Далия Трускиновская - Секунданты
– Заметит, – сказал Валька.
– А жаль. Эта штука ей ни к чему. В Бога она все одно не верует.
– Как знать, – возразил Валька. Что-то не нравился ему сегодня этот ладненький, этот курчавенький, в рубашечке клетчатой аккуратненькой, в спецовочке тютелька в тютельку… десантничек…
Карлсон был невысок, ниже Вальки, и слова к нему клеились все какие-то уменьшительные, Валька ничего с собой поделать не мог, они сами возникали, хотя Карлсон был почти вдвое старше, опытнее, намного крепче и сильнее. Пожалуй, и умнее. Валька задумался – а откуда они вообще берутся в человеке, слова?
Тут он обратил внимание, что на этажерке под распятием появились две новые книжки, причем одинаковые. Валька взял одну. Она называлась «Приют обреченных». И сверху на обложке, где пишут имя автора, стояло – «Чеслав Михайловский».
Валька спокойно сунул эту книжку в карман.
Карлсон отошел в сторону и глядел на него с прищуром. Но насчет книги промолчал. Что-то он понимал в ситуации такое, чего Вальке ввек было не понять.
– Пойду я, – сказал Валька.
– Когда приедешь?
– Как книжку прочту.
– Валяй. А я эту ненормальную здесь подожду.
Карлсон сел в кресло и нырнул в толстенный альбом какой-то заграничной галереи.
Валька вышел – и понял, что должен сейчас бежать к озерцу. Искать Изабо. Он даже знал, где она – возле трех сосен от одного корня, где песок немного подкопан, чтобы удобней было сидеть на отполированном корневище и глядеть на озеро. И он побежал.
Изабо действительно была там.
– Как ты нашел меня? – спросила она.
Валька пожал плечами. Очевидно, следовало сослаться на интуицию.
– А где же ты еще могла быть?
– Да, действительно… Садись.
На корневище хватало места для двоих – если обняться. И оба знали это. Валька присел, обнял Изабо и неожиданно для себя вздохнул.
– Черт, как все в жизни не вовремя, как все нелепо… – забормотала вдруг Изабо. Ее красивое лицо скривилось, будто от кислятины, она странновато засопела, но ничего не сказала.
И Валька вдруг понял, о чем она, – о той книге молодого поэта с гитарой… впрочем, кажется, не только о ней…
– Я книжку Михайловского взял, – сказал он.
– Бери. Ты знаешь, что это его последняя книга? Вообще – последняя?
– Знаю, Карлсон сказал.
– И много он тебе наговорил?
– Много.
– Дурак он, – неожиданно фыркнув, сказала Изабо. – Это никакое не самоубийство. У Чеськи роман был на финишной прямой, сборник первый только что из печати вышел. Пока творческий человек чувствует, что он хоть на что-то способен, он в окошко не выбросится. Вот когда он видит, что зря небо коптит, вот тогда… Этого твоему Карлсону не понять. Ты его в следующий раз спроси – пойдет он топиться, не достроив свою драгоценную баню? Фиг пойдет! Не с чего было Чессу прыгать в окно. Не было у него такой серьезной причины!
– Была, – сказал Валька. – Он был обречен на самиздат. Или на реверансы…
– Да нет же! Все было при нем, понимаешь? Все – голова, руки… Все. Я вот – и то держусь. А он был в десять раз богаче. И кому-то это спокойно спать не давало. На мою жизнь бы кто из зависти покусился! В ножки бы поклонилась. А не покушаются, потому что завидовать тут нечему. Боезапас расстрелян.
– Карлсон сказал, что они оба тогда здорово выпили, – заметил Валька. – И следователь ведь работал. Наверно, все, что положено, изучил и улик не нашел.
– Если бы ты видел их вдвоем пьяных! – Изабо покачала головой. – Ничего более отвратительного, чем эта парочка после двух бутылок водки, я в жизни не встречала. Мне захотелось треснуть Чесса бутылкой по лбу. Чтобы поумнел. Они придумали себе игру – Второй командовал, Чеська подчинялся. Он мог вдруг опуститься на колени и рукавом начищать Второму ботинок! Второй гонял его, а этот – чего изволите-с? Когда Чеська принимался спьяну паясничать, а Второй подстегивал его, это было страшно… Я видела это два раза. В первый – ошалела, но во второй дала кому следует по роже. И выставила обоих из мастерской. Ты пойми меня… Я не могла простить этого Чессу…
– Я понимаю, – сказал Валька. – Наверно, ты была права.
– Ты думаешь, чтобы убить человека, обязательно нужно его силком в окно толкать? Иногда и одного слова достаточно. Вот Второй и нашел подходящее слово…
– Ты любила его? – спросил Валька.
– Трудный вопрос. Очевидно, любила… потом, когда уже не могла его вернуть.
– А хотела его вернуть?
Изабо ничего не ответила, только положила голову Вальке на плечо.
– Я верну его, – кладя жесткую руку Вальке на колено, потом негромко сказала она. – Знаешь, бывают ведь чудеса на свете? Если просишь у судьбы тайного знака и она его посылает, грешно отказываться. Пять лет прошло, понимаешь, пять лет…
Валька накрыл ее руку своей. Две уточки выплыли из камышей, неторопливо заскользили через все озерцо к другим камышам, впереди – селезень, за ним – его подружка. И так они хорошо плыли вдвоем, и до того им никто не был нужен… Валька почувствовал, что Изабо думает о том же.
– Да, – сказала она. – Чеська читал мне китайских поэтов. У них уточка и селезень – символ верности. Пойдем… Я провожу тебя. Через лес.
И Валька беспрекословно пошел – потому что и это уже было однажды.
* * *Распогодилось. Ну до того распогодилось, что Валька с утра ушел на завод в одной рубашке. И оказался в корне неправ.
Днем пролился дождь и основательно похолодало.
Валька ругал себя за глупость – ведь не первый год живет в Прибалтике, мог бы усвоить заморочки здешней погоды. Так нет же – и шустри теперь домой походной рысью!
Он был так озабочен, что не заметил Верочку. А она, непостижимо угадав, когда ждать его у проходной, вдруг ухватилась за локоть.
– Привет! – сердито сказал Валька.
– Привет, и побежали, – ответила она. – А то простыну. Я налегке.
– Я тоже, – буркнул Валька.
– Давай ко мне? – ни с того ни с сего предложила Верочка. – Если я сейчас же не выпью горячего чаю, то умру.
– Извини, тороплюсь, – честно признался Валька. Он забыл дома книжку Михайловского, которую собирался спокойно почитать в своей оформительской конурке. Уже несколько дней то заводская суета мешала, то домашняя. А хотелось понять наконец, что это за такой загадочный Чесс.
– Ну, пожалуйста, – жалобно сказала Верочка, заглядывая ему в глаза. – Ну, я очень тебя прошу…
– А в какой цвет ты меня сегодня покрасишь? – сердито спросил Валька. – В красное дерево?
И тут же устыдился – все-таки девчонка со сдвигом, наверно, нельзя с ней так сурово.
– Извини, пожалуйста! – пылко заговорила Верочка. – Это просто ерунда какая-то получилась, мама перелила шампунь в другую банку, она ту банку уронила, она разбилась, но больше половины шампуня осталось, и она перелила в пустую банку от моего шампуня, а мне сказать не успела, она уехала, а я не знала, что в той банке шампунь из ее банки!..
– Фр-р-р! – сказал Валька, встряхиваясь. Эпопея с банками явно придумывалась на ходу. – Я же говорю – времени нет. И холодно на углу стоять.
Такой тон обидел бы любую другую девушку.
– Ты не поверишь, но я просто без тебя соскучилась, – тихо ответила Верочка. – Даже во сне тебя видела.
– Может, в другой раз встретимся? – растерянно предложил Валька. – Давай в мастерской, а? Суббота уже скоро.
– В субботу – само собой. Но, Валь, в мастерской же всегда толпа народу. А я так не хочу…
Валька изумился – так откровенно за ним еще не бегали.
И Татьяна, и Надя из бухгалтерии, в сущности, сами проявили инициативу. Но обе сделали это незаметно и ненавязчиво – Валька и в первом, и во втором случае опомнился, уже угодив в интимные отношения. А эта – странная, с толстенной косой и со сдвигом, – как она может такое выделывать?..
И ведь смотрит прямо в глаза, как будто Валька ясно не дал ей понять, что хочет домой.
Она так долго не отводила взгляда, что Вальку наконец словно ошпарило – а если это любовь? Бывает же любовь ни с того ни с сего? И не обязательно числиться со сдвигом, чтобы она на тебя свалилась.
Верочка все смотрела, да еще дышала, приоткрыв рот. Валька в глубине души усмехнулся неожиданной для себя мысли – нельзя, чтобы человеку не ответили на любовь, нельзя, чтобы он понял свою ненужность. И если все дело только в ритуале нечастой близости, если именно это спасет душу человеческую, то, пожалуй, стихи Чесса должны подождать.
– Пошли, – сказал Валька. – А лучше побежали. Я совсем заколел.
И они оказались в той же комнатушке, которая по-немецки называется медхенциммер.
Верочка вытащила откуда-то голубой свитер ручной вязки.
– Надевай. Сейчас чай будет готов.
Свитер был мягкий, пушистый, теплый, соответствующего размера. Валька с удовольствием в него забрался. Он хотел было спросить у Верочки, чья это одежка, но вовремя вспомнил про пятнадцатилетнего братика.
Верочка сервировала на откидном столике. Валька согрелся, к тому же на сей раз он не был голоден, и стало ему бездумно хорошо. Верочка толковала о театральных новостях. Вальку озадачила мысль – а о чем бы толковала в такой ситуации Татьяна? С подругами и родителями она говорила о косметике, колготках и детских болезнях. Как-то так вышло, что с другими мужчинами Татьяна при нем почитай что и не разговаривала. Но ведь есть у нее какой-то аварийный словесный запас для таких случаев?
