Фридрих Незнанский - Журналист для Брежнева или смертельные игры
– Все? Можно идти?
– Минуточку, – сказал я, – если кто-то может дополнить мои знания о Белкине, о его врагах, если такие были, о его связях с какими-либо сомнительными людьми, или о том, что он делал накануне исчезновения, все это, любая деталь может помочь следствию. Поэтому я прошу всех, кто знает хоть что-то, зайти ко мне в эти полчаса или позвонить мне на работу, в Прокуратуру СССР.
Теперь они с явным облегчением загремели стульями и стали гурьбой двигаться к выходу, скептически усмехаясь, переговариваясь на ходу. Но все же какая-то долговязая и совсем юная девица, ну не старше семнадцати лет, не утерпела, спросила, краснея:
– Скажите, все знают, что у Вадима Белкина забрали «Архипелаг ГУЛАГ». И все знают, что за хранение самиздата, Солженицына, Авторханова и прочих у нас дают как минимум три года. Так? Выходит, если вы Вадима найдете, вы его все равно посадите. Так?
Я ждал этот вопрос, я очень хотел, чтобы его задали, и вот он прозвучал, слава Богу! Вся редакция задержалась у двери, ожидая ответа. Ведь именно в этом, на их взгляд, и была загвоздка.
– Нет, – сказал я, – не так. Я исхожу из того, что вы, как работники идеологического фронта, должны знать оружие своих противников, методы работы западной пропаганды. Поэтому в том, что Белкин держал у себя Солженицына, для меня нет криминала. Юпитеру это позволено. Он же не читал Солженицына вслух в московском метро, я надеюсь. – Это вызвало улыбки. – Сейчас же речь идет не о юридических проблемах вообще, а о жизни и смерти вашего коллеги. Даже если в его рукописях будет нечто вольноядумное или нецензурное, – я нарочно сделал нажим на слове «вольно», давая им понять, что именно я имею в виду, – я обещаю вам, я даю вам честное слово, что это не отразится на его биографии.
– Если она продлится, – сказала девушка.
– Да, – сказал я, – если мы с вами примем срочные меры, чтобы она продлилась.
Было похоже, что я проиграл. Они скептически улыбались, их глаза выражали явное недоверие и насмешку. Молча, почти не переговариваясь между собой, они покинули конференцию, и мы остались втроем – я, главный редактор и ответственный секретарь. В глазах у Корнешова можно было прочесть немой вопрос, мол, что дальше? что еще я должен для вас сделать?
– Мы вам нужны? – спросил меня ответственный секретарь.
– Нет. Спасибо. Я посижу тут у телефона, как и сказал.
Корнешов сказал:
– Тогда мы пошли работать. Если вам что-то понадобится…
– Да, да, конечно. Спасибо, – сказал я.
И они ушли, закрыли дверь за собой. Я снял телефонную трубку, проверил – телефон работал. Я положил трубку и стал ждать. Читать личное дело Белкина не хотелось, его уже читал до меня дотошный Пшеничный, и если тут что-то было, он бы уже выудил.
Время шло. Ни звонка, ни скрипа открываемой двери. До конца назначенного мной получаса осталось три минуты, потом две, потом одна. Я решил подождать еще минут пять, но было ясно, что мой эксперимент не удался. Отвращение к следственным органам, внедренное в общественное сознание за все годы сталинского режима, недоверие к прокуратуре, милиции, следователям не искоренить и не преодолеть вот такими попытками поговорить по душам или моим личным честным словом. Эти газетчики боятся скомпрометировать своего приятеля и попасть в сексоты, доносчики, боятся, что назавтра к ним могут нагрянуть, перетрясти их дом, рукописи. И ведь можем, чего тут темнить, действительно, можем, закон как дышло, и всегда можно найти повод войти в любой дом, а можно и без повода, Боже мой, чего только не делается в нашем «датском королевстве»! Да. Но что же, бросать профессию?
С горечью думая обо всем этом, глядя на тихий закат, на уплывающее за крыши домов оранжево-желтое солнце, я еще прислушивался к шумам за дверью, ожидая, как чуда, чьих-то шагов, стука в дверь. Но чуда не было. Где-то в отдалении звенели телефоны, в машбюро трещали пишущие машинки. Я стал собирать свою папку, бумаги, рукопись Белкина, ее небрежную, с опечатками, первую страницу, и остальные – отпечатанные идеально. И вдруг смутная идея родилась в мозгу.
Я встал, полистал белкинский блокнот, вырвал из середины самую грязную и неразборчивую страничку и пошел в машбюро – мимо комнат с надписью «отдел новостей», «студенческий», мимо сотрудников газеты, которые смотрели на меня с холодным любопытством.
