Ольга Играева - Две дамы и король
— Сегодня мне сказали, что у тебя роман с Губиным… — напряженным тихим голосом произнес муж.
— Кто сказал? — устало спросила Регина.
— Некто позвонил по телефону и предупредил.
«Да, мир не без добрых людей…» — подумала она.
Зависла пауза. Регина поняла, что муж ждет ответа, того самого утешительного ответа, и медленно проговорила:
— Я бы так не сказала…
— Что это значит? — нервно откликнулся муж.
— Это значит: нет, — вздохнула Регина, тяготясь объяснением.
— Но почему мне звонят? Если у тебя нет романа, почему мне звонят и ставят в известность? Почему некто так сильно переживает за крепкую советскую семью, что звонит и предупреждает? Все-таки? Нет .или да?
"Ну, что ты хочешь услышать: что да, у меня роман, я тебе изменяю, я тебя больше не люблю? Зачем ты принуждаешь меня сказать тебе эту ерунду, тем более что эта ерунда — не правда? Тебе легче станет?
Я сама не знаю, есть у меня роман с Губиным или нет.
Роман, любовь… Не знаю. Тебе очень хочется услышать о том, как мы сегодня с ним пили шампанское и целовались, и я бы не сказала, что я при этом испытывала отвращение? Это измена (пошлое мелодраматичное слово!) — или нет? Но ведь и влюбленности я не чувствую… С Губиным я чувствую скорее спокойный комфорт… Я сама не разобралась и ничего пока не поняла. А ты упрекаешь меня в том, что я не спешу тебе об этом докладывать. Нонсенс". Регина лукавила — разумеется, она знала, что муж не хотел слышать рассказ о поцелуях, он просто хотел, чтобы ничего такого никогда не было, чтобы подобное было совершенно исключено и чтобы Регина так ему и сказала.
Она могла сказать — уж это-то она могла для него сделать… Но из какой-то вредности и духа противоречия не говорила.
Муж продолжал задавать одни и те же вопросы.
"Оставь, не надо расставлять все точки над "i", иногда эти точки лучше оставить в покое…" — мысленно обращалась к нему Регина. Напрасно — Игорь ее мысли не читал.
У них были прекрасные отношения и страстная любовь — она после рождения ребенка поступила на работу в издательство и иногда, утром появляясь на работе, боялась поднять на сослуживцев глаза. Ей казалось, только они взглянут на нее, как сразу поймут, какому безумству она, благопристойная, образованная, претендующая на роль интеллектуалки молодая женщина, предавалась ночью…
До какой степени следует посвящать мужа в свои душевные дела и надо ли вообще это делать — интересный вопрос, над которым до недавнего времени она не задумывалась. Всегда считала, что полностью присвоить себе человека нельзя, что у него должен оставаться свой внутренний мир, в который никому ходу нет. Но сегодня Регина столкнулась с практической дилеммой: есть Губин, его настойчивые ухаживания и ее интерес к нему — интерес глубокий, настоящий, не праздный. Кто-то считает это началом романа.
Нужно ли сообщать об этом мужу? Если по-честному, то да, надо. Но если подумать — то зачем? Она нанесет ему душевную травму — вот "и вся польза от этой откровенности, которой он, кстати говоря, не оценит. Просто придет в ярость. А дальше начнется сумасшествие — он станет вызнавать подробности, терзать себя и ее объяснениями, будет подозревать ее каждую секунду, и самое невинное слово, сказанное по телефону, и самое невинное сообщение о происходящем на работе будет расшифровывать по-своему… Будет на нее давить и требовать, чтобы она нашла другую работу, но, даже если она и послушается, он не успокоится и не остановится на достигнутом. И потом разве другая работа поможет? Никакая другая работа не помешает ей встречаться с Губиным.
Сообщить Игорю о чем-либо подобном просто невозможно, немыслимо. «Что же, теперь ты знаешь, чем оправдывается мужчина, изменяя жене…» — язвительно подумала Регина о собственном страстном, только что про себя произнесенном монологе.
Но если ничего не говорить, скрывать? Разве не жестоко? И все равно получишь то же самое — просто Игорь будет меньше знать, зато больше подозревать.
«А что касается терзаний, то они уже начались, — вздохнула Регина, слушая мужа. — И они продолжатся». Получалось, что ни делай, большой разницы нет.
Корнем проблемы был ее интерес к Губину, но тут она ничего не могла поделать. Был он, этот интерес, и все. Строго говоря, существовали способы все уладить и успокоить Игоря — спокойно лгать, притворяться, перекочевывая из постели любовника в постель к мужу и обратно. Или еще один способ — искренне, страстно любить обоих. Она даже слышала, что второй вариант — совсем не фантастика, что такие случаи, пусть и не так часто, встречаются. Первый же — просто общее место.
