Анне Хольт - Чему не бывать, тому не бывать
Наконец он решился посмотреть вниз.
— Ты ее видишь?! — крикнул приятель. — На оранжевом круге?!
Вегард Крог взглянул вниз. Ветер надул куртку, как воздушный шар, она превратилась в большой пузырь, мешавший ему смотреть.
— Давай начинать, — прошипел он.
— Мы должны пролезть чуть дальше по стреле крана, — прокричал приятель и ослабил свою хватку. — Ты сможешь?
Наконец он добрался до места и попробовал расслабиться. Махнуть рукой на холод. Забыть о высоте. Зафиксировать взгляд на книге внизу — почти невидимом прямоугольнике на большой оранжевой мишени. Из глаз катились слезы, он мысленно обвинил в этом ветер и попробовал почувствовать свою силу. Слева, на стопке кирпичей, стояла камера. Оператор надел капюшон. Вегард Крог предупреждающе поднял руку. Вспышка яркого света ослепила его, и ему понадобилось несколько секунд, чтобы опять сфокусировать взгляд на цели.
Карабины были надежно защелкнуты. Приятель проверил все в последний раз.
— Ну вот, — громко сказал он. — Можешь прыгать.
— А ты уверен в веревке?! — прокричал в ответ Вегард Крог.
— В каждом миллиметре, — ответил приятель. — Черт тебя возьми, я взвешивал тебя три раза, прежде чем выбрать веревку. Я только вчера измерил кран! Прыгай, в конце концов! Я замерзну насмерть!
Вегард Крог бросил последний взгляд на оператора. Капюшон с оторочкой из волчьего меха закрывал половину камеры. Камера смотрела вверх, на них двоих. Вдалеке послышался вой приближающейся сирены.
Вегард Крог взглянул на книгу, его последний сборник эссе, почти невидимое пятно на апельсиновой круглой плите.
Он прыгнул.
Падение было слишком медленным.
Он успевал думать. Он успевал подумать слишком о многом. О том, что ему скоро сорок. Что у его жены не все в порядке со здоровьем: они пытались зачать ребенка уже три года, и единственный результат, которого они достигли, это ежемесячное разочарование; и они перестали говорить об этом. Он думал, что они по-прежнему живут в двухкомнатной квартире в Грёнланде и что у них никогда не получится накопить на более приличное жилье.
Долетев до середины пути, он перестал думать.
Теперь все пошло быстро.
Слишком быстро, подумал оператор, объектив которого следил за падением на землю.
Книга росла перед глазами Вегарда. Он не мог моргнуть, не мог видеть ничего, кроме белой обложки, которая становилась все больше и больше, он распрямлял и сгибал руки, падая на землю, и, наконец, подумал: «Слишком быстро».
Ветер сорвал с него шапку, и светлые волосы, которые обычно тонкими прядями падали на лоб, дотронулись до оранжевой плиты, и одновременно с этим Вегард Крог понял, что все позади. Он схватил свою книгу и прижал ее к сердцу; лоб почувствовал слабый толчок твердой земли, волосы поцеловали светящееся дерево.
Это заставило веревку задвигаться опять. Движение передалось телу. Он засмеялся. Он орал, раскачиваясь вверх-вниз, из стороны в сторону. Он икал от смеха, когда патрульная машина въехала на строительную площадку и оператор пытался упаковать свою аппаратуру, бегом направляясь к дырке в дощатом заборе, который окружал площадку.
Вегард Крог никогда не чувствовал себя таким живым. Только бы в камере была пленка, тогда все было бы просто прекрасно. Прыжок получился таким, каким и должен был, таким, какой была книга, таким, каким Вегарду самому всегда хотелось быть: дерзким, опасным, вызывающим, на грани дозволенного.
Он не умер в тот вечер понедельника в середине февраля, напротив, он чувствовал себя бессмертным, вися головой вниз под ярко-желтым краном, над деревянной оранжевой плитой в сильном синем свете прожекторов полицейской машины, сирены которой завывали с земли. Вегард Крог раскачивался, прижимая к груди первый экземпляр своей новой книги «Прыжок с тарзанкой».
До смерти Вегарда Крога оставалась неделя и три дня, но он, конечно, об этом не знал.
Ингер Йоханне никак не могла заставить себя полюбить Зигмунда Берли, он вел себя слишком неаппетитно, если можно так сказать. Он нагло и невозмутимо ковырял в носу, непрерывно портил воздух, не извиняясь при этом, ковырялся в ушах, грыз ногти при всех, а сейчас рвал грязную бумажную салфетку на мелкие кусочки, не думая о том, что обрывки разносит сквозняком по комнате.
— Он хороший парень, — говорил обычно Ингвар, пасуя перед неприятием Ингер Йоханне. — Просто немного невоспитанный. И потом, Зигмунд был единственный, кто действительно со мной разговаривал после смерти Элизабет и Трине.
