Дэвид Гранн - Дьявол и Шерлок Холмс. Как совершаются преступления
После этого визита в судебный архив у Элизабет Джилберт возникли сомнения относительно того, какими мотивами мог руководствоваться Уиллингэм, и она с еще большей настойчивостью стала задавать ему этот вопрос. В ответ он написал ей: «Я стараюсь поменьше говорить об этом (о смерти детей), но для меня это остается самой сильной болью». Он признал, что был «дерьмовым мужем» и бил Стейси, но теперь он об этом сожалел. Однако детей, по его словам, Уиллингэм очень любил и ни за что бы не причинил им вреда. Отцовство преобразило его, он перестал хулиганить, «остепенился», «стал мужчиной». Примерно за три месяца до пожара они со Стейси, до того не регистрировавшие свои отношения, совершили скромный обряд бракосочетания в родном городе Уиллингэма Ардморе.
Далее он писал, что обвинение уцепилось за различные эпизоды его прежней жизни и неправильно истолковало обстоятельства рокового пожара, чтобы превратить его в «демона», как представил его прокурор Джексон. Уиллингэм пояснил, к примеру, что он вспомнил об автомобиле и отогнал его подальше от дома не из «хладнокровия», а из страха, что машина взорвется и этот взрыв погубит детей.
Разобраться в этой противоречивой истории было нелегко. Джилберт попыталась поговорить с ее участниками и расспросить их. «Друзья называли меня сумасшедшей, — вспоминала Джилберт. — Никогда прежде я не пускалась в такую авантюру».
Однажды утром, когда родители Уиллингэма в очередной раз приехали навестить его, Элизабет Джилберт попросила их сначала встретиться с ней в кофейне возле тюрьмы. Джину было уже за семьдесят, но, хотя в его волосах появилась седина и темные глаза прятались за очками с толстыми стеклами, он все еще сохранил «классический облик Уиллингэмов». Юджиния, пятидесятилетняя, уже совершенно седая, приветливая и разговорчивая, удачно дополняла своего строгого, сдержанного супруга.
Поездка из Оклахомы в Техас занимала шесть часов; супруги поднялись в три часа утра, а поскольку денег на гостиницу не хватало, им предстояло в тот же день вернуться домой. «Я понимаю, каким грузом я вишу на них», — писал Уиллингэм в одном из писем к Элизабет.
За чашкой кофе Юджиния и Джин неоднократно выражали Элизабет благодарность — наконец кто-то заинтересовался делом Тодда. Джин решительно повторил: у его сына хватает недостатков, но Тодд не может быть убийцей.
Юджиния вспомнила, что накануне пожара она разговаривала по телефону с Тоддом. Они с Джином собирались через пару дней приехать к детям на Рождество, и Тодд сказал ей, что они со Стейси и детьми только что сфотографировались к Рождеству.
— Он сказал: «У нас готовы рождественские фотографии», — говорила Юджиния. — А потом он передал трубку Эмбер, и та пустилась что-то рассказывать про одну из маленьких. Тодд вовсе не был зол или расстроен. Я бы сразу поняла, если бы у него что-то было на уме.
На этом Джин и Юджиния попрощались с Элизабет: им отводилось всего четыре часа на свидание с сыном, и они не хотели терять ни минуты. Перед уходом Джин попросил:
— Дайте нам знать, если удастся что-то выяснить.
В следующие недели Джилберт продолжала изучать информацию. Многие свидетели, как и Барби, пребывали в уверенности, что Уиллингэм виновен, однако у его друзей и родственников появились сомнения. Нашлись у Тодда заступники и среди представителей власти. Полли Гудин, осуществлявшая надзор за Уиллингэмом, когда тот отбывал условный срок за свои подростковые провинности, не так давно призналась мне, что Тодд «принадлежал к числу ее любимчиков». По ее словам, он никогда не был склонен к проявлениям социопатии и даже к аномалиям в поведении. Даже судья Бебе Бриджес, которой не раз доводилось, как она выразилась, «противостоять» Уиллингэму (она отправила его в тюрьму за воровство), сказала мне, что не может поверить в детоубийство.
— Он был вежлив, он думал о других людях, — говорила она. — Сажали его за глупые подростковые выходки. Он и воровал-то по мелочи.
За несколько месяцев до пожара Уиллингэм явился в контору Гудин и с гордостью продемонстрировал ей фотографии Стейси и детей.
— Он хотел, чтобы мы с Бебе знали: он исправился, и у него все в порядке, — рассказывала Полли Гудин.
