Елизавета Михайличенко - Трое в одном морге, не считая собаки
— Ло мэвин! — отрезал Мики из темноты. — Рак руссит![53] Твой душман еще дышит?
— Вувос!!! — обалдел я. — Вувос! Вова!
… Не знаю, может, я и первысил пределы необходимой обороны, но раскаяния не испытывал. Пульс прощупывался, и ладно.
— А как ты сюда попал?!
— На такси, — объяснил Вова. — Пошли отпустим тачку.
Вова передал мне «мамат», потом вытащил недовольную Номи и отпустил перепуганного таксиста.
— Кошмар, — честно сказал я, оглядев все его хозяйство. — Какого черта ты за мной следил, да еще с ребенком?!
Вова посмотрел на меня, как на идиота, и спросил:
— Общего знакомого реанимировать будем или добивать?
— Вообще-то он мне живым нужен, — признался я.
— Тогда стоит поспешить.
Мы отволокли Жеку, Номи, «мамат», автомат и прочий скарб в «Мицубиши» и рванули в больницу.
— Нет, без дураков, — попросил я, — чего ради ты тратился на такси, рисковал ребенком и вообще?
— Ну некуда мне ее было деть! — разозлился Вова. — Никого я тут не знаю! Стреножен двадцать четыре часа в сутки.
— Ну и дурак. У меня две бабы от безделья шизеют. Так что всегда и на сколько угодно.
— Ловлю на слове! — обрадовался Вова. — У меня завтра в три встреча с заказчиком… Доча, не надо дядю-бандита трогать, нельзя, да-а, нельзя… дядя и так еле дышит… Ты извини, что я полез в твои дела. Но, во-первых, это не только твои дела… все-таки одна из убитых — моя жена.
— Я бы на твоем месте больше доверял профессионалам…
— Хреновый ты прфессионал, — объяснил Вова. — Ведь уже у борделя с ним все было ясно.
— Что тебе было ясно?
— Что нет у него в помине никакой Киры. И ничего нет, кроме ненависти к тебе. Это у него на лице читалось. Крупными буквами. Я неплохой портретист.
— Ошибаетесь, Ватсон, — добродушно сказал я. — Есть у него Кира. Но это его главное сокровище. Он ее прячет, как Кащей — иголку. Когда Кира окажется у меня в руках, он получит два с половиной пожизненных.
— Да-а, — протянул Вова. — Иногда мне казалось, что ты сможешь найти убийцу, но теперь я вижу, какой ты Шерлок Холмс. С психологией у тебя лажа. Короче, считай, что я тебя спас из личной симпатии…
…В больнице Жеку приняли, как родного. Оказалось, что Жекину проломленную голову только недавно выписали из этой самой больницы, где он вылежал себе полное алиби по всем убийствам, и с изрядным запасом. Даже приезд Киры в Израиль он встретил в больнице.
Так глупо я себя не чувствовал давно. Вова наслаждался своей проницательностью, а я переживал профнепригодность.
— Зачем ты сказал, что ее знаешь? — грустно спросил я очнувшегося Жеку.
— Из…любви… к тебе… — прохрипел он.
КАК РАСПОСЛЕДНЯЯ СВОЛОЧЬ
Я сделал для Ленки все, что мог. Но дальше бежать от реальности было уже некуда. Да и незачем.
Против Ленки было не слишком много улик. Более того, у нее было такое же алиби по Марише, как у нас с тещей — вместе сидели в миштаре. А, главное, я не в состоянии был представить, как она заставляла соперниц принимать яд. Зато знал, что сумею расколоть ее. Оставалось прикинуть, как это сделать чисто технически.
Самым сложным оказалось изолироваться от тещи и Левика. От вечернего променада Ленка отказалась, сославшись на указания гражданской обороны.
Пришлось ждать ночи и надеяться, что обойдется без особых истерик.
Легли. Ленка отвернулась, и я обратился к затылку:
— Давно хотел спросить… Зачем ты это сделала?
Затылок молчал.
— Прости, если можешь, — наконец выдавила она.
Теперь помолчал я. Затем сформулировал:
— Ладно… Рассказывай.
— Стыдно…Ты и так все знаешь…
Пришлось снова взять паузу и лишь потом уклончиво согласиться:
— Знаю. Но не все.
Ленка резко повернулась:
— Я понимаю, что обманула тебя… Что оказалась совсем другим человеком… Мне так страшно думать что ты обо мне теперь думаешь… — голос ее начал дрожать, то есть она говорила относительно искренне. Скорее всего искренне. Надо было ловить момент. Но при этом не спугнуть. Как-то индифферентно, но выверенно.
— Жить вообще страшно, — честно поддержал я. — Особенно теперь, после всего этого… Знаешь, — задушевно сообщил я главный следовательский секрет, — это очень трудно — держать все в себе… И зачем, если все и так ясно? Сейчас вообще самый трудный период, когда все так остро… Сейчас нам нужно быть всем вместе — только так я смогу помочь тебе, мы сможем помочь друг другу… — тут я исчерпался и заткнулся, потому что горло как-то физически отказалось все это продолжать. Никогда я еще так отчетливо не чувствовал себя скотиной. В борьбе за правое дело.
— Боренька! — она захлюпала на моей груди. — Боренька! Мне так страшно… С тех пор, как я поняла, что могу остаться одна… с ребенком… в чужой стране… У меня ведь ни языка, ни работы… У меня ведь ближе тебя… а эта война… и вообще… я одна не могу так быть… больше не могу… ты меня совсем уже никогда не сможешь любить?
И я, впервые за последнее время, почувствовал, что, в общем-то, смогу. И поразился своей беспринципности. Во время следствия! С подозреваемой! Нет, я хотел бы сначала поставить все точки…
— А когда ты начала за мной следить?
Ленка зарыдала:
— Я больше никогда не буду! Клянусь Левиком!
Мне ли ее судить? Сам же и довел.
— Ладно, — ровно сказал я. — Ты задумала это еще до того, как взяла яд у мамы?
— Нет, конечно… Ничего я не задумывала… Сама не знаю, как это получилось. Черт дернул!
— Дальше.
— Ну, ты вышел, а я за тобой. Все боялась, что ты оглянешься. Но ты, не оглядываясь, пошел в этот дом…
— В который?
— Соколов, 17. Я этот адрес на всю жизнь запомню.
Это был адрес Мариши. Но ведь сначала она убила Анат. Почему преступники предпочитают колоться в обратной последовательности?
— Яд был с тобой?
— Нет, при чем тут яд?
— Что, совсем ни при чем?
— Его же изъяли при обыске. И слава Богу… Знаешь, когда ты заметил, что я за тобой ну… веду наблюдение, и когда ты так с этим Вувосом подошел… я пожалела, что нечем отравиться…
В этом была вся Ленка — честь и совесть городского клуба самодеятельной песни — следить за мужем это подло, а убить любовницу — романтично. Может, за это я ее и любил… Может, я и сам такой. Может, все мы такие… Жертвы внутренней борьбы с коммунистической нравственностью. Очевидно было пока одно — чистосердечное раскаяние и мокрая подушка не относились к «мокрому» делу никак.
Тут Ленка явилась с повинной ко мне под одеяло, но пристрастному допросу в супружеском ложе помешала сирена.
Софья Моисеевна, стукаясь пятачком противогаза о каменный пол, тревожно всматривалась в подкроватную тьму и на некоторое время успокаивалась, углядев желтые огоньки глаз Индикатора.
— Софья Моисеевна, — дружелюбно спросил я, — вы не боитесь, что у вас будет аллергия на кота?
— Нет, Боря, — грустно ответила она, — у меня теперь на всю оставшуюся жизнь аллергия на собак.
«Надо же, совсем как у Мариши», — вяло подумал я. Не осознавалось, что жизнь еще так недавно была так прекрасна. Розовое довоенное время, когда Мариша могла положить голову мне на грудь, а я мог пошутить: «Осторожно, у меня с Афгана — прогрессирующий гипертрихоз»; «А ты уверен, что это не заразно?»; «К моей шерсти у некоторых бывает аллергия»; «Аллергия у меня только на собак. И сильная. Так что если ты кобель, лучше признайся сразу…» И тут-то я обо что-то споткнулся. И прокрутил этот диалог еще раз. И еще. Но обо что спотыкаюсь — не понял. А тут вспомнился мой дурацкий сон там она тоже говорила о своей аллергии… Ну и что? И все-таки интуиция дважды ткнула меня носом в эту собачью аллергию… Нет, собаки в моей израильской жизни начали играть роковую роль!.. Почему? Логика еще раз проутюжила все это и обозвала интуицию нехорошим словом. Интуиция ответила загадочной улыбкой Джоконды. Или Офелии. И повторила, как убогому: «Этот самый Гамлет завел себе щебечущую курву по имени Оливия. И с ней играл в очко. И пил безбожно. Подробностей — не знаешь.» «Издеваешься? — зловеще сказала Логика. — Ну, ладно! А вот мы тебя — твоим же оружием!»
Я взял лист бумаги и провел логический анализ сначала своего сновидения, «выскакивающих» в последнее время цитат из «Гамлета без Гамлета» и прочей дребедени. А потом стал вспоминать все подряд, хоть как-то связанное с моим расследованием. Зрительно вспоминать.
Рапидом прошли: рука старика-хасида с пузырьком принятого мною за яд лекарства; черные длинные волосы на расческе пропавшей подруги Анат; Мариша, вдохновенно декламирующая Петрарку в переводах и оригинале; Жека, сползающий по стене у массажного кабинета после Вовиного удара…
Интуиция ломалась, но «шкурка» уже «поднялась». Еще долго интуиция была неумолима, как старый хасид, когда Кира Бойко упрашивала его помочь ускорить гиюр. Наконец интуиция пропела: «Богородица, дева, радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобой… Благословенна ты, жена…» И все выстроилось.
