Андрей Глущук - "Мерседес" на тротуаре
— Мы, я это, тут. — За дверью долго совещаются. Видимо решают: сразу мне сказать, чего они хотят, или подождать пока я открою дверь. — Это телеграмма. — Облегченно выдыхает «почтальон».
— Андрей, возьми телеграмму, не мучай человека. — Вступается за несчастного связиста Лидочка.
— Зачитайте через дверь. — Я твердо решил не живым сдаваться. Все равно убьют. Я буду вести игру до конца. Они со своей телеграммой еще около моей квартиры попрыгают. Они мне текст продекламируют вслух и с выражением. Как на детском утреннике: по ролям.
— Нельзя. — Пацаны быстро обучаются. Никакого «мы, тут». Коротко и ясно нельзя. — Расписаться требуется.
Ну, да, купили. Я развесил уши и распахнул дверь.
— Ребята, это квартира. А расписываются в ЗАГСе. Вам адресок подсказать или сами найдете?
— Козел, е. ный, мы сейчас дверь высадим, тебя башкой в унитаз запихаем. Оттуда нам адрес и пробулькаешь. — Грубо, зато честно. А то: «почтальон, телеграмма».
— Классно, ребята. Вы пока с дверью поразвлекайтесь, а я в милицию позвоню. Пусть приедут, полюбуются вашими успехами. — За дверью устраивают экспресс-совещание. Спорят горячо, но не громко. Ход дискуссии из квартиры не разобрать.
— Все. Я боюсь. — С облегчением заявляет Лидочка. — Остаюсь у тебя. Никуда до утра не двинусь.
— Ладно. — Теперь я играю без козырей. Из двух зол надо выбирать меньшее. Превратить мою жилплощадь в приют для Лидочки или в гараж для «джипиков»? Нет, Лидочка лучше. — Оставайся. Я тебе в ванной постелю.
— Что? — почти дипломированный психиатр иногда подрывается на минном поле моих глупых шуток.
— Успокойся. Я пошутил. Я себе в ванной постелю. — Совещание продолжается. Консенсус на лестничной площадке не достигнут. Меня это сильно нервирует. Возвращаться в погреб к гнилой картошке нет никакого желания. Хотя, в данной ситуации, погреб, пожалуй прогноз слишком оптимистичный.
— Может быть, мы сначала вместе в ванну. А потом… — Господи, о чем она думает? Нас сейчас убивать будут. Какие тут планы на потом…?
— Нет. — Жестко рублю я. — Ты видишь перед собой сторонника раздельного питания, тьфу, ты, купания. — Если честно, то мне все равно как купаться. Раздельно или вместе. В данный момент не этим моя голова занята. Я пытаюсь решить: что делать дальше? Положение тупиковое: я не могу выйти из квартиры, они — войти. Двери у меня не стальные, но отличные. Сам делал. С двух сторон обшиты фанерой-десяткой. Открываются на лестничную клетку. Два замка и задвижка — моя дань уважения криминальной России. Такие: ни плечом не вышибешь, ни пулей не пробьешь, ни снарядом. Можно только сжечь. Но уж больно это хлопотное дело: разжигать костер в подъезде жилого дома. Постоянно по лестнице народ шныряет вверх вниз. Третий этаж в пятиэтажном доме… С поджогом моим почтальонам придется ночи ждать. У них шансы на взлом минимальные. И это утешает. Но и мои шансы на благополучное избавление от агрессоров минимальны. В шахматах это называется «пат». А в жизни — ловушка для дураков. Причем дураки и по ту сторону двери и по эту.
— Что, не уходят? — До Лиды, наконец, начинает доходить, что это не игра в кошки-мышки. Люди не червонец в долг до получки пришли попросить. — Что им нужно? Это не почта?
— Лидочка, тебя случайно гипнозу не обучали? это не моя бредовая идея. Это снова трепливый язык подвел. — Может, ты им понос можешь внушить? Или недержание мочи?
— Нет. Гипноз у меня не получается. Я засыпаю прежде пациента. Представляешь: потом со мной можно делать все, что хочешь!
— Представляю.
— Если желаешь — можем попробовать. — В Лидиных карих глаза снова зажигаются игривые огоньки. Сумасшедшая дама. Ей бы «попробовать» вместо скучного диплома написать докторскую диссертацию на тему: «Усиление либидо в экстремальных ситуациях».
— Боюсь, Лидочка, сеанс гипноза, так как ты хотела бы, нам завершить не удастся. — Намекаю на неуместность ее игривого поведения. — Значит, на понос мы рассчитывать не можем? — Вид у меня, видимо, крайне разочарованный. Настроение Лиды неожиданно и нелогично улучшается просто на глазах.
— Почему не можем? Очень даже можем. Сто грамм тухлой колбасы и мы в туалете минимум до утра.
— Я не для себя. — мы, кажется, полностью перестали друг друга понимать.
