Борис Каспаров - Копия Дюрера
— Приедут, — убежденно сказал я, — и даже уже приехали.
Я встал и представился ему по форме.
Он по своей старой привычке чуть присвистнул.
— Так вот чем я обязан столь радостной встрече! Тебе нужен этот Штейнбок. Был у него третьего дня. Должен тебе сразу сказать, тип, по-моему, скользкий. Рассыпается бисером, а в глазах прыгают этакие, знаешь, людоедские искорки. Как и все прочие из его братии, не знает еще, на что можно рассчитывать, и поэтому сдерживается. А вот когда земельная реформа станет реальностью, тогда уж держи ухо востро. Не знаю, как ты, а я за неделю устал. На войне было все куда проще. Не могу свыкнуться с новой обстановкой. Есть здесь батраки, которым скажи только, что у помещика надо бы отрезать и передать таким, как он, немного земли, и они в ужасе шарахаются. Не полагается! А что этот сукин сын десятки лет эксплуатировал все его поколение — это полагается. И вообще, работа не по мне. Подам рапорт с просьбой заменить меня.
В ответ на тираду я рассмеялся. Горячий характер Крайнева мне был хорошо известен, но самым положительным в этом не совсем положительном качестве было то, что горячился он только на словах.
— Никакого рапорта ты не подашь, Володя. А на немцев нападаешь зря — от груза прошлого освободиться не так-то легко. Брось брюзжать и расскажи подробнее о Штейнбоке.
— Что Штейнбок, — с досадой постучал о папиросную коробку мундштуком Крайнев, — таких, как он, в округе немало. Земли у него гектаров около пятидесяти. Усадьба не особенно большая, батраков человек десять постоянных, живут с семьями. Отзываются о нем как-то неопределенно. «Строг, но зря не обижает». Попробуй разберись, что это значит. Ну что тебе еще сказать? Описать внешность — ты его увидишь сам. Вот тут у меня некоторые данные, заимствованные из ландбуха. Семья — он и дочь. По-видимому, не замужем — фамилию носит отца. У него еще два сына — пропали без вести. По слухам, имеет где-то дом, но где именно, пока не проверил. Во всяком случае, недалеко отсюда. Вот, собственно, и все.
— А тебе неизвестно, какие дела могли связывать этого Штейнбока с управляющим имением Грюнберг?
— Ты слишком много от меня хочешь. Я ведь здесь всего неделю. Можно было кое-что узнать от лейтенанта Яковлева, он ведет сельскохозяйственные дела в комендатуре, но он выехал встречать свою семью. Знакомиться мне приходится не только с одним Штейнбоком. Помещики да управляющие связаны между собой — это же вполне естественно. Так сказать, внутренние экономические связи капитализма. — Крайнев прикурил папиросу от вспыхнувшей зажигалки и, прищурившись, посмотрел на меня. — А с вашим Витлингом получилось действительно очень некстати.
— Разговоры?
— Вот именно. Особенно в бывших власть имущих кругах. Дескать, честный, порядочный человек, враг нацизма — и тот не выдержал. Фашизм выдерживал, а тут вот, пожалуйста. Конечно, так вслух это не высказывают, говорят больше с сожалением, вздыхают, жалко, мол, человека. Но смысл каждому ясен. У вас-то имеются хотя бы какие-нибудь данные, объясняющие его поступок?
— Данные? Как тебе сказать… Их слишком много, чтобы поверить в самоубийство, и слишком мало, чтобы доказать обратное. Может быть, после встречи с Штейнбоком кое-что и прибавится. Давай отправляться не теряя времени. Машину можешь не брать, моя стоит внизу.
Крайнев встал и, бросив папиросу в пепельницу, покачал головой.
— Подожди. Насколько я понимаю, твое знакомство со Штейнбоком не должно вызвать подозрения последнего. В таком случае машина лучше будет моя. Эта старая лиса уже наверняка запомнила ее. Новая машина и новое лицо может заставить его насторожиться…
Я улыбнулся. Вот теперь со мной разговаривал настоящий Володя Крайнев — спокойный, уравновешенный, умеющий взвешивать все мелочи.
— Правильно. Только шофер пусть будет мой. — Я остановился в дверях. — Ну, а как в отношении рапорта?
— Рапорта? — он с недоумением посмотрел на меня, а потом подтолкнул кулаком в спину. — Напишу непременно. Мы подадим его с тобою вместе, когда окончательно устанем от всех этих дел.
ИМЕНИЕ ВАЙСБАХ
Имение Вайсбах оказалось довольно большим мрачным двухэтажным домом, обнесенным невысокой каменной стеной. Если в Грюнберге господствовало смешение различных стилей, то в этой тяжелой глыбе нельзя было отыскать признаков никакой определенной архитектуры. Сотни полторы лет ему, наверно, было, и если в те времена кубизм уже был известен, то хозяин находился в числе его сторонников.
