Андрей Воробьев - Дело об избиении младенцев
Щучкин задумался. Ничего нового в таком заказе не было. За последние три года он отслужил несколько подобных комплексных «заупокойных молебнов». Настораживало одно. Обычно к услугам Андриана прибегали, когда хотели нанести удар шатающемуся (лицу, или организации — все равно). Или, в крайнем случае, находящемуся в устойчивом положении. Но дела «Транскросса» — (фирма такого масштаба не могла остаться вне внимания Щучкина) явно шли в гору. Стоит ли становиться на пути у такой мощной организации? Может она сама захочет провести кампанию против конкурентов и заплатит больше? К тому же Андриан не был полностью осведомлен об отношениях «Транскросса» с губернатором. Если они теплые, лезть в это дело не надо. У Щучкина свои планы насчет Смольного, которому время от времени нужна небольшая реклама. Недопустимо из-за разового дохода портить отношения с властью. «Нет, никаких согласий, только узнать, сколько мне предложат».
— Игорь Борисович, ваше предложение меня очень заинтересовало. Но я сейчас настолько занят другими проектами, что в течение двух ближайших недель ничем новым себя загрузить не смогу. К тому же есть еще один нюанс. Надеюсь, вы понимаете меня?
— Условия? На этот раз о них нам придется говорить только после вашего согласия. Причем не принципиального, а просто согласия. Вы скажите «да» и это будет последнее слово.
— До согласия еще далеко. У меня действительно сейчас много дел.
— К примеру, кампания по поднятию рейтинга очередного кандидата в губернаторы? Только не надо так ожесточенно мотать головой. Я не собираюсь спорить с вами на тему: заняты вы этим сейчас или нет. Я просто хотел бы объяснить вам, что в ближайшее время она не осложнит вашу жизнь.
Щучкин все-таки пытался протестовать, но замолчал, когда собеседник вынул из дипломата диктофон и включил запись. В тот вечер, когда она была сделана, фуршет оказался более обильный, чем сегодня, но свой запинающийся голос Андриан узнал сразу.
«А знаешь, почему я считаю ВВП идиотом? Он еще вициком был… Я пришел к нему с целым пакетом, с целой программой, как можно за неделю опустить кандидата в губернаторы ниже стульчака унитаза. И что я услышал? Какой-то ублюдок, шатавшийся с мэром пять лет назад… — ик, ик, ик — по депутатским командировкам, стал его имиджмейкером. Придумал лозунг — ик, ик, — »гера в губернагеры». Так ему и надо. Нет, если выйдет дело с референдумом и недоверием, фиг с два он от меня получит пакет про Яшку. Я найду, кому продать».
— Остановимся, — сказал Игорь Борисович, — свои имиджмейкерские таланты вы, конечно, переоцениваете. С вашим пакетом предложений, без вашего пакета — судьба Собчака не изменилась бы. Дело в другом. Когда ваш кандидат в яковлевы узнает, какой вы его горячий сторонник, из предвыборной кубышки вы не получите ни рубля.
— Откуда запись? — Выдавил из себя Щучкин.
— У вас много друзей-журналистов и у каждого — диктофон. Некоторые из них вас не любят. Фиксируется все, но не все востребуется. Эта запись востребовалась.
— Это шантаж. Причем грязный шантаж.
— Андриан Изяславович, — всплеснул руками Игорь Борисович, — вот сейчас вы поступили очень некорректно. И неосмотрительно. Вы заставляете меня продемонстрировать вам разницу между просто шантажом и грязным шантажом.
На этот раз запись была сделана гораздо хуже. Однако, и в этом случае, определить голос Щучкина труда не составляло.
«Нет, нет, Вова, в рот мы не договаривались. Что, польешь вишневым сиропом? Ну ладно, давай, если иначе нельзя».
— На вкус и цвет — товарища нет, — задумчиво вымолвил Игорь Борисович, — однако по мне это чересчур. Нельзя же все позволять мальчику, даже если он и любит тебя три года. Щучкин, шли бы вы поскорей в главный зал.
— Зачем? — Недоуменно прохрипел Андриан.
— Поели бы бутербродов, попили вина. Вдруг, сегодня ваш последний фуршет? Кто вас отныне пригласит? А если и пригласит, кто подойдет, пожмет руку, выпьет с вами? Про вашего Вову слышали многие, но такая запись… К ней, кстати, есть и видеоматериал. Но, может, вы мне поверите на слово?
Щучкин захрипел, замахал руками и вдруг, подскочив к окну, раскрыл его и лег животом на подоконник. Там он что-то совершил, частично заглушенное шумом транспорта и вернулся к собеседнику, вытирая рот рукавом костюма.
— Легче? — Участливо осведомился Игорь Борисович.
— Да, — спокойным и уже почти не дрожащим голосом ответил Щучкин, — я принимаю ваше предложение.
