Алекс Норк - Не уходи. XIX век: детективные новеллы и малоизвестные исторические детали
Старый друг мой — ты ли?
.........................................
Это ты, загул лихой,
Ты, слиянье грусти злой
С сладострастьем баядерки —
Ты, мотив венгерки!
..............................
Пусть больнее и больней
Завывают звуки,
Чтобы сердце поскорей
Лопнуло от муки!
...............................
Полсада истоптали под радостные прихлопывания в ладоши самого Островского.
Смотрю вдруг — Казанцев рядом приплясывает... но с иронией в движениях — не за этим, показывает, явился.
Через пять минут мы садимся в его экипаж.
— А Аполлон ведь покинет нас скоро, — грустно говорит дядя.
— Почему ты, Андрей, так настроен?
— Ну, во-первых, стихи последние давал мне читать.
— Смерть?
— Как главная тема. И такая вдруг тоска по прошлому там проскальзывает, по хорошему-неслучившемуся, — он махнул рукой и отвернул голову... а потом хрипловато сказал: — Ты, Сергей, не заметил, когда в сад выходили, он бутылку коньяка взял — там половина оставалась — и всё в три глотка.
Еще помолчали.
Выехали уже на Большую Якиманку.
— Ну рассказывай, Митя, что приключилось?
— Смерть девушки. Правильнее, молодой женщины.
— Почему правильнее?
— Была на втором месяце беременности.
— Обстоятельства, Мить, не томи.
— Болела с детства эпилепсией. Приступ. Покусанные губы. Видимо, хотела вытереть платком, и заглотила его при сильном вдохе.
— То есть дыхательные пути забились?
— Совершенно верно.
— Анатом что говорит?
— Никаких следов насилия. Даже нет синячков на плечах, когда мужчина хватает женщину.
— М-м, прости, но это вряд ли по нашей части. Несчастный случай — и что тебя беспокоит?
— На похоронах были два дальние родственника и священник.
— То есть любовник, от которого она забеременела, отсутствовал... Н-у, мог испугаться, по малодушию, так сказать. А что о нем известно?
— Красивый, сухощавый, выше среднего роста, волосы... скорее всего темный шатен. Она не имела подруг, информация — непосредственно от швейцара.
— А может быть вообще не он?
— Других посещений, кроме иногда доктора, просто не было.
— Могла и на стороне.
— Могла. Но вот поведение этого доктора...
— Что?
— Первая реакция — откровенный испуг. Но не за врачебную ошибку, явно тут что-то другое.
— А он сам не мог быть любовником? — спросил уже я.
— Поинтересовались. Помимо сравнительно молодой жены у доктора и так есть любовница. Не многовато ли для пятидесятилетнего человека? К тому же, погибшая была очень красива и представить их рядом... — Казанцев скривил губы и замотал головой.
— Митя, а богата она была?
— Нет, но вполне состоятельна.
— Платок, стало быть, по мнению анатома, ей насильно никто не засовывал?.. Волнение доктора единственный твой аргумент, и не аргумент даже...
— Интуиция, Андрей. Помнишь, я всю ночь не спал, а утром убедил начальство не вести солдат в прямую атаку, а продумал обходной маневр. Почему, откуда?
— Да, на такую засаду бы нарвались — страшно себе представить.
— Он себя просто в руках держать не мог, этот доктор. Психовал, еле слова выговаривал.
— По отчетливее, Митя, что выговаривал?
— Путаница всякая в том смысле, что здесь нет его врачебной ошибки.
— Медикаменты, степень болезни?
— Вот тут он просто растерялся, потом начал раздумывать. Я поторопил и приказал выдать ее медицинское дело.
— Интересно-интересно!
— Наш врач сразу сказал: легкая степень заболевания, курс лечения правильный. И вот тут самое интересное он добавил: «всякое, конечно, бывает, но при такой легкой степени сильные приступы — явления почти исключительные».
Что-то завертелось в моей голове, суетливо, без всякого результата... что-то близко совсем, желавшее обнаружить себя и обманчиво-ускользающее...
Если вот сейчас мне не удастся сосредоточиться и поймать...
— Викинги!!
На меня посмотрели с удивлением сначала, потом в дядиных глазах появилось нервное беспокойство.
— Викинги, — намеренно спокойно произнес я, — сейчас расскажу.
Выехали уже на Малый каменный и с реки пошел приятный освежающий ветерок.
— Эти разбойники до Юга Италии добирались, Корсику завоевали, а про Англию говорить нечего — три века ей спокойно жить не давали.
— Мы, в общем, знаем о них, Сережа, — осторожно проговорил дядя.