Дверь в машбюро открылась легко, одним касанием руки. За дверью, в комнате, залитыми одновременно лампами дневного света и заходящим солнцем, сидело восемь машинисток, с пулеметной скоростью они стучали на электрических пишущих машинках. Едва я вошел, как этот стук прекратился, все подняли на меня вопросительные глаза. Разного возраста, но с одинаковой старательностью в косметике, они восседали за своими столами как манекены – руки их застыли над клавиатурой невыключенных урчащих пишущих машинок.
Подняв в воздух листок из белкинского блокнота, я спросил как можно оживленней, почти развязно, как обычно говорю машинисткам нашего машбюро:
– Девочки! Кто почерк Белкина знает? Мне полстранички отпечатать…
Все молчали, но кто-то непроизвольно повернул голову к сидевшей у окна стройной брюнетке в зеленом сарафане. Этого было достаточно. Я шагнул к этой, уже ярко краснеющей машинистке.
– Будьте добры! Сделайте мне эту страничку! Как вас зовут?
– Инна, – сказала она негромко и тут же, почти без перехода, бледнея.
Я сделал вид, что ничего не замечаю, положил перед ней страничку из белкинского блокнота:
– Пожалуйста. Вам не трудно?
Молча, не отвечая, она вытащила из машинки прежний лист бумаги, вставила чистый, придвинула к себе белкинский лист. В комнате возобновился старательный, я бы даже сказал – чересчур старательный – стрекот машинок. Через секунду к ним присоединился треск пишмашинки Инны. Не глядя на клавиатуру, а глядя только в разбегающиеся строчки белкинской скорописи, она промчалась пальцами по клавишам машинки без единой запинки. Это было место, где Белкин описывал, как он в один момент, с первого взгляда влюбился в бакинском аэропорту в Аню Зиялову. Искоса наблюдая за Инной, я видел, как, печатая этот текст, она сжала челюсти и потемнела лицом. Допечатав страничку, она выдернула из машинки лист и протянула мне. Я сказал как можно беспечней:
– Большое спасибо. А то я мучился, не мог прочесть. Спасибо еще раз.
И – ушел.
Конечно эту машинистку Инну можно было допросить немедленно. Но я не хотел спешить, не хотел делать это в редакции. Было шесть часов; два часа, оставшиеся до восьми, до конца ее рабочего дня, ничего не решали. В списке редакционных телефонов среди фамилий машинисток была только одна Инна – Кулагина Инна Витальевна, и этого было достаточно. На улице ждала меня черная «Волга».
В машине водитель Сережа – мой давний знакомый, обслуживающий нашу прокуратуру уже три года, – читал «Анну Каренину». Я взял трубку радиотелефона, вызвал коммутатор Петровки и через нее – адресный стол Москвы. «Кулагина Инна Витальевна, возраст 25–26 лет, место работы – „Комсомольская правда“» – продиктовал я и через минуту получил ее адрес: «12 Парковая, 17, кв.73».
– Вот что, – сказал я Сереже. – До восьми ты мне не нужен. Езжай поужинай или что хочешь. А я тут погуляю, мне тут все равно к восьми надо быть.
– Может я полевачу? – спросил Сережа.
– Это твое дело. – Какой московский водитель не «полевачит» в свободное время, не зарабатывает «левым образом» на подвозе пассажиров? И какое начальство не закрывает на это глаза?
– А вы меня по радио вызовите, если что, через коммутатор Петровки, – сказал Сережа и включил двигатель. Теперь, когда потекло его «левое» время, ему была дорога каждая секунда.
Я дошел до угла, до газетного киоска, размышляя, куда бы двинуть свои стопы, и не пойти ли просто в стекляшку на Ленинградском проспекте шашлычка съесть, когда услышал вдруг за спиной:
– Извините. Можно вас?
Я повернулся на этот тихий женский голос.
Зеленый сарафан, короткая черная стрижка над темными глазами. Инна Кулагина. А я собирался звонить ей через час, назначить встречу после восьми.
– Мне нужно вам что-то сказать. Эти блокноты у меня.
– Я знаю, Инна. Где они у вас? В редакции?
– Нет. Дома. Только… – она замялась.
– Что?
– Не знаю… Там есть такие выражения… Я боюсь, что…
– Инна, давайте отойдем за угол. Тут окна вашей редакции. Может быть, вам не нужно, чтобы вас видели.
– Все равно наши в машбюро уже все поняли! – сказала она почти в отчаянии.
– Вам нечего бояться, – я взял ее под локоть и свернул за угол, в сторону циркового училища. Веселая компания юных циркачей шла нам навстречу. Возбужденный, темпераментно размахивая руками, они хохотали, изображая кого-то, и мы услышали на ходу: «И за это ему влепили трояк!». Я подумал, что сейчас июнь, в цирковом училище как раз идут экзамены, и где-то там должен быть мой бывший «клиент», а теперь заведующий кафедрой иллюзиона и фокуса Василий Кождаев, в прошлом «Цыган», «Профессор», «Черный» и «Король Птичьего рынка».