— Ну, вот и хорошо. На каждый материал вам будет выделяться двести долларов. Оплачивайте работу целиком или постранично, берите себе остаток или доплачивайте журналистам из своего кармана — это меня не интересует. Материалы должны появляться в срок и именно в той тональности, которую я указал. Разумеется, кто бы вас не спрашивал о заказчике кампании, идет ли речь о дружеской попойке или зале суда, вы должны придумать любую легенду, но не пытаться нарисовать заочно мой портрет. Единственное последствие такого опрометчивого поступка: я объявлю наш негласный договор расторгнутым со всеми вытекающими последствиями. Какие-нибудь вопросы есть?
— Скажите, а кроме денег…
— Не слишком ли много вопросов? — Перебил собеседника Игорь Борисович.
— Не слишком… То есть, вообще-то много, но я не могу не спросить. Я смогу получить от вас эти записи?
— Конечно, кассету вы получите.
— Я буду признателен и благодарен.
— Не стоит благодарности. Одну кассету на память мы вам подарим, но подлинник нам еще пригодится.
— Зачем?
— Зачем нам подлинник? — Игорь Борисович удивленно посмотрел на Щучкина, как курильщик, которого спросили: зачем ему зажигалка?
— Нет, зачем вы ходите подарить мне эту кассету?
— Взгляд со стороны. Не стоит недооценивать самое простое и проверенное средство самоконтроля. Может вам пойдет на пользу. Впрочем, наш разговор затянулся. Предлагаю его завершить. В этом пакете — материалы для первых пяти статей и тысяча долларов. Рекомендую начать размещение уже с завтрашнего дня. Успехов.
Игорь Борисович вынул из дипломата пакет, передал Щучкину и ушел. Андриан сидел в кресле, шевелил испачканными губами и комкал в левой руке что-то мягкое. Что же это такое? Ах, да, недоеденные маслины. Щучкин сунул одну из них в рот, помусолил и выплюнул. Чего их сейчас жевать-то, хмель и так прошел.
* * *Сотрудники «Транскросса» боязливо бродили по коридорам, стараясь не глядеть друг на друга. Так бывает в час, когда у начальства большие неприятности. На этот раз все было именно так. Контракт с Джексоном сорвался. Правильнее сказать, он почти сорвался, но сомнений уже не оставалось: фирму постигла катастрофа.
Нина, финансовый директор Филимонов, главный бухгалтер Алексей Степанович и веселый менеджер Вася сидели в главном кабинете, глядя в окно или на стены. Говорить ничего не хотелось, потому что все уже было сказано.
Пятнадцать машин с аппаратурой стояли на Выборгской таможне. Правильнее сказать, с аппаратурой было четырнадцать большегрузов, последний же заполняла всякая дребедень, большую часть которой составляла вегетарианская снедь. Из-за этих-то фруктов и овсяных хлопьев и произошла катастрофа. Злосчастная машина потребовалась в самый последний момент, поэтому она не попала в сопроводительные документы. Таможня могла пропустить весь караван. Могла задержать лишнюю машину. Однако произошел худший вариант: тонны сценического оборудования стояли на границе из-за ящиков с манго и грушами.
Вася только что вернулся из Выборга. У него тряслись руки, ибо машину он вел сам: любой шофер бы отказался гнать с такой скоростью.
— Сволочи, — сказал он с порога, — даже разговаривать не хотят. Будто фуру с прокисшим пивом задержали. Я объяснял ему — мировой скандал, певец же известный. А он: «Мне Кобзон больше нравится». Таможне без разницы, что в машине: аппаратура или кубатура. Документы должны быть оформлены как надо. Сегодня пятница. До понедельника постоят, а там — разберемся. Я и так, и этак пробовал — ничего не получилось. А один товарищ мне негромко сказал: покойный Анатолий Семенович нас уважал, и мы его уважали. Зачем же было традицию нарушать?
Нина намек поняла легко. Прежний хозяин «Транскросса» знал, как обходиться с чиновниками. Нина всегда удивлялась: почему на великолепных загородных приемах ее отца столько нудных гостей, которые не только не могли поддержать нормальную беседу, но даже толком напиться. Эти унылые дяди даже про кабанью охоту рассказывали, будто вели отчет об успешной конференции партхозактива. Между тем, Анатолий Семенович время от времени отводил этих зануд в свой кабинет или беседку, где долго общался с каждым, пил коньяк, специально доставлявшийся ему с Ереванского завода. Нина не знала, ограничивалось ли дело одним гостеприимством, или чиновные посетители получали какие-нибудь сувениры. Однако, одно можно было сказать точно: и прокуратура, и налоговая полиция, и таможня и многие другие серьезные службы ценили «Транскросс», поэтому проблем у фирмы не было. Вступив в права наследования, Нина задумалась: не следовало бы ей возобновить такие полезные приемы? Однако потом она оказалась в больнице, Митя отнимал все свободное время и было не до вечеринок. Не дело матери с младенцем на руках устраивать балы. А если бы младенца не было? Положа руку на сердце, Нина говорила себе: она все равно не смогла бы продолжать отцовскую политику. Звонить какому-нибудь Ивану Ивановичу, врать, как хочет его видеть. Этот тертый калач с первой фразы поймет, насколько она хочет его видеть, слышать и обонять. Рано или поздно врать во имя процветания фирмы она бы научилась, но пока еще не умела.