На последний аргумент возразить было нечего. После трагической смерти первой жены и взрослой дочери Ингвар и сам чуть не погиб. Он не мог работать и впал в страшную депрессию, и именно Зигмунд своей неуклюжей, трогательной заботой вернул его к какому-то подобию существования. Только через два года после трагедии, когда он встретил Ингер Йоханне, Ингвар начал вновь жить.
— Что значит козявка на штанине против настоящей дружбы? — спрашивал Ингвар.
И теперь Зигмунд сидел на стуле в их кухне и накладывал себе тройную порцию приготовленной на гриле курицы и салата из рукколы.
— Ты отлично готовишь, — сказал он и широко улыбнулся, взгляд его при этом был направлен на Ингвара.
— Спасибо, — ответила Ингер Йоханне.
— Я сделал только заправку для салата, — скромно заметил Ингвар, поддразнивая ее. — Заправка — это самое главное. Но повар в этом доме — Ингер Йоханне. А я просто... гурман. Я беру на себя самое сложное — нюансы. Те самые, которые превращают обычные блюда в... — Он засмеялся, когда она ударила его кухонным полотенцем. — Ингер Йоханне терпеть не может, когда ее дразнят, — сказал он, привлекая ее к себе. — Но вообще она неплохой человек. — И он поцеловал ее, не отпуская от себя.
— Ссоры на кухне, — начал Зигмунд и смущенно скомкал салфетку, а обрывки собрал в кучку, не представляя, что с ними делать, — могут разгореться из-за пустяка.
— Да, — согласился Ингвар, выпустил из объятий жену и перешел к делу. — Но я все-таки думаю, что мы должны иметь это в виду, это может что-то значить. Кари Мундаль и Рудольф Фьорд не просто серьезно сцепились, ссора была настолько важной, что они пропустили хорошо подготовленную речь Хёля Мундаля. Это очень не похоже на Кари — упустить такой случай повосхищаться своим мужем и поддержать его. А Рудольф Фьорд казался очень возбужденным.
— Политическое пространство, — поучающе произнесла Ингер Йоханне, — как известно, довольно сильно отличается от воскресной школы. Если бы ожесточенные политические дискуссии всегда давали повод для подозрения в убийстве, вы бы не знали, куда эти убийства девать.
— Да, но все-таки...
Ингвар придвинул к столу, стоящему в центре кухни, еще один стул и уселся на него, раздвинув ноги и положив локти на стол.
— Во всей этой ситуации было что-то такое, — сказал он тихо. — Что-то... — Он покачал головой в недоумении. — Ну ладно, мы это учли, а сейчас у нас есть чем заняться. Пока что.
— Пока что у нас нет совершенно ничего, — хмуро отозвался Зигмунд. — По обоим делам. Ничегошеньки.
— Ну, ты преувеличиваешь, — возразил Ингвар. — Кое-что все-таки есть.
— Кое-что, — повторил Зигмунд.
— Но это «кое-что» ничего не объясняет, — заметил Ингвар, — тут я с тобой согласен. Мы не можем найти других связей между этими двумя женщинами, кроме совершенно очевидных, которые мы установили сразу же и обсудили уже тысячу раз. Жестокая изощренность убийств. Пол жертв. Их известность. Один и тот же район. — Он глубоко и длинно зевнул и продолжил: — Но я сомневаюсь, что мы ищем убийцу, питающего особую ненависть к пригороду Лёренског. Вибекке и Фиона не были знакомы друг с другом, у них не было никаких общих друзей или знакомых, кроме тех, которые просто неизбежны в такой маленькой стране, как наша. Между ними не было никаких рабочих связей. У них были очень разные жизни. Одна незамужняя, любящая вечеринки, вторая жена и мать. Мне кажется, если...
— ...если факты рассматривать под таким углом, эти два дела представляются ничем не связанными между собой, — вступила в беседу Ингер Йоханне, набирая в электрический чайник холодную воду из-под крана. — Но заметьте: оба убийцы очень сильны физически. Вибекке убили перед домом и втащили в спальню. Побороть Фиону тоже было не легким делом.
— Вы всегда так разговариваете? — спросил Зигмунд.
— Как «так»?
— Заканчиваете предложения друг за друга. Как близнецы моей сестры.
— Ну, у нас души-близнецы, — объяснила Ингер Йоханне и улыбнулась, поняв по выражению лица Зигмунда, что он не просек иронии. — Одинаково думаем, одинаково чувствуем. Кофе?
— Да, спасибо. А если... — Он прикрыл рот рукой, пытаясь приглушить отрыжку. — Если мы говорим о двух разных преступниках, можно ли предположить, что второй убийца, тот, который отправил на тот свет Вибекке Хайнербак, пытался сделать так, чтобы это выглядело серией?
