Свинцовый хеппи-энд - Сергей Григорьевич Рокотов
— Правильно делаете, что обо всем подробно рассказываете мне. — Владимир записал номера машин. — Мы не имеем права на очередную ошибку. Каковы из себя эти люди, которые выходили из машины?
— Один невысокого роста, в очках, невзрачный такой, второй высоченный, метр девяносто с гаком, весьма уголовного вида. А третий очень странный. Среднего роста, худощавый. У него такие странные волосы, мне кажется, что это парик. И брови очень странные, как будто накладные. И усы тоже. Скорее всего есть и четвертый, но он сидит за рулем, а стекла в машине тонированные, и его не видно. Я один раз прошел мимо них, они не обратили на меня внимания. А теперь я нахожусь в небольшом скверике, меня им не видно за деревьями и кустами, а я их вижу хорошо. Отсюда прекрасно просматриваются и дом, и ворота, и эта машина.
— Вы полагаете, что эти люди следят за домом, где живет Варя? насторожился Раевский.
— Трудно сказать однозначно, но исключить тоже нельзя. Так, Владимир Алексеевич, ворота дома открылись, и оттуда выезжает машина. Так… А эти люди бросаются к ней. Это бандиты! Подождите, попытаюсь помочь… Там происходит что-то нехорошее. Подождите…
Связь прервалась, и смертельно бледный Владимир молча посмотрел каким-то обреченным взглядом на Сергея.
— Что-то снова произошло? — со своей блуждающей улыбкой на губах спросил Сергей.
— Не знаю точно, — еле слышно ответил Владимир, — но полагаю, что произошло.
Он жутко тосковал по родине. Иногда эта тоска становилась настолько мучительной, что ему хотелось выть. По ночам он видел во сне заснеженные горные вершины, видел парящих между ними орлов, видел зеленые долины с пасущимися овцами. А когда просыпался, все рассыпалось, словно дым.
И он решил вернуться. Пусть не в родной дом в горном селении Абхазии, так хотя бы к своим соотечественникам в Тбилиси, в Кутаиси, куда угодно, только на родину.
Ираклию Джанава было шестьдесят три года. За спиной была долгая, полная тревог и проблем жизнь. В восемнадцать лет он убил кровного врага своей семьи и попал за решетку на восемь лет.
Его жизнь могла закончиться буквально в первый же день, когда он попал в зону строгого режима неподалеку от "солнечного" Магадана. Чем-то не приглянулся этот молодой черноглазый открытый парень угрюмым замордованным зэкам. Слово за слово, он в долгу тоже не остался, и ночью до его горла уже дотронулось лезвие острого, словно бритва, ножа. Уже впоследствии он понимал, что его не пугали, его бы обязательно убили, если бы не тот человек, который спас ему жизнь.
Оскару Рубановичу, осужденному на десять лет строгого режима по знаменитой пятьдесят восьмой статье, было тогда, в пятьдесят третьем году, где-то лет сорок пять. Он выделялся среди политических заключенных своим резким непримиримым характером, желанием постоянно вступиться за кого-нибудь, вмешаться в кровавую потасовку. К тому же он был очень силен физически, в молодости занимался борьбой, причем выступал в тяжелом весе. Его могли убить десятки раз, однако какие-то силы словно берегли его.
Повезло ему и на этот раз. А особенно повезло Ираклию, что в ту минуту, когда холодное лезвие ножа дотронулось до его горла, Оскар не спал.
Жутким ударом ноги в позвоночник он отключил зэка по имени Туз, который собирался перерезать молодому грузину горло. Туз не успел сделать всего одно, последнее, роковое движение своим ножом разбуженные шумом зэки пришли к нему на помощь. Завязалась потасовка, жестокая, бескомпромиссная. Оскар дрался, словно лев, и Ираклий, вскочив с нар, стоял насмерть рядом с ним. Их ярости не было предела. И уркаганы отступили перед ними. А Туз так и остался на всю жизнь в полусогнутом состоянии.
"Ничего не бойся, — посоветовал Ираклию Оскар. — Я устал бояться. Мы всегда всего боялись, начиная с семнадцатого года, мы живем в постоянном страхе перед силой, оттого, кстати, так замечательно и живем. А я плевать на них хотел, пусть уродуют, пусть прирежут. Мне терять нечего, нет у меня ни дома, ни семьи. А в этом, между прочим, надо тебе сказать, есть большое преимущество. С тридцать пятого года по лагерям мотаюсь. Первый раз получил три года за лишнее слово в хорошей компании, отсидел, вышел; всего семь месяцев на воле погулял, и снова взяли. На сей раз уже восемь лет дали, якобы за участие в троцкистской организации. Война в сибирском лагере застала, попал в штрафбат, ранен был в Сталинграде, потом снятие судимости, воевал до последнего дня, до Праги дошел. И после того ни одного ранения, ни одной царапины. А в сорок восьмом опять приняли в дом родной, без меня тут, как видно, никак не обойтись. Теперь уже червонец. Растем, растем. Первая моя жена погибла в лагере в тридцать девятом, шестилетняя дочь осталась с восьмидесятилетней бабушкой моей жены и вскоре простудилась и умерла от воспаления легких. А вторая жена, на которой я Уже, значит, после войны женился, после моего ареста, как мне сообщили, вышла замуж за энкавэдэшника. Видишь, какой интересный переплет? Чего бояться, а, Ираклий?! Давить их надо всех, как клопов, давить, и все, понял меня?
Убеждать Ираклия было не надо, за его спиной и так была кровь. Они стали дружить. И горе было тому, кто вставал на их пути.
В пятьдесят пятом году Оскар был досрочно освобожден. Но Ираклий уже никого не боялся.
Отсидев свои восемь лет, в шестьдесят первом году он вернулся в родную Абхазию, где ждали его родители и пятеро братьев и сестер. Встречали Ираклия буквально, как национального героя.
Он закончил исторический факультет Тбилисского университета, работал учителем, затем стал занимать руководящие должности. Женился, у него родилось трое детей.
События девяносто второго года в Абхазии перевернули всю его жизнь. Но до этого он успел повидаться со своим спасителем.
Найти Оскара Рубановича оказалось делом крайне сложным. И все-таки Ираклий сумел отыскать его. Оскар жил в глухой деревушке, затерянной в лесах Владимирской области. Ираклий поехал к нему.
Жил Оскар не один. С ним была красивая русоволосая девушка лет семнадцати. Ее звали Марина. С этой встречи вся
