Последнее испытание - Скотт Туроу
Гостиная в квартире является полной противоположностью интерьеру дома супругов Пафко в округе Гринвуд. Обстановка здесь куда более современная и выдержана не в английском, а скорее в итальянском стиле (все же в жилах Донателлы течет наполовину итальянская кровь). На высоких окнах комнаты нет никаких занавесок. В гостиной много света, а мебель выглядит легкой и удобной.
– Итак, Сэнди, что вы хотите сказать, проделав такой долгий путь?
– Кирил, я чувствую себя обязанным уговорить вас вернуться в Соединенные Штаты.
– Чтобы отправиться в тюрьму? Мой здешний юрист уверен, что ему удастся не допустить моей экстрадиции. А даже если и нет, то, по его словам, аргентинские суды действуют не быстрее, чем растут деревья. Рано или поздно, утверждает он, американцы потеряют интерес к этому вопросу.
– Даже если так, Кирил, думаю, что, кто бы ни представлял ваши интересы дома – а мы с Мартой не можем выступить в этой роли, – ваш юрист сумеет заключить от вашего имени отличную сделку. Мозес хочет покончить с этим делом. Он знает, что, если оно будет продолжено, ему предстоит весьма сложный процесс по делу об апелляции.
– Нет, нет, Сэнди. Обратно я не поеду. Я буду прекрасно жить здесь.
– Очень скоро станет известно о том, что вы были осуждены, Кирил.
– За финансовое преступление? За то, что продал акции в интересах моих внуков? В этой стране генералов, по вине которых тысячи людей пропали без вести, принимали в приличном обществе. Аргентинцы не такие идеалисты, как американцы. Вы что, забыли? Кроме того, они очень, очень гордятся своими лауреатами Нобелевской премии, которых немного. Здесь меня будут воспринимать как героя, вернувшегося в родные пенаты. И я уверен, что здесь я буду гораздо более свободным человеком, нежели в США, даже если бы меня освободили из тюрьмы.
– Как это, Кирил? – искренне не понимает Стерн.
Доктор Пафко широко разводит руки в стороны и улыбается:
– Здесь нет Донателлы.
Стерн в изумлении смотрит на своего собеседника:
– Но она мне сказала, что вы уговаривали ее приехать сюда?
– А что мне оставалось? Если бы я сказал ей держаться от меня подальше, она бы прилетела следующим же рейсом.
Стерн подозревает, что Кирил все же чувствует себя несколько разочарованным, особенно теперь, когда Ольга отказалась присоединиться к нему в изгнании. Кирил и Донателла не могли бы продержаться вместе так долго, если бы в их отношениях не преобладала некая двойственность, неопределенность. Можно что угодно говорить о том, что чужой брак – всегда потемки, но нельзя не признать: благодаря своим безукоризненным манерам супругам Пафко удавалось утаить от окружающих больше, чем многим другим. Особенно то, насколько непримиримой была фактически открытая между ними война, которую не мог прекратить ни один, ни другой – из опасений потерпеть решительное и окончательное поражение. Хотя для того, чтобы прекратить эту войну, потребовалось, чтоб один из супругов был осужден, теперь стало вполне возможным, что оба они в свои последние годы жизни будут значительно счастливее, чем прежде.
Размышляя по дороге в Буэнос-Айрес, Стерн понял, что есть мало такого, что могло бы заставить Пафко вернуться. Вердикт, вынесенный ему присяжными, подразумевает, что он будет уволен из «ПТ», а также то, что после всего, что случилось за последние несколько лет, у Кирила больше не будет возможности поговорить со своим сыном и даже с его детьми. Дара привязана к матери и, вероятнее всего, уже давно привыкла смотреть на все глазами Донателлы.
– Я хочу поблагодарить вас, Сэнди. И вас тоже, моя дорогая. – Кирил поднимает в руке свой бокал с шампанским и подносит его к бокалу Пинки, которая как раз встала, чтобы наполнить его еще раз. Стерн подозревает, что Кирил забыл, как ее зовут, но Пинки старательно не обращает на него никакого внимания.
– Я бы предпочел добиться вашего полного оправдания, Кирил, – говорит Стерн.
– Да, я тоже. У меня были надежды на этот счет. Но вы ведь все время находились рядом со мной, и я точно знал, что вы никогда не теряли веру в мою невиновность.
Стерн на это ничего не отвечает, а только кивает.
– Я уверен, Кирил, – говорит адвокат после небольшой паузы, – что ваши интересы вполне успешно мог бы защищать другой адвокат, незнакомый с членами вашей семьи, которому вам по этой причине было бы легче сказать правду.
– Кто бы меня ни защищал, Сэнди, я был загнан в угол. Донателла об этом позаботилась. Я сказал, что хочу выступить со свидетельскими показаниями, потому что знал, что эта перспектива приводит ее в ужас – ведь я мог впутать в это дело ее дорогого сыночка. Однако она одержала верх. Я понял это, как только у меня появилась возможность обдумать ситуацию. Она поддерживала именно Лепа, сидя в ложе в зале суда. Но все же признайте, пожалуйста, что я никогда не лгал вам, Сэнди.
– В том, что касается обвинения в мошенничестве – верю. Но вы не были откровенны со мной в некоторых вопросах. Скажем, насчет Ольги.
Пинки, которая в этот момент наматывает на палец прядь волос, разом настораживается.
– Между мной и Ольгой не было ничего общего где-то в течение последних восемнадцати месяцев. Но в первую очередь именно ваши вопросы о ней заставили меня по-другому взглянуть на перспективы наших отношений.
Это что-то совершенно новое. Клиенты на протяжении долгой карьеры Стерна много раз обвиняли его в самых разных вещах – например, в том, что он проигрывал заведомо выигрышные дела или же лил воду на мельницу прокурора. Но никто никогда не говорил ему, что это по его вине клиент ввел его в заблуждение. Даже Кирил, похоже, понял, какую глупость только что сморозил.
– Я не хочу сказать, что я из-за вас поменял свое решение. Я только имею в виду, что в тот момент все так сложилось, что у меня возникла идея начать все с ней здесь с чистого листа.
– Значит, вы планировали приехать сюда с Ольгой, даже если бы вас оправдали?
– Именно. – Если бы он привез Ольгу в Аргентину и женился на ней, это было бы для Кирила его личной местью и Иннис, и Лепу, и Донателле, которые всячески наказывали его за его отношения с ней. – Но если уж я наметил курс, надо было ему следовать, Сэнди. Решение о том, что суд прошел с процессуальными нарушениями, а потом еще год пребывания на раскаленной сковороде в состоянии полной неуверенности в моем дальнейшем будущем – нет, для меня