Собрав всю эту информацию, Элизабет Джилберт вернулась в Корсикану и договорилась о встрече со Стейси — та согласилась прийти в недорогую гостиницу, где остановилась Элизабет. Стейси уже слегка располнела, вокруг пухлых щек свисали пряди каштановых волос, на лицо был наложен густой слой косметики.
Сохранилась магнитофонная запись этого разговора. Стейси подтвердила, что ничего странного или необычного в дни, предшествовавшие пожару, не случилось. Они с Тоддом не ссорились, дружно готовились к празднику. Хотя Васкес, эксперт в области пожаров, утверждал, будто при осмотре обогревателя зафиксировал положение «выключено», Стейси была уверена, что в день, когда случилось несчастье, радиатор был включен, поскольку стояла холодная зимняя погода. «Я его немного прикрутила, — вспоминала она. — С тех пор я столько раз думала: «Господи, неужели Эмбер что-то в него засунула?»
По словам Стейси, она много раз ловила старшую дочку, когда та «клала что-то возле радиатора или пыталась запихнуть в него». Она признала, что Уиллингэм порой обращался с ней плохо, и, после того как он угодил в тюрьму, она нашла себе другого партнера, который к ней добр. Но с мыслью, что ее бывший муж сидит в камере смертников, она так и не смирилась.
— Не мог он такого сделать, — со слезами повторяла она.
Хотя на суд защита пригласила только няню, кое-кто из членов семьи, и Стейси в том числе, давая показания, обращались к присяжным с просьбой сохранить Уиллингэму жизнь. Когда свои показания давала Стейси, Джексон с пристрастием допросил ее о «значении» татуировки на плече Уиллингэма — «изображения огромного черепа, обвитого какой-то змеей».
— Обычная татуировка, — пожала плечами Стейси.
— Вы хотите сказать, что его привлекают черепа и змеи? Я правильно вас понял?
— Да нет, просто у него такая татуировка.
С помощью таких-то доказательств обвинение создало образ Уиллингэма-социопата. Два медицинских эксперта призваны были подтвердить это, хотя ни один из них не встречался с Уиллингэмом лично. В качестве одного из экспертов выступал Тим Грегори — психолог, получивший диплом в области семейных и брачных консультаций. Его достижения сводились к охоте на уток в компании Джексона; никаких работ по социопатии в его научном багаже не значилось, и практиковал он как семейный психолог.
Джексон предъявил Грегори вещественное доказательство № 60 — фотографию постера «Айрон Мэйден» из дома Уиллингэмов — и попросил прокомментировать это изображение с психологической точки зрения.
— Здесь изображен череп, пробитый кулаком, — пустился описывать Грегори.
По его мнению, этот образ говорил о «насилии» и «смерти». Затем Грегори осмотрел фотографии других постеров, которые собирал и держал у себя в доме Тодд Уиллингэм.
— Череп в капюшоне с крыльями и рядом топор, — перечислял Грегори. — И все охвачено языками пламени. Как я понимаю, это что-то вроде преисподней. А вот еще одна картинка — падший ангел. Это уже «Лед Зеппелин». Постоянно возникают ассоциации с различного рода культами смерти и умирания. Достаточно часто индивидуумы, проявляющие интерес к такого рода изображениям, оказываются замешаны и в сатанинские секты.
Вторым выступал Джеймс П. Григсон, судебный психиатр. Ему столько раз приходилось выступать экспертом в уголовных процессах, заканчивавшихся смертными приговорами, что его прозвали Доктор Смерть. (Член техасского апелляционного суда как-то заметил, что стоит Григсону появиться на свидетельском месте, и подсудимому «пора составлять завещание».)
Григсон объявил Уиллингэма «опаснейшим и закоренелым социопатом», которого не вылечить «никакими таблетками». Этими же самыми словами Григсон в свое время отправил на смерть Рэндалла Дейла Адамса, который был осужден за убийство полицейского в 1977 году. Адамс, прежде не имевший задержаний и приводов, просидел в камере смертников двенадцать лет. Один раз он уже готовился к казни, которую должны были осуществить в ближайшие трое суток, но ее снова отсрочили, и тогда вдруг обнаружились новые улики. Дело пересмотрели, и Адамс был освобожден.
В 1995 году, через три года после суда над Уиллингэмом, Григсона исключили из Американской психиатрической ассоциации за нарушение профессиональной этики. Ассоциация пришла к выводу, что Григсон неоднократно «выносил психиатрический диагноз без предварительного знакомства и собеседования с индивидуумом и в суде заявлял, будто он может со стопроцентной уверенностью предсказать неисправимую склонность подсудимого к дальнейшим актам насилия».
