Оксана Обухова - Ставка на проигрыш
Да и протечет. Сумочка на колени.
Оставалось налегать на жирные закуски и делать вид «что пью».
Львовна наполнила наши фужеры и кратко выразилась:
– Ну, за знакомство. А потом на брудершафт, чтоб ты «выкать» перестала.
«Выкать» я перестала довольно быстро. Шампанское приятно пузырилось в голове, закуска уютно плескалась в желудке и наружу не торопилась, Инесса Львовна, прихлебывая уже мартини, ненавязчиво учила меня жизни:
– Вот скажи, Соня, что в моем сорокапятилетнем возрасте может доставлять удовольствие?
– Думаю-у-у-у…
– Не думай. Жратва и работа. Секс давно напоминает поле битвы – вяло наступаем, вяло отступаем, потом отходим на зимние квартиры и ждем подвоза фуража.
– А дети?
Я им уже не нужна. Так что сразу говори – внуки. А бабка из меня сомнительная выйдет. Я сюсюкать и всякие там гули-гули запускать не умею.
– А работа приносит удовольствие или удовлетворение?
– Тонкий вопрос. – Марченко задумалась. – Фифти-фифти. Удовольствие от удовлетворения. Когда стукнет шестьдесят, начну спускаться дальше по словарю и дожидаться следующего чувства – умиротворения. Как думаешь, получится?
– Вряд ли, – честно хмыкнула я. Такие, как Инесса, пребывать в благодати не могут. Всегда приключений на пятую точку разыщут.
– И я о том же, – взгрустнула мадам. – Не в пике, так в штопор. – И внезапно поморщилась. – Дьявол, как голова болит…
– Так, может быть, таблеточку?!
– Нет, так перетопчусь. Да и не голова болит, а точка почти у шеи. Посмотри, что там у меня.
Я встала, обошла столик. Инесса задрала наверх свои шикарные рыжие волосы и, наклонив голову вниз, указала на место почти у самой шеи:
– Есть что-нибудь?
– Нет. Ни синяка, ни шишки.
– Странно, – возвращаясь в прежнюю позу, пробормотала Инесса. – А болит.
– Давно?
– С той самой ночи, когда я за борт булькнула.
– Может быть, о воду ударилась?
– Не знаю, – задумчиво покрутила головой Марченко.
– А Максим что говорит? Он видел, как тебя из воды поднимали? Не могли матросы тебя о борт лодки ударить?
– Я Максиму ничего не говорю, – усмехнулась Инесса. – Он дуется.
– Но ведь ты же не специально! С каждым могло случиться!
– Ага, – все еще ухмыляясь, согласилась Инесса. – А до падения? В мужском сортире?
Как я уже успела убедиться, мадам Марченко очень любила шокировать молоденьких собеседниц казарменными выражениями. На людях, в обществе Инесса Львовна вела себя прилично и слова выбирала, но при тесных контактах…
А впрочем?.. Что еще остается женщине, спьяну свалившейся за борт? Только кураж.
– А что тебе в мужском туалете понадобилось?
Инесса изучающе поглядела на меня, полюбовалась моей гнедой шевелюрой и, что-то там прокрутив в мыслях, сказала:
– Ладно, слушай. Тебе можно. – Но предварительно осчастливила свой бокал до краев мартини. – После двенадцати ночи я потеряла Макса. Отвлеклась буквально на полчасика, с этой Наташей-переводчицей потрепалась, у нее предки из Питера… Смотрю – пропал благоверный! – Это огорчение Инесса запила мартини и только потом продолжила: – Ну, думаю, пошел на кобеляж. Прошлась до каюты по палубам, в бар вернулась – нет паршивца. Дай-ка, думаю, в бар при ресторане зайду. Захожу. Гляжу. Китайцы пьют водку, моего нет. А за перегородкой, в темноте, что-то мелькает. – Бар от ресторана отделяла стеклянная стена с пальмами в кадках. – Ну, думаю, мой куры в полутемном ресторане строит. С официанткой или поварихой. Несусь туда. Пусто. Зачем, думаю, через китайцев возвращаться, пройду на палубу через двери ресторана. Иду к ним. Темно. Прохожу мимо умывальников возле мужского туалета и, знаешь, так боковым зрением засекаю некое движение – баба в белом платье заходит в мужской туалет.
– Женщина? – перебила я. – Зашла в кабинку мужского туалета?
– Да. Я сначала мимо пронеслась, выскочила на палубу, стою у борта и думаю: «А что бабе в мужском туалете понадобилось?» – Инесса сделала паузу, заполнив ее мартини.
– Что? – эхом вторила я.
– Я решила – мой довел атаку до решающего момента и увел красотку к унитазам.
– Зачем?!
– Сама догадайся.
– Кают на теплоходе мало? – саркастически заметила я. – Осталось только в сортирах обжиматься?