Георгий Персиков - Дело о Золотом сердце
Через несколько минут, когда Георгий вернулся с двумя керосиновыми лампами, Всеволод уже разложил компактный дорожный фотоаппарат и колдовал над крошечным объективом. Родин-младший восхищенно цокнул языком: «Картридж кодак» с целлулоидной пленкой!
Да, такой машинке под силу запечатлеть мелкие закорючки индейского письма. В детстве у братьев Родиных был фотоаппарат «Дружок» мастерских Акимова, отцовский подарок. Много часов они проводили над настройкой освещения и проявкой капризных фотопластин. Фотографировали нянюшку, отца, друг друга, оторопевшую прислугу и даже дворового щенка. До сих пор у Родина дома хранились пожелтевшие карточки. Георгий, вскоре погрузившись с головой в медицину, увлечение детства забросил, а Всеволод, напротив, с фототехникой был явно на «ты».
Когда снимок был наконец сделан, Всеволод аккуратно передал брату по-прежнему раскрытый медальон.
– Все, это больше не нужно. Забери себе, может, еще что в голову придет, раз уж ты так уверен, что это причина болезни. А я пока займусь проявкой. У вас на телеграфе машина Казелли вроде есть?
На старокузнецком телеграфе и вправду несколько лет назад установили хитроумную итальянскую машинку, которая могла передавать изображения с помощью электрических разрядов, – гордость старокузнецкого почтового ведомства. Подобные аппараты были только в Петербурге и Москве.
– Есть. А куда телеграфировать будешь? В Петербург в академию? Или в Географическое общество?
– Да нет, – замялся Всеволод и уж очень сосредоточенно стал складывать фотоаппарат в деревянный чемоданчик, повернувшись к брату спиной. – Там вряд ли помогут. Я буду телеграфировать в Белен, одному священнику монастыря Санту-Аледжандри, отцу Лоренцо. Он занимался миссионерской деятельностью в Бразилии и Венесуэле, нес слово Божие дикарям в амазонских джунглях и хорошо знает письменность и языки некоторых индейских племен, о существовании которых наши важные петербургские академики и слыхом не слыхивали.
Георгий подозрительно посмотрел на брата. Что-то нечисто было с этим отцом Лоренцо. Больно нервно звучал обычно густой и уверенный голос Всеволода.
– Почему же ты, брат, так уверен, что бразильский миссионер разгадает зашифрованные письмена лучше русского исследователя?
– Дело в том, что отец Лоренцо, видимо, был когда-то э-э-э… одним из предыдущих владельцев этого амулета. Должен, должен помочь священник. Ты же сам помощи просил, Енюша, так доверься мне, я не обману.
Всеволод обернулся к брату и посмотрел на него с улыбкой, но сощуренные глаза были внимательны и осторожны. Георгий слегка нахмурился. Так вот оно что! Старый миссионер, выходит, и есть тот, кого обокрали те самые янки под предводительством пропойцы-ирландца.
И Всеволод знал об этом. Знал и все равно купил Золотое сердечко и прочие безделушки. И возвращать, видимо, не собирался. Вот тебе на, братец! Первопроходец, исследователь, ученый, а на деле – скупщик краденого! Гнев закипал в молодом докторе, но он мгновенно прикусил язык. Нельзя сейчас затевать ссору сызнова.
Брат был его единственной надеждой, его и Ирины. После они обо всем поговорят, и Всеволоду придется раскрыть правду, но пока… Пока лучше помолчать, спасение любимой было важнее всего.
– Ты чего набычился, Енюша? – произнес Всеволод со слегка наигранным весельем в голосе, оторвав Георгия от раздумий. – Ты беги лучше, брат, в клинику, вдруг Жернакова твоя сама очнулась. Да и Юсупова успокой, там небось все сейчас на головах стоят. Ты все равно мне сейчас не помощник, как будет ответ от отца Лоренцо – так сразу дам знать.
Когда Георгий Родин преступил порог земской клиники Старокузнецка, переполох уже улегся и в приемном покое по случаю позднего часа его встречал только крепко подвыпивший сторож, который, готовясь к вечернему обходу, пытался перед зеркалом придать себе благообразный вид, ежесекундно икая и поправляя фуражку. Увидев заснеженного Родина, отряхивающегося в дверях, он бросил свое занятие и, вытянув руки по швам, чрезмерно громко доложил:
– Ва-аше благородье, Андрей Семеныч просили немедленно по прибытии вам… вас… ик!
Но Юсупов, завидев отъезжающего извозчика, уже сам спешно спускался по лестнице, лицо его выражало тревогу.
