Алина Егорова - Ведьмино яблоко раздора

– Думаю, что это будет неуместно. Подожди немножко, я приеду в город, и мы сможем с тобой встретиться.

Ясе очень не хотелось представлять своего друга семье. Вернее, ему представлять семью. Она не хотела, чтобы Антон раньше времени увидел взбалмошную Аиду, властную Дарью Альбертовну и вечно всем недовольную Томилу. Милая же предстала бы перед его взором картинка!

Ее семья – это ее беда. А в свои беды посторонних посвящать не надо. Открываться можно только близким, проверенным людям, а Антон для нее пока таковым не стал. Для этого нужно, чтобы прошло время, которое ни в коем случае нельзя торопить. Иначе вместо близких, доверительных отношений может не получиться никаких. Сейчас их с Антоном отношения напоминают едва проклюнувшийся из почвы росток. И она не станет вытягивать его пальцами, чтобы тот скорее рос и расцвел пышным цветом, – быстрей он все равно не вырастет, зато погибнет запросто.

Антон Ясе нравился, можно сказать, она была в него влюблена. Совсем немножечко, не настолько, чтобы со всех ног бежать на свидания с ним. И не бежала, хотя иногда такое желание у нее возникало.

– Боже праведный! Когда это закончится?!

Опять яшма и опять с буквой. Граф присмотрелся и разглядел выцарапанную на красном камешке заглавную букву Л.

Красный и маленький, как капля крови, камешек лежал на подоконнике. Чтобы его туда подложить, нужно было пролезть через форточку. Но это невозможно! Форточка была на фиксаторе и открывалась только в пределах небольшой щели, через которую могла пролезть разве что кошка, и то не каждая, а только очень худая. «А если это сделал кто-нибудь из своих?!» – закралась в голову Елисея мысль. Несмотря на то что мысль была бредовая, граф от нее отмахиваться не стал – при сложившихся обстоятельствах ничего исключать было нельзя, даже чертовщину. Особенно чертовщину.

Граф достал из ящика стола кисет с такими же кроваво-красными камнями. Он пересчитал камни, хотя и так отлично знал их количество, их вместе с сегодняшним получилось семнадцать. Каждый год в этот день – восьмого июня – он находил яшму с заглавной буквой. Найдя у себя на обеденном столе яшму первый раз шестнадцать лет назад, он не придал этому событию никакого значения и хотел было выбросить полудрагоценный камень, как что-то его остановило. Яшма была со сквозным отверстием для нити и буквой «Н». На следующий год сюрприз повторился, и на камешке на этот раз была буква «П». Ему явно хотели что-то сказать, и он с ужасом догадался, чьих это рук дело. В другой бы раз он, граф Елисей Смолин, приказал расправиться с негодяем, посмевшим своими выходками тревожить его покой и покой его семьи, но только не в этом случае, и на то были причины.

Выложив камни на стол, граф принялся решать нелегкую задачу. Нужно было сложить из них слово. Были буквы: ИНПЕИОЕЗАОЯМДЛНА.

Он перекладывал яшму с места на место, тасовал ее и так, и этак, но ничего не получалось – выходила какая-та белиберда.

– Взгляните, папенька, какие мне тетушка ленты прислала! – в кабинет влетела дочь, десятилетняя Натали. На ней было голубое в белую полоску платье, а в косах новые ленты.

От неожиданности Елисей рассыпал сложенную конфигурацию букв, которая показалась ему наиболее осмысленной.

– Сколько раз можно повторять, Натали, – не врываться в мой кабинет! Изволь выйти и зайти, как положено! – строго приказал он.

– Но папенька! Я только на минутку.

– И не спорить, невоспитанное дитя! – Граф со вздохом посмотрел на исчезающую за дверью дочь. Уже сейчас было ясно, что красавицей ей не быть. Неуклюжая походка, не по годам тучная фигурка и простое, как у крестьянки, лицо.

– Вся в мать, – сокрушенно произнес он.

В дверь поскреблись, затем, дождавшись ответа, на пороге появилась Натали. Она сделала книксен и вымолвила:

– Доброе утро, папенька!

– Доброе, дочка. Ленты я уже видел. У тебя что-нибудь еще?

– Дядя Михаил сказал, что приедет к нам на следующей неделе, но без тетушки, потому что она нездорова.

– Спасибо, я знаю.

– Папенька, а что это такое красивое на столе? – полюбопытствовала девочка и подошла ближе.

– Ничего особенного. Это камни, – ответил граф неохотно. Не нужно, чтобы дочь знала о яшме, но она уже увидела камни, и лучше ответить на ее вопрос что-то неопределенное, нежели не отвечать вообще.

– Это чьи-то бусы? – догадалась Натали. Она скорее утверждала, чем спрашивала.

– Иди, дочка, не мешай. У меня много работы.

Девочка не стала упрямиться. Она еще раз сделала книксен и исчезла за дверью.

Елисей собрал в кисет яшму и убрал ее в стол, подумал и переложил кисет в сейф, который запер на ключ. Дочь у него хоть и нескладная, но сообразительная. Господь поскупился на красоту, зато разумом ее наделил сполна.

