Александр Хабаров - Случай из жизни государства (Эксперт)
Дело разрасталось; два тома покоились в сейфе уже не майора, а подполковника Зубкова, третий был на подходе... как вдруг все рухнуло. Академика Горького вернули из сахаровской ссылки; в журнале "Ваш Современник" напечатали роман Семена Уржумского (восемь лет в "стол" писал, гад, упустили, не выявили!) "Живая труха" (о самом, о том, кто лежал меж гранита и мрамора под стеклом более шестидесяти лет, к кому очередь тянулась через всю Красную площадь, а охраняли - сотни сотрудников "девятки", это мертвого-то!). Тут же выступил по телевидению историк Пафнутьев, предложил захоронить священное тело по-христиански в городе Ульяновске, а сам Ульяновск немедленно переименовать обратно в Симбирск. Поднялся шум, началась дискуссия с оскорблениями и разоблачениями одних оппонентов как "коммуняк" и сексотов КГБ, а других - как фашистов и агентов ЦРУ. А после путча ГКЧП в 1991 году "пятую линию" неожиданно закрыли. Большой Шеф попал в Лефортово; рядовых погнали поганой метлой, даже разведчиков сдавали с потрохами, как врагов свободы и демократии, чего там за остальных говорить... Новый Шеф немедленно открыл американцам схемы установки в посольстве США "прослушек" - янки даже и не поверили сразу, что такое может быть, думали, провокация...
Шаховское дело оказалось блефом и мифом, опасным для того, кто его, что называется, "шил". И Зубков сжег дело: по листочку, аккуратно, прямо в кабинете, на медном подносе с чеканными пионерами.
Чуть-чуть он опоздал - надо было вовремя бросить партбилет на стол комитетскому парторгу, дать пару интервью каким-нибудь "голосам", короче, покаяться. Но бездарный августовский путч спутал все карты. Когда Зубков увидел в числе путчистов Большого Шефа, то наивно понадеялся на возврат прошлого, не просчитал варианты. Но все же удалось уволиться из органов тихо, без шума и газетной пыли. Даже успел третью звезду получить вместе с дембелем.
Уходя, прихватил Зубков и агентурные карточки: тут тебе и Щуп, и Канистра, и Хлюпик, и ещё человек двенадцать. Кое-кто пригодился, а кое-кто, разбогатев на шалом бизнесе первых лет перестройки, ссудил Зубкова деньгами - в обмен на комитетские "векселя" с оперативными псевдонимами... Так поступил и старый приятель Зубкова ещё по райкомовской работе Абраша Гунидзе, странная личность, человек неизвестной национальности - слово "русский" в его паспорте уж точно было прилагательным. Десятью тысячами долларов ссудил Гунидзе Зубкова. Зубков же помог Гунидзе прорваться в хранилища Комитета: пока толпы идейных балбесов валили наземь памятник "железному Феликсу", Абрам Лукич во главе небольшой группы "бойцов демократического фронта" проник в здание на Лубянке; дальше - дело техники, Зубков открыл кое-какие двери и сказал: "Хватай все, что поместится". И Абрам Лукич схватил, но не все, а кое-что... На операцию потребовалось пол-часа времени, а через пять минут после выхода Абрама Лукича из здания Комитета, спецназ ГРУ, явившийся на защиту "смежников", стал вышвыривать "добровольцев", которых оказалось более пятисот, всякой твари по паре, тут и стукачки, пришедшие за своими расписками, и любопытные, и историки, жаждавшие некоей "сокрытой правды".
Вопрос "что делать" перед Зубковым не стоял. Он чутко уловил веяние времени. К нефти, газу, алюминию или к шоу-бизнесу было не пробиться, бывшие партбоссы и комса мертвой хваткой вцепились в открывшиеся кормушки и не допускали к ним самостийных добровольцев. Оставалось одно: недвижимость. Тут открылось вдруг такое поле (кто тебя усеял?), что у Зубкова временами дыханье перехватывало - когда он отщелкивал на калькуляторе семизначные цифири. Друзей у него не было, он избегал этой категории отношений, поэтому подтянул в созданную риэлтерскую контору тех, кого давным-давно завербовал - короче, агентуру. Людишки были разные, чего общего у Голощапова с Ваней Хлюпиком? но было, было общее: он сам, Геннадий Павлович Зубков, был для них всех этим общим. Можно сказать, солнцем он был для них, "пароходом и человеком", локомотивом и рогом изобилия. Одна лишь секретарша, эта студентка-уродка, была нанята со стороны, а все остальные - проверенные кадры.
Впрочем, "проверенные кадры" держались в неведении относительно сумм, поступавших на счета "Добрых Людей". Бухгалтерия была одна, но, поскольку расчет с клиентами производился наличными деньгами, и занимался этим сам Зубков, то и оставля за собой личное и безраздельно право "справедливого" дележа. Впрочем, недовольных не было.
ГКЧП, Шахов... Сел таки диссидент - и надолго, по уголовке... "Все равно достали тебя, антисоветчик гребаный, - подумал Зубков. - От судьбы не уйдешь".
То, что предложил сегодня Голощапов, было более чем интересным. Некий Скворцов, бывший "почти коллега" из смежной конторы обладал несметным богатством - базой данных столичной недвижимости - и не той недвижимости, что была заселена и зарегистрирована во всевозможных БТИ, а иной "бесхозной", не имеющей юридического статуса. И Скворцов, по всей видимости, успешно обеспечивал этот статус, а затем реализовывал "фатерки" по сходной цене всем желающим - или оформлял приватизацию на доверенных подставных лиц. Несомненно.
Следовало, убеждался Зубков, начать надо с самого Скворцова "пробить" его по картотекам, благо, что остался в Комитете, ставшем теперь "Службой" (ФСБ), один хороший и обязательный человечек.
Зубков семь раз ткнул пальцем в клавиши, набирая номер, которого не было ни в одном, даже самом полном и пиратском справочнике.
- Василь Фомич? Это я, - тихо сказал Зубков в трубку.
Ему не нужно было ни усиливать громкость голоса, ни называться: слышимость была отличная, Василий Фомич Кибирщиков узнавал его с одного звука.
- Слышу тебя, Генок, - сказал Василий Фомич.
- Скворцов, Андрей Вадимович, смежник, но не министерский.
- Принято, - ответил Кибирщиков. - Через часок, лады?
- Ага.
Зубков положил трубку. Час его устраивал, а к Скворцову он хотел идти вооруженным, так сказать, как в прямом, так и в переносном смысле. Говорить - так по душам, по-мужски. Все жить хотят, всем нужны деньги, независимость, что, собственно, одно и то же. А часок можно расслабиться. Звонить в "Лямур", чтобы прислали массажистку, было лень, да и вовсе необязательно появляться в офисе лишним глазам и ушам.
- Лидочка! - крикнул Зубков. - Иди сюда!
ЗИМЛАГ
ХАБИБУЛИН
Небо сдвигалось, словно занавес, и закат медленно становился похожим на кузницу, в которой заканчивали работу мастеровые. Облака темнели и расступались, обнажая багровое солнце. Оно опускалось к краю земли: там была истинная тайга, не похожая на ближние лески и перелески, хотя и в них мог бы насмерть заплутать неопытный путник. Впрочем, и со стороны восхода тоже начиналась такая же тайга: со всех сторон она обступала зоны Зимлага.
Боец на вышке вглядывался в солнце. Он призывался из Москвы, где был прописан и с шестнадцати лет торговал с дядей Гулямом курской картошкой и своим урюком, но он был узбек, азиат, поэтому пытался поймать в ускользающей красноте хоть чуточку знакомого с детства палящего зноя. Но не было никакого зноя, а стоял тридцатиградусный сибирский мороз. И азиатчина конвоира определялась лишь по глазам: только они черно блестели чуть выше серого суконного шарфика, коим Мурад обернул все остальные части лица.
- Эй, Хабибулин! А зима-то - козел! - крикнули откуда-то снизу.
- Сам ти козель, биля! - глухо крикнул сквозь шарф Мурад. Его фамилия была не Хабибулин, а Алимжанов. Но так повелось, что все они, узбеки, таджики, туркмены, киргизы и прочие назывались зеками (да и русскими сослуживцами тоже) "хабибулиными"... Откуда это повелось, может, с какого-нибудь советского фильма, никто не знал...
- А за козла ответишь, - спокойно продолжили снизу начатый разговор.
- Боец, сало будешь исти? - добавил кто-то еще.
Мурад сплюнул, оттянув шарф ото рта, пощупал рукой в рукавице автомат, но отвечать нижним не стал. Только перегнулся и посмотрел вниз, пытаясь разглядеть собеседников, стоявших метрах в пятидесяти от вышки. Однако в этом было мало смысла: русские и так все на одно лицо, а уж эти, слившиеся в черно-серую массу, вообще один многоголовый опасный шайтан. Он ещё раз сплюнул и попытался вспомнить Ташкент, дыню, инжир, персики, но ничего не получилось. Дул жгучий ветер со стороны Чум-озера; вокруг все было белым; на этом белом двигались в разные стороны многочисленные фигуры. Вдруг они стали сбиваться в одно целое. Мурад заволновался, но сразу вспомнил: съем. Рабочий день заканчивается, сейчас поведут в жилую зону, предварительно обыскав каждого на предмет чая, заточек, и остальных запрещенных к выносу продуктов и предметов. Мурад сам пару раз участвовал в шмоне (обыске), но ничего не нашел. Зато прапорщик Мутилин по кличке Миноискатель отмёл (нашел и отобрал) у Тузика ("шестерки" Монгола) восемь пачек индийского чая, сплюснутых и подвешенных на веревочке под "гнидой" (ватником) на спине. Миноискатель каким-то особым чувством вычислил Тузика и направился к нему: остальных шмонали солдаты. Через минуту он торжественно вытаскивал из-под ватника "шестерки" чай. Тузика отправили на вахту; там его отбуцкали как следует и отпустили; впрочем, досталось ему и в бараке, от Монгола...