— Ты же спросил: «можем ли мы рассчитывать на понос?» — ресницы вокруг карих глаз удивленно зааплодировали моей бестолковости.
— Хорошо, — я решил исправить ошибку. В конце концов, формально Лидочка была права. — Можем ли мы рассчитывать на понос у почтальонов?
— Ты думаешь они иначе реагируют на порченные продукты? Главное — что бы согласились съесть. У тебя есть тухлая колбаса?
— У меня нет тухлой колбасы. И я плохо представляю процесс кормления через дверь — честно признаюсь я.
— Мы ее откроем!
Лида намерена умереть весело. Это, конечно, хорошо. Но как быть тем, кто на кладбище не собирается. Плавный переход от поноса к продуктам питания наталкивает меня на идею. Я молча разворачиваюсь и иду на кухню.
— Ты куда? — кричит Лида вдогон. Я не отвечаю. В серьезных военных операциях главное внезапность. Чем меньше посвященных, тем выше эффективность. Выливаю бутылку подсолнечного мала на сковородку и включаю конфорку на четвертую скорость.
— Что готовишь? Картошку фри? — Лида насупила черные бровки. Для нее мое сегодняшнее поведение — полная загадка. Ни одного естественного, нормального решения за весь вечер. По-моему, она сейчас пытается сформулировать точный диагноз.
— Нет. Готовлю гостям большой привет из солнечной Аргентины.
— У тебя три конфорки пустуют. — Психолог демонстрирует недюжинные способности в математике.
— Сам знаю. Если следовать твоей логике, то придется включить и духовку.
— В духовке воду греть неудобно. Поставь три кастрюльки. Кипяток ничем не хуже масла.
И этот человек называл меня садо-мазохистом! Но в сообразительности Лидочке не откажешь. На ходу схватила смысл идеи и прекрасно развила. И качественно и количественно. Развила литров на пятнадцать крутого кипятку. А ведь еще три минуты назад она демонстрировала совершенно непроходимую тупость. Тупость человека пальцем проверяющего остроту зубов гремучей змеи.
В дверь периодически позванивают, но нам некогда. Мы готовим отпору агрессору. Мы варим зелье победы. И занимаемся этим минут пятнадцать.
— По-моему все закипели. Где у тебя тряпки? — Раскрасневшаяся у плиты Лида, деловито оглядывает кухню. Даю Лидке старую рубашку. В коридоре на зеркале мы расставляем кастрюли по ранжиру: большая — восьмилитровая во главе. Шеренгу замыкает полулитровая кружка. Лида вооружается сковородкой, я самой солидной, восьмилитровой кастрюлей. Поверхность воды все еще пузыриться и побулькивает. На лестнице подозрительная тишина. Быстро открываю замки, выдергиваю задвижку, хватаю кастрюлю и делаю выпад.
— Андрюшенька, что, опять горячую воду отключили? — Соседка Вера Игнатьевна вернулась с прогулки со своим волкодавом. Здоровый кавказец трясет, припорошенной снегом мордой прямо перед моим носом.
— Нет. — Я делаю шаг назад. С собачкой Веры Игнатьевны я один раз столкнулся нос к носу. И с тех пор стараюсь обходить эту морду кавказской национальности стороной. Прошлым летом Вера Игнатьевна потеряла ключи. Меня по-соседски попросили слазить через балкон, открыть дверь изнутри. Я, сдуру, согласился. Три часа лежал, прижавшись к полу. Толстая лапа на спине и горячее дыхание у шеи, это не те воспоминания, которые вызывают ностальгическую улыбку. — Здесь ребята попить просили. — Ничего более глупого мой язык придумать не мог.
— Так, значит, я их зря выгнала? — Вера Игнатьевна расстроено всплескивает руками. Кобель, почуяв свободу дергается ко мне. Я быстро ретируюсь в прихожую. Лида, к несчастью не ожидает от меня такой прыти. Горячий привет из Аргентины, шипя как гадюка, стекает по моим джинсам.
— А-а-а-а! — Кричу я, и мне не нравиться не столько тембр голоса, сколько шипение раскаленного масла. Инстинктивно дергаюсь вперед на огорошенного кобеля. Кипяток из кастрюли орошает его холеную морду и толстые лапы.
— А-а-а-а! — Воет кобель и, выпучив глаза, несется по лестнице куда-то вверх, в сторону чердака. — А-а-а-а! — Вторит ему бедная Вера Игнатьевна, повиснув на поводке и собирая в гармошку ступеньки лестничных пролетов.
— А-а-а-а! — Поддерживает наше трио Лида, наблюдая расползающееся по моему, извиняюсь за выражение, заду, жирное пятно.
Молчит один Брыська. Он снисходительно наблюдает за нашими попытками организовать хоровую капеллу. Брыська знает: в вокале ему равных здесь нет. Но он по пустякам не орет. Он не растрачивает свой талант в отсутствии благодарной публики. Он дает концерты только весной и только для дам. Кот лениво зевает, и идет досматривать по телевизору сериал.