– Георгий, где же ты пропадал? Тут такое творилось, Радевич из жандармского управления приезжал, бомбистов искали, допросили санитаров из неблагонадежных, всю больницу обшарили, и никаких следов – ни дыма, ни разрушений, а взрыв-то ого-го был, аж в слободе слышно было. И главное, что звук вроде как из палаты этой столичной штучки был, Жернаковой, той, что в ступоре лежит. Ты что молчишь-то, Георгий?
Родин устало посмотрел на своего институтского товарища и, снимая тулуп, ответил:
– Я тебе, Андрей, все сейчас расскажу, ты только мне сперва скажи, как она?
– Как она? – опешил доктор. – Да так же вроде. Кататония, паралич, никаких изменений к лучшему. Анюта с ней весь вечер просидела, я только сейчас ее в сестринскую спать отправил.
– Я пройду к ней сначала, а потом у тебя в кабинете поговорим, хорошо?
– Да, хорошо, – неуверенно ответил Юсупов. Изможденное лицо Георгия и пылающие надеждой зеленые глаза производили сильное впечатление.
Через полчаса он заглянул в палату Ирины Жернаковой и шепотом позвал:
– Георгий, пойдем, поспать тебе надо. Не дури, сидя здесь, ты ей не поможешь.
Родин, словно очнувшись, посмотрел на друга через плечо и задумчиво кивнул. Потом медленно встал, будто старался не разбудить Ирину, и, уже собираясь уходить, положил на ее медленно поднимавшуюся и опадавшую грудь злосчастный медальон.
Георгий вздохнул, провел рукой по своим непокорным каштановым волосам и направился по полутемной ночной больнице вслед за Юсуповым. Да, старый друг был прав, нужно поспать, кто знает, что готовит завтрашний день. Но поспать в эту ночь ему так и не удалось.
Глава 7
Оставив озадаченного своим рассказом Юсупова, Георгий прилег на диван в приемной и закрыл глаза. Обрывки мыслей постепенно замедляли свой хоровод, черная пелена сна наползала, и вдруг ее вдребезги разбил посторонний звук.
Женский крик. Родин вскочил на ноги. Сна не было ни в одном глазу. Крики раздавались из палаты Ирины. Родин рванулся по коридору, даже не удосужившись обуться. Инстинкт бойца включился в нем, наполняя кровь адреналином. Через несколько секунд Георгий влетел в палату, готовый к любой опасности, к драке хоть с самим чертом.
Кричала Анюта. Она забилась в угол палаты, за умывальник, и сидела там, закрыв лицо ладонями. Только огромные голубые глаза глядели с ужасом на Ирину. Жернакова шла по палате. В сердце Георгия загорелась надежда – неужели очнулась?! Он нашарил на стене эбонитовый выключатель, щелкнул им и замер. Вот что так напугало Анюту.
Ирина Жернакова медленно шла к двери палаты. Точнее, не шла, а ковыляла, как будто вместо ног у нее были деревянные палки. Больничная сорочка сползла с опущенных плеч, открывая молочно-белую кожу на груди, огненно-рыжие волосы спутались и закрывали часть лица. Поблекшие глаза бессмысленно скользнули мимо Родина, и Ирина остановилась, лишь слегка покачивались обвисшие плетьми руки да голова с отвисшей челюстью заломилась под странным углом, будто бы Жернакова прислушивалась к чему-то.
Георгий с трудом выдохнул. Он знал, что это все ему напоминает. В пору молодости, когда Родин пошел добровольцем на Англо-бурскую войну, судьба свела его со старым зулусом, сражавшимся на стороне буров. Пуля из английского карабина повредила старому охотнику коленный сустав, и молодой врач дневал и ночевал возле его койки, стараясь сберечь ногу от ампутации. Зулус хорошо говорил на банту, распространенном африканском наречии, и Родин, не упуская возможности попрактиковаться в языке, во время длительных и болезненных процедур занимал зулуса беседами. Особенно его интересовала мрачная африканская религия, которую исповедовал раненый. Благодарный зулус был рад рассказать великому белому колдуну, как он называл Георгия, все, что тот попросит. В том числе и про превращения живого человека в зомби.
Колдуны-бокоры, практиковавшие черную магию, проводили специальный ритуал, в который, помимо танцев, магических пассов и заклинаний, также входило изготовление снадобья, которое следовало скормить жертве. После этого несчастный впадал в летаргический сон, схожий со смертью. Соплеменники, будучи уверены, что жертва умерла загадочной смертью, устраивали погребение, а через некоторое время колдун возвращал ее к жизни в виде марионетки, подчиненной его воле. Такие магические немертвые слуги и назывались зомби. Они с трудом передвигались, были лишены собственного разума, но годились для примитивных работ, да и просто в качестве доказательства устрашающей мощи колдуна.