Мы добрались до имения самым кратчайшим путем — через лес. В этом нам помог случайно попавшийся на дороге попутчик. Человек шагал по шоссе, держа в руке пиджак, голову его прикрывала старая порыжевшая шляпа.
— Куда? — коротко спросил у него Крайнев, притормозив машину.
— Вайсбах, — так же коротко ответил тот. Голос у него был хрипловатым и как будто даже недоброжелательным. Еще издали я его принял за сельскохозяйственного рабочего, теперь, когда он сел рядом, мое предположение стало уверенностью.
Обожженное солнцем, пересеченное глубокими морщинами лицо, большие натруженные руки лучше всего сказали об этом. Было ему около пятидесяти.
— На работу? — снова спросил Крайнев.
— Да вот, думаю пристроиться. Что-то же делать надо.
Он чувствовал себя в машине немного неловко, смотрел куда-то в сторону и вообще, как мне показалось, предпочел бы идти пешком.
— А почему именно к Штейнбоку?
— Да как вам сказать, по старой памяти. До войны приходилось прикладывать руки к его земле, пока не мобилизовали…
— А какой он, этот Штейнбок?
Неловкость как будто стала оставлять нашего пассажира. Он с любопытством посмотрел на Крайнева, его обветренные губы тронула чуть заметная улыбка.
— Как вам сказать? Такой, как все.
— Строгий, но справедливый?
— Вот-вот, — закивал головой тот, неожиданно широко улыбнувшись. — Или, как это у вас говорится, — что хрен, что редька. Так?
Мы рассмеялись.
— Это уже не совсем так: у нас говорят — хрен редьки не слаще. Земли нет?
Лицо его вдруг снова стало хмурым. Он посмотрел на свою шляпу с таким видом, словно этот вопрос исходил от нее.
— Нет, почему, земля есть. Вон она. Только моя не здесь, получать ее надо было где-то там, на Востоке. Так нам всегда говорили…
— И получили?
Он усмехнулся.
— Кое-кто получил. Метра по два. А другим и того меньше досталось.
— Ну и что же теперь? — нарушил я короткую паузу.
— Попробуем найти что-нибудь поближе. А кому надо подальше — пусть добывают сами. Я всем этим сыт по горло. Это так же верно, как и то, что меня зовут Пауль Ринге и что я с самого детства работаю на других. Спасибо вам, что довезли. Пожалуйста, остановитесь вот здесь, у поворота.
— Разве вы не в самое имение?
— Зайду к брату. Он здесь работал всю войну. Узнаю, что и как…
Прежде чем Ринге сошел на дорогу, я спросил его:
— Ну, а как же с землей, Ринге, а?
Он бросил на меня изучающий взгляд.
— Да вот, говорят, готовится реформа…
— А если ее не будет? Тогда все по-старому?
Ринге отвел от меня взор и, нахмурясь, посмотрел на свои руки.
— Тогда ее нужно будет сделать самим. Вот этими самыми руками. Я так думаю.
Он повернулся и зашагал в сторону от шоссе, через реденький лесок, за которым можно было различить небольшое приземистое, похожее на барак, здание.
Повернув налево, мы увидели имение Вайсбах.
— Ну вот тебе, к примеру, уже один Пауль, который не только не скажет «не полагается», но и сам готов потребовать, — обратился я к Крайневу.
Тот лукаво улыбнулся.
— Знаю и вижу. Только, понимаешь, мне просто не терпится, чтобы таких Паулей было побольше. Однако смотри, похоже, мы попали в этот Вайсбах в самую сиесту. Нигде ни одного человека.
Действительно, обширный двор имения был совершенно пуст.
Странное безлюдье имения удивило нас. Но тут двери гаража распахнулись, и из них вышел небольшого роста человек в замасленном комбинезоне. Вытирая тряпкой руки, чуть прихрамывая, он направился к нам.
— Нам нужен хозяин, — Крайнев кивнул головой на дом. — У вас есть масло? Немного смазочного масла для машины.
— Масло? Есть. А хозяин уехал осматривать поля. Госпожа у себя.
Я поднял голову и увидел в одном из окон второго этажа женскую фигуру. Похоже, что она наблюдала за нами. Перехватив мой взгляд, женщина стремительно исчезла. Но ее белый чепец показался в дверях, прежде чем мы подошли к ним.
Ей было немногим меньше сорока, но сохранилась она отлично. Что-то в ее одеянии показалось мне театральным. Как-то не вязалось холеное, привыкшее повелевать лицо с подчеркнуто демократическим костюмом служанки — скромным сереньким платьем под темным передником.