Впрочем, пока оба варианта представлялись несколько странными, а задумываться, во что все это выльется, она не могла и не хотела. Когда-то давно, в разгар их любви, Регине казалось, что день, когда она потеряет Игоря — то ли смерть разлучит их, то ли судьба, — станет самым ужасным днем в ее жизни.
Сегодня она смотрела на него, слушала его вопросы, наблюдала за выражением его лица, и больше ей так не казалось. Совсем не казалось. «Как мимолетны, зыбки, неверны, сиюминутны все наши ощущения, на которые мы ориентируемся и по которым сверяем жизнь… И сколько в нас самоуверенности. Нам и в голову не приходит, что через полгода мы будем чувствовать нечто прямо противоположное. Каждый раз тыкаемся мордой в собственную глупость», — философствовала Регина: так причудливо подействовала на нее тягостная размолвка с мужем.
— Извини, я устала, — сказала Регина. — Давай прекратим этот разговор. Нет ничего особенного в том, что я задержалась на работе, — с тобой тоже случается. А что касается звонка от доброжелателя — просто дурак какой-то хотел тебе и мне сделать больно… Забудь.
Но пока она переодевалась, заходила в ванную, пила чай, Игорь ходил за ней по пятам и задавал уточняющие вопросы, пытаясь поймать ее на противоречиях в ответах. Она понимала, что Игорь мучается — и еще больше мучается от того, что не в силах остановиться со своими расспросами. Но она не могла не раздражаться тем, что он не умеет переживать свое страдание в одиночку. Она бы, возникни у нее подозрения в отношении Игоря, поступила именно так.
Заснуть она не могла долго — думала о Губине.
Вспоминала прошедший вечер, как он сидел в кресле, курил и смотрел на нее. Лицо спокойное и чуть усталое, внимательные карие глаза… Курил он неторопливо и молча. Хотя он обладал взрывным темпераментом, когда курил — никогда не размахивал, как иные, сигаретой, не захлебывался речами, никогда судорожно и торопливо не затягивался…
Странная история у них с Губиным. Когда он купил издательство и впервые появился у них в конторе — тогда они и познакомились. Он собрал издательский совет, чтобы познакомиться с новыми сотрудниками. Они долгое время совершенно не воспринимали друг друга, если не сказать больше. Ее коробила его манера чуть что изъясняться матом — у них в издательстве было принято сохранять пристойность, хотя про себя и меж собой издательские мужчины — можно не сомневаться — свободно употребляли нецензурщину. Голос у Губина был мощный, низкий, густой, и если он кого-то распекал у себя в президентском отсеке — так называли его рабочие апартаменты в конторе, — все этажи имели удовольствие выслушивать эти жемчужины мысли народной.
У Регины был один недостаток, а в наших условиях, можно даже сказать, социальный порок: она не выносила мата, считала эти звуки злонамеренным загрязнением окружающей среды и ни от кого этой своей странности не скрывала — и от Губина тоже.
Он каждый раз преувеличенно акцентированно, но и со скрытым раздражением извинялся перед ней за каждое нецензурное слово, сказанное в ее присутствии, но она будто читала при этом его мысли. "Цаца?
Какие мы трепетные! Мы до сих пор не привыкли!
Я работаю, как мне удобнее, и мне плевать, кто что думает по этому поводу. Не нравится — двери открыты, никого не держу…" Но Регина эти его выпады игнорировала и мысленно же ему отвечала: «Вы думаете, это ваше издательство? Я отдала ему больше сил и времени, чем вы, уважаемый собственник! Уходите лучше сами…»
Их вялотекущая взаимная неприязнь однажды прорвалась как нарыв и перешла в фазу острого конфликта. Как-то, проходя по коридору, Регина снова услышала раскатистый губинский мат — он доносился из одного из кабинетов. Она заглянула в проем двери и сделала по этому поводу какое-то шутливое замечание — просто, чтобы обозначить свое присутствие и тем самым поощрить его к переходу на литературный язык. Но Губин, бывший почему-то на большом взводе, глядя ей в глаза, повторил все сказанное еще раз — с нажимом, сознательно смакуя каждое слово… Регина ничего не ответила, повернулась и ушла, но, перед тем как она удалилась, он увидел в ее глазах самое восхитительное бешенство.
Справедливости ради следует сказать, что в тот момент Губин был здорово поддат. Но сколько раз потом, вспоминая этот момент, Регина стискивала зубы — в душе у нее поднималась волна такой темной мутной ярости, что она зажмуривалась и несколько секунд уговаривала себя успокоиться.