ЛОЗА, ПОМЕЯ, – вертелось в голове у Смолина, – дьявол разберет, что это может быть! – злился он.

– Блюм-билюмбум! – пропели куранты, нарушая ход мыслей графа. Маленькая стрелка стенных часов незаметно подкралась к восьмерке, оповещая о том, что пора выходить в столовую на завтрак.

– Дьявол побери! – выругался Елисей. Мало того что за завтраком придется видеть супругу Анастасию Ивановну, говорить ей предписанные этикетом любезности и слушать ее болтовню, так ведь еще и аппетит с утра напрочь пропал.

– Доброе утро, Елисей Петрович! – поприветствовал его дворецкий Степан, когда Смолин спускался по лестнице. – Что-то вы неважно выглядите. Не случилось ли чего, барин?

– Доброе утро, Степан. Все в порядке, тебе показалось.

Он окинул взглядом беззаботную физиономию дворецкого и ничего подозрительного на ней не разглядел. Уж не Степан ли принес в его дом яшму? Служит он в поместье долго и вхож всюду, так что, пожалуй, мог. Вот только зачем ему это? Относятся к нему здесь хорошо, рублем не обижают. Где он еще такое место сыщет, если прогонят? А ведь он, граф Смолин, прогонит, если о предательстве узнает, и Степан это знает. Нерасторопность простит, лень, даже воровство, но только не предательство. Два года назад он выгнал взашей садовника Тимура. Хороший был садовник, дело свое отлично знал – розы у него цвели буйным цветом и стояли долго. А уж какими красивыми были – ни у кого таких роз не было, один куст «Зари Востока» чего стоил! Ему этот сорт привез из Ашхабада помещик Гольштейн. Соседка Анна Тихоновна Голанова глаз от этих роз отвести не могла. Она тоже разводила в своем поместье цветы и очень хотела заполучить «Зарю Востока» в свой сад. И так, и эдак подходила к Смолину и цену высокую назначала, но Елисей не сдавался – держался кремнем. Его забавляли настойчивость и изобретательность соседки, одержимой целью во что бы то ни стало заполучить розовый куст. Потом внезапно Анна Тихоновна угомонилась и прекратила всякие разговоры на тему вожделенных роз. Когда Смолин сам заговаривал о розах, соседка, потупив серые глазки, переводила тему. Наведавшись в свой сад, Елисей не досчитался в нем «Зари Востока».

– Виноват, барин, недоглядел, щитовка цвет сожрала, – бухнулся в ноги Тимур.

– Что же ты молчал, сукин сын?

– Гнева вашего боялся, – признался садовник, понурив голову. – Не погуби, барин.

– Бес с тобой, живи, – махнул рукой граф. Ему вдруг стало все равно – есть в его саду редкий сорт роз, нет его.

Потом случайно Елисей узнал, что его розы растут во дворе у Анны Тихоновны. Соседка извивалась ужом, но все-таки призналась, что, отчаявшись купить розы у графа, купила их у садовника.

«Пожалуй, яшму принес не Степан», – пришел к выводу Елисей, мысленно сравнивая дворецкого с бывшим садовником. Тот был хитер, как лиса, а этот лапоть лаптем.

Елисей вошел в столовую, где уже собралась вся семья: теща Янина Дмитриевна, жена Анастасия Ивановна и дочь Наталия. Никто не приступал к трапезе, ожидая главу семейства.

– Доброго утречка, Елисей Петрович! – произнесла теща, явно желая обратного. Ей никогда не нравился зять, но отдать за него замуж Анастасию была воля ныне покойного графа Ветлугина. После смерти тестя Елисей, по ее мнению, вконец распоясался. Он и раньше не отличался высокой нравственностью – без стыда миловался со всеми девками в округе, а уж как старый барин помер, так и вовсе пустился во все тяжкие – ничто его больше не сдерживало.

– Что-то нонче у вас, Елисей Петрович, зенки красные. Небось опять вчерась до полночи не ложились, в карты с Голановым дулись. И так долгов как шелков, скоро по миру нас пустите.

– Маменька, что вы такое говорите, – одернула мать Анастасия. – Елисей Петрович в карты вовсе не дулись, ибо месье Голанов второй день как в поместье отсутствует. А что зенки у него красные, так это, должно быть, давление. Возраст, знаете ли, – чай, уже не юноша.

От такой поддержки Елисея передернуло. Вот дура! На себя бы посмотрела, «молодуха», прежде чем ему на возраст указывать. Граф зло заправил за воротник белоснежную салфетку, взял в руки нож, чтобы намазать на румяный рогалик масло, и внезапно ощутил в пальцах предательскую дрожь. Он сам не мог разобрать, отчего его трясет: от злости или от волнения. Елисей очень не хотел, чтобы дотошная Янина Дмитриевна его раскусила и прознала про яшму. А теща – не жена, с мозгами у нее полный порядок, понятно, в кого Натали такой головастой уродилась.