Время старого бога - Себастьян Барри
— Меня это не касается, мистер Томелти, — ответил он, глотая звуки, как его собеседник.
По дороге домой он думал о молодой актрисе из квартиры с башней и ее «покровителе». Представлял их встречу, их душевное состояние после разлуки — с ним самим бывало нечто похожее, если он несколько дней не видел Джун, охотясь по всей стране за беглыми преступниками. Если где-то что-то случалось, его звали иногда на подмогу. Скажем, если где-то похитили ребенка или ограбили сельскую почту. Большие преступления в мелких местечках. Радостные объятия, легкое смущение, можно подумать, не виделись лишь несколько дней — и вы снова чужие друг другу и остается одно из двух: заново влюбиться либо бежать без оглядки. Странное, головокружительное чувство, и с годами оно не притупилось. Он шел мимо красивых домов, обнесенных высокими стенами, строгих, облагороженных временем, и пытался вообразить, каково было бы встретить старость вместе с Джун. Обычная участь любящих пар, разве нет? Может быть, ковыляли бы вместе по врачам, зато наслаждались бы каждым отпущенным днем. Говорили бы о детях с трепетом и гордостью бывших наставников. Обо всем этом ему остается лишь гадать. Тебе выпадает жить либо умереть, третьего не дано. Человек, оставшийся, как он, без своей единственной — на что он теперь годен? Она бы всю жизнь помнила его молодым, или зрелым, как в шестидесятых. Она всегда повторяла, как абсолютную истину, что он «очень красивый мужчина», хоть он и знал точно, что это не так. Но он ни за что бы не бросил женщину, что верит в это безоговорочно и считает красавцем его — грузного, с брюшком, с перебитым, как у боксера, носом.
Сейчас он почти злился на нее — хоть и понимал, что это глупо, и знал, что огорчение и досада написаны сейчас у него на лице, только никто не видит, потому что вокруг никого, — за то, что она навсегда осталась в его памяти такой, какой была незадолго до смерти. Не молодой, не старой, но живой и прекрасной. На что тут досадовать? На кого он злится, за что? Это его долг — помнить ее. Его долг. Но он уже старик, старик, и никогда он не мечтал о другой. Он старик, а она умерла, и она уже никогда не состарится. Он с такой силой сжал кулаки, что ногти — черт, пора стричь! — впились в ладони. Он по-прежнему думал о Джун, образ ее витал перед ним. Ее талия, гладкий треугольник пониже поясницы, над расходящимися ягодицами… как кусочек мозаики. Как торчали у нее груди, когда он лежал на спине, а она была сверху — словно указывали на него как на ее избранника. Как от улыбки сияли, искрились ее зеленые глаза, лучились такой добротой, и была в ней бесинка, было в ней что-то беззаконное, особенно когда она кончала — чуть ли не по щекам готова была его отхлестать! И из-за чего она умерла? Что привело ее к гибели? Не что иное как самая низкая подлость, самая презренная гнусность. Ах, если бы только она была рядом, рядом!
Тут подкатил к бордюру старый автомобиль. Том не раз видел его с другой стороны замка — «даймлер» мистера Томелти! Шесть литров — жрет, наверное, бензин, зверюга! В патрульные машины не годится, слишком приметный — не машина, а величавый галеон.
Мистер Томелти открыл дверцу и неуклюже высунулся, ровно настолько, чтобы с ним можно было разговаривать. Том, неожиданно для себя, робко улыбнулся. Сколько же мистеру Томелти лет? Семьдесят, восемьдесят? Да разве угадаешь? Любитель хорошо поесть, вот и лицо холеное, без единой морщинки.
— Подвезти? — Мистер Томелти сделал широкий театральный жест.
До ворот замка Куинстаун было несколько сот метров — меньше пяти минут пешего хода, и Тому хотелось пройтись, взглянуть на залив, на отлогий берег, испещренный хибарками, где рыбаки держали сети и прочие снасти. Пустошь — и эту пустошь он успел полюбить. Скорей бы увидеть прозрачную гладь залива, поприветствовать чаек, которых не переловили еще мальчишки-хулиганы. Это его умиротворит, как умиротворила с утра погода. Тома Кеттла еще можно утешить, очень даже можно. И все же чем-то его порадовал жест мистера Томелти. Была в нем непринужденность, братский дух, как у боевых товарищей. Эти качества Том всегда особенно ценил в мужчинах. А тот, в ком этого нет, — дрянь-человек. Том опустился на пассажирское сиденье и простодушно порадовался кожаной обивке, приборной панели, обшитой дорогим деревом. Посмеиваясь, он устроился поудобнее в мягком кресле.
— Вы знаете… — начал он, — вы знаете… — Но закончить фразу так и не успел, и тут же забыл, о чем собирался спросить, потому что мистер Томелти с юношеским задором вдавил в пол педаль и мотор заурчал, заурчал изумительно.
Мистер Томелти засмеялся.
Хоть день уже начал прибывать, к половине шестого темнело, а сейчас была как раз половина шестого. Пока они ехали к замку, солнце распрощалось с землей до утра, море сделалось черным, а острова и того чернее, и небо казалось пустым и беззащитным, будто не очень-то верило, что скоро взойдет луна, ведя за собой полчища звезд, словно толпу паломников. Мистер Томелти уговорил Тома зайти на его половину, не больше не меньше чем через главный вход замка, — и Том очутился в тесной обшарпанной прихожей. Никаким аристократизмом там и не пахло. Навстречу им по крутой лестнице твердым шагом спускался незнакомец, небольшого роста, с зачесанными назад седыми волосами, в твидовом пиджаке и клетчатых брюках, на вид весьма качественных. Настоящего джентльмена видно издалека, считал Том. Это вам не уголовник в тюремной робе. Незнакомец, погруженный в свои мысли, по сторонам не смотрел и даже когда поравнялся с Томом Кеттлом, не поздоровался, не кивнул. Можно подумать, Том не совсем человек, а докучливый призрак в викторианском замке. Наверное, он принял Тома за слугу или подсобного рабочего и не удостоил вниманием. Но откуда Тому знать? Может быть, у этого человека случилась беда, или он спешит куда-то по неприятному делу. Так или иначе, парадная дверь открылась и снова закрылась. Том с пластиковым пакетом, хлопавшим по ноге, пустился следом за мистером Томелти, испугавшись вдруг, что потеряет его из виду, заблудится. Его объял ужас.
Но мистер Томелти ждал его с улыбкой, стоя посреди темного коридора, и свет из комнаты золотил сзади его редкие волосы, словно нимб святого со средневековой картины. По убеждению Тома, никаких святых не было
