Дик Фрэнсис - Ставка на проигрыш
Ронси позвонил еще раз после ухода тещи.
— Что за чертовщину вы написали... в своей кретинской статье? Моя лошадь непременно будет участвовать. Да как только вы посмели... как смели вы подумать, что мы замешаны в каких-то темных делах?
Элизабет не лгала — он и вправду сильно заикался, даже сейчас. Мне стоило большого труда заставить его признать, что ни в одном разделе статьи не говорилось о том, что лично он имел какие-то иные намерения, кроме самых честных и благородных.
— Я лишь хотел сказать, мистер Ронси, что раньше некоторых владельцев под нажимом заставляли снимать лошадей со старта. Так может случиться и с вами. Я просто хотел предостеречь людей, играющих на скачках, посоветовал им потерпеть и не делать ставок раньше, чем за полчаса до старта. Лучше уж играть по маленькой стартовой ставке, чем разом потерять все деньги.
— Я перечитал ее несколько раз! — рявкнул Ронси. — И никто, уж поверьте мне, ни один человек не сможет оказать на меня нажима.
— Очень хотел бы надеяться, — сказал я. «Интересно, — подумалось мне, — распространяется ли его неприязнь к старшим сыновьям и на младших? Станет ли он рисковать их здоровьем и благополучием ради участия Тиддли Пома в Золотом кубке? Возможно, станет. Жилка упрямства засела в его характере, словно железная порода в камне».
Когда он почти совсем успокоился, я спросил, где он узнал мой телефон.
— О, это было чертовски непросто, если хотите знать. В этих дурацких справочниках его не оказалось. Люди из справочной наотрез отказали, даже когда я намекнул, что у меня срочное дело. Смешно сказать, но даже это меня не остановило! В конце концов номер сообщил ваш коллега по службе, Дерри Кларк.
— Понятно, — задумчиво протянул я. Дерри вовсе не из тех, кто легко выдает чужие тайны... — Что ж, спасибо. Нашел вас фотограф из «Тэлли»?
— Да, заезжал в пятницу. Надеюсь, вы ничего не говорили в «Тэлли» о... — Он опять начал заикаться.
— Нет, — твердо ответил я. — Абсолютно ничего.
— Когда я буду знать наверняка? — В голосе его звучало подозрение.
— Номер выходит во вторник, перед началом скачек.
— Завтра же попрошу у редактора черновой экземпляр. Мне надо знать, что вы там написали.
— Сделайте одолжение, — согласился я. Хорошо бы сплавить этого клиента Арнольду Шенкертону. Вот будет потеха!
Все еще кипя, он повесил трубку. Я набрал номер Дерри в твердой решимости излить на него раздражение.
— Ронси? — возмущенно переспросил он. — Никакому Ронси я твой телефон не давал, будь уверен. — В трубке я слышал, как его грудная дочка на всю катушку упражняет легкие. — Что ты сказал?
— Я говорю, кому ты дал телефон?
— Дядюшке твоей жены.
— У моей жены нет никакого дядюшки.
— О Господи! Но он назвался дядей Элизабет, сказал, что у тети удар и он хотел бы сообщить вам об этом, но потерял номер телефона...
— Вот хитрая, лживая скотина! — с чувством воскликнул я. — А еще обвиняет меня в искажении фактов.
— Извини, Тай.
— Ладно, что там... Только в следующий раз проверь сначала у меня. Как мы договорились, помнишь?
— Хорошо. Обязательно, Тай. Прости.
— А как, между прочим, он добыл твой телефон?
— Он есть в справочнике по британским скачкам. В отличие от твоего. Тут я промахнулся.
Я опустил трубку на специальный рычаг у изголовья постели Элизабет, перешел в кресло, и весь вечер мы, как обычно, провели, созерцая тени, мелькавшие в пучеглазом ящике. К счастью, Элизабет никогда не надоедало это занятие, хотя она часто жаловалась на перерывы между детскими передачами в дневное время. Почему, говорила она, их нельзя заполнить чем-нибудь интересным для прикованных к постели взрослых?
Потом я сварил кофе, сделал Элизабет растирания и другие процедуры, и все это с самым заботливым и домашним видом, хотя мысли мои блуждали где-то далеко, как у актера, в тысячный раз исполняющего одну и ту же роль.
В понедельник утром я отвез статью в «Тэлли», оставил пакет в приемной у секретаря, точно уложившись в крайний назначенный срок. После этого поездом отправился в Лестер на скачки. Дома сидеть не хотелось, хотя это был мой официальный выходной. Кроме того, Эгоцентрик, лотерейная лошадка Хантерсонов, проходили там сегодня предстартовую тренировку — еще одно вполне законное оправдание путешествию.
