоле сделали там обрезание, но под медицинским наблюдением.

– И вы ни о чем не догадались? – воскликнула Завади. – Идиот, она же демонстрировала свои намерения с самого начала. И теперь мы должны ее остановить.

– Люди говорят: «Мы положим этому конец» – и отправляются в крестовый поход, – сказала Филиппа Уэзеролл. – Они верят, что остановят прилив. Но они не могут. Никто не может. То, что некоторые делают с девочками… Это остатки их культуры, и они ее защищают. Люди, действующие из лучших побуждений, закон, суды… ничто не поможет. Вы знаете, что происходит прямо здесь, сейчас, в эту секунду, детектив Линли? Теперь это делают в основном в младенческом возрасте, и лишь изредка – девочкам в препубертатном возрасте. Младенец не умеет говорит, он не расскажет, что произошло и как ему угрожали. Он не расскажет никому – ни школьному учителю, ни полиции. Все происходит до формирования речи и памяти. Я пытаюсь вам объяснить, что весь этот ужасный бизнес ушел в глубокое подполье.

Они вернулись в комнату для допросов. Им принесли еще чай, и Хейверс сбегала в кафе, где купила две чашки нарезанных фруктов, четыре банана и четыре пачки печенья с сыром. Хирург рассказывала, каким образом она сумела стать «полезной» матерям, которые продолжали верить и настаивали, что их дочери могут выйти замуж только в том случае, если будут чистыми и непорочными, а их девственность не только гарантирована, но и обеспечена принудительно.

Многое из того, что она говорила, было совершенно логичным – по крайней мере, для нее. Отвратительная традиция калечить девочек не исчезнет просто потому, что так хотят некоторые люди. Уэзеролл поняла это после обучения у французского хирурга, который разработал метод восстановления гениталий у жертв женского обрезания. Она овладела его методом и привезла его в Лондон, но вскоре поняла, что может не просто восстановить то, что было немилосердно, некомпетентно и жестоко изуродовано. Она способна предотвратить невосполнимый ущерб, сама выполняя обрезание девочкам таким образом, что, если в будущем они захотят восстановить утраченное, ее работа не лишит их радостей сексуальной жизни.

После открытия клиники женского здоровья в Хакни молва о ней быстро распространилась по городу. В крошечной операционной Уэзеролл выполнила сотни процедур. Ни одна девочка не умерла после обрезания, и хирург, похоже, гордилась этой статистикой. То, что она уродовала девочек – с каким бы мастерством ни была проведена операция, – просто не приходило ей в голову.

«Все шло хорошо, – сказала она. – В обязанности Мёрси Харт входили реклама того, что предлагает клиника, распространение информации среди матерей девочек и раздача визитных карточек, на которых был указан только номер телефона». Мёрси Харт управляла клиникой, и доктор Уэзеролл научила ее, как проводить первичный осмотр. После назначения даты операции хирург ненадолго приезжала на Кингсленд-Хай-стрит. Пациентки и их матери не видели ее лица. В день операции она встречала их в маске и в хирургическом костюме – и не снимала их, пока не покидала клинику.

Затем появилась Тео Бонтемпи.

– Она сложила всё вместе: клинику, мое неожиданное появления на Кингсленд-Хай-стрит в то утро, когда пришла полиция. Конечно, она хотела знать, что я там делаю. Я сказала, что работаю в качестве волонтера. Тогда она поинтересовалась, как я могу работать волонтером, если не знаю, что тут происходит. Она обвинила меня в том, что я делаю обрезание девочкам. Естественно, я все отрицала. Сказала, что ее обвинения возмутительны и абсурдны. У нее не было доказательств, что в клинике вообще делают обрезания. Но она твердо решила добыть эти доказательства – это было очевидно, – и я поняла, что в конечном счете кто-нибудь скажет ей правду. Кто-то всегда говорит правду, сказала она. И если все сложится так, как она хотела, мне конец.

– И вы должны были ее остановить, – тихо сказал Линли.

– Я позвонила ей в тот же вечер. А потом – еще