Я чуть разгорячился:
— Другое главное — их специальный отряд, который обжирался какой-то травой и впадал именно в состояния приступа, мне один студент-медик рассказывал. Это уже конченные были люди, и своя основная группа держалась от них на дистанции. Ярость, потеря ощущения боли — пробивной их авангард, даже большая потеря крови не сразу останавливала этих мерзавцев.
Внимание ко мне вдруг выросло, лица стали очень серьезными.
— Так вот, кончалось для того авангарда плохо — кто не погибал от оружия, изнемогал потом от собственного неистовства.
— Время-то у нас для визита к доктору еще позволяющее? — спросил дядя.
Казанцев кивнул.
— Под арест его, в случае чего, взять сможешь?
— И с удовольствием.
Дядя пояснил мне понятное им обоим.
— Этот любовник погибшей — почти наверняка приятель доктора. Возможно, хотели добиться выкидыша, а не исключено — убить.
— Очень похоже, — согласился Казанцев.
— Как думаешь его «раскалывать», Митя?
— А тем самым платком.
— То есть шантажом?
— Конечно.
Я не понял будущего сценария, но скоро всему стал свидетель.
В приемных комнатах доктора уже зажгли свет, но работа еще продолжалась.
Объясняться с его секретарем не пришлось, так как вместе с нашим появлением из кабинета вышел пациент и Казанцев, даже без «здрасьте» секретарю, направился туда в своей генеральской форме.
Мы — следом.
Успел я только обратить внимание, что обстановка в приемной очень недешевая, да и сам дом и бельэтажное размещение свидетельствовали в пользу богатой практики доктора.
На нас удивленно взглянул человек — немолодой, полноватый, но с той ухоженностью лица, укладкой волос, «лоскостью» — если назвать всё в целом, которая свойственна именно очень успевающим докторам и адвокатам.
— Здравствуйте, э... — он сделал легкий поклон Казанцеву, — мы с вами знакомы.
Тот без всякого дружелюбья кивнул и указал пальцем:
— Стетоскоп, доктор?
— Да.
— Раздевайтесь, хочу вас послушать.
— Шутить изволите.
— Изволю хотеть посадить вас на каторгу так-этак лет на двадцать пять.
— Генерал, вы отдаете себе отчет... я дал исчерпывающие объяснения...
— Кроме одного: как именно вы во время припадка засунули пациентке платок в горло.
— Какая чушь, я не был там во время припадка, швейцар, в конце концов, может подтвердить!— доктор встал из кресла, весь вид его сейчас выражал уверенность и гнев.
На меня это произвело впечатление, на Казанцева — никакого.
— Швейцар скажет то, что ему скажем мы, это во-первых. А во-вторых, наш анатом установил царапины в горле, характерные именно для пинцета. Одевайтесь, доктор, разговор продолжим у нас.
Я еще не видел, чтобы здоровый цвет лица человека, в мгновенье почти, превращался в болезненно-серый.
Человека качнуло.
— Позвольте присяду...
— Но ненадолго.
Доктор закрылся ладонями и упер в них лицо...
Дядя бросил взгляд на Казанцева, и в этом взгляде блеснуло театральное «браво».
— Неужели он мог? — донеслось из под ладоней. — Клялся, что во время приступа она кусала губы, схватила платок и...
— И он якобы проскочил в дыхательное горло?
— Да. Меня там не было, я клянусь.
— Клятвам не верили еще суды средних веков. Рассказывайте, кто там был. «Он» — ваш близкий приятель?
— ...брат, брат по матери... у нас разные фамилии, но...
— Эти детали нас не интересуют.
— Ну почему же, Дмитрий Петрович, — подыграл дядя, — на суде они могут помочь доктору как обстоятельства, так сказать, вынужденной помощи преступнику — просьба близкого родственника.
— Да-да-да! — человек отнял ладони от лица. — Он говорил со слов некого гинеколога, что при сильном припадке будет выкидыш. Хотел жениться на очень богатой
купчихе, она староверка, узнала — выгнала бы его поганой метлой.
— Ну дальше-дальше, что за травку вы ей сварили, полученную, мы еще не проверяли почтовую документацию, но тем не менее — из Норвегии, да?
Тому опять захотелось закрыть лицо, он сделал это только наполовину, положив голову на левую ладонь.
— ... из Норвегии.
— Идея ваша?
— Упаси Боже, я просто обратился к знакомому коллеге-врачу.
— Ну тоже немножко легче, — прокомментировал дядя.
Казанцев был менее снисходителен:
— В лучшем случае — лишение права на врачебную практику. Сейчас поедем к нам в Экспедицию, и всё, как чистосердечное признание, изложите под протокол.