Из-за сырости, сгустившейся в туман, видимости почти не было. Я различал только два последних барьера. Эгоцентрик взял четвертое препятствие, и оставшегося у него духу едва хватило бы, чтобы засвистеть в детскую свистульку. Жокей заорал тренеру, что этот никчемный ублюдок еле-еле перекинул копыта через три барьера в дальнем конце поля и больше не станет прыгать ни за какие коврижки. Тренер ему не поверил и назначил на скачки другого жокея. Веселый денек!
Довольно жидкая толпа мидлендцев в матерчатых кепи и вязаных шарфах усеяла землю использованными билетиками, газетами и бумажными стаканчиками из-под угря в желе. В баре я присоединился к знакомому парню из «Спортинг лайф». Рядом с нами четверо журналистов с определенной степенью недоверия рассуждали о моих нестартерах.
Ничем не примечательный день. Один из тех, которые легко забываются.
Но дорога домой заставила меня переменить мнение. Подчас забывчивость может стоить жизни.
Глава 7
Я уехал до начала последнего забега, и потому мне удалось занять местечко в купе у окна почти пустого вагона для некурящих. Повернув рукоятку обогревателя почти на полную мощность, я развернул газету посмотреть, что там пишет обозреватель спортивных новостей под псевдонимом Подзорная Труба.
«Тиддли Пом будет участвовать, — утверждает тренер. — Но уцелеют ли ваши денежки?»
Заинтригованный началом, я дочитал до конца. Он сдул у меня практически все, лишь слегка переиначив детали. Что ж, это комплимент. Плагиат — наиболее чистосердечная разновидность лести.
Дверь в коридор открылась, и в купе, притоптывая ногами от холода, ввалилась компания из четырех букмекеров. Они бурно обсуждали какого-то незадачливого игрока, который полез к ним оспаривать проигравший билет.
— Я и говорю ему: «Да прекрати ты, кого хочешь обмануть? Может, мы и не ангелы, но и не какие-нибудь там дурни набитые...»
На всех были одинаковые пальто цвета морской волны, которые они побросали на верхние полки. Двое поочередно запускали руки в огромный пакет с очень сытными на вид сандвичами, а двое других курили. Каждому было лет по тридцать, и говорили они с характерным лондонско-еврейским акцентом, обсуждая теперь в отнюдь не подобающих субботнему дню выражениях поездку до станции на такси.
— Добрый вечер, — поздоровались они, заметив наконец мое присутствие, а один, ткнув сигаретой в сторону таблички «Не курить», спросил:
— Ты не против, приятель?
Я кивнул и почти уже не обращал на них внимания.
Поезд, раскачиваясь, катил на юго-восток. Пасмурный день сменился туманной ночью, и пятеро пассажиров постепенно смежили веки.
Дверь в купе с грохотом отворилась. Я нехотя приоткрыл один глаз, думая, что вошел кондуктор. В проеме стояли двое мужчин отнюдь не чиновничьего вида. Один, здоровенный парень, протянул руку и опустил шторы с внутренней стороны выходящего в коридор окна. Затем, окинув букмекеров оценивающе-презрительным взглядом, он мотнул головой в сторону коридора и коротко произнес:
— Вон!
Я все еще не связывал их появление со своей персоной, даже когда букмекеры послушно подхватили свои пальто и один за другим выскользнули в коридор.
Только когда громила извлек из кармана скомканный экземпляр «Блейз» и ткнул пальцем в мою статью, я ощутил, как по спине у меня забегали мурашки.
— Кое-где это не понравилось, — саркастически заметил громила. Сильный бирмингемский акцент. Он скривил губы, явно упиваясь своей ироничностью. — Очень не понравилось.
От ботинок до подбородка его облегал грязный комбинезон, над которым виднелись толстая шея, пухлые щеки, маленький мокрый рот и прилизанные волосы.
— Не стоило вам так поступать, право, не стоило, — продолжал громила, — вмешиваться и все прочее.
Он опустил правую руку в карман, и она вновь появилась на свет Божий, обтянутая медным кастетом. Я взглянул на другого. Тот сделал то же самое.
Я рванулся вперед к стоп-крану. Штраф за остановку поезда — двадцать пять фунтов. Здоровяк резким профессиональным ударом пресек мою попытку.
Оба они обучались своему ремеслу на ринге это было ясно. Все остальное я воспринимал как в тумане. Они не притронулись к моей голове, но четко знали, как и куда бить по корпусу, и, когда я пытался отбиваться от одного, в дело вступал другой. Единственное, что мне удалось, это наградить маленького резким пинком по лодыжке, на который он ответил словом из четырех букв и страшным ударом по почкам. Я рухнул на сиденье. Они наклонились надо мной и начали действовать в обход всех правил Куинсберри.[3]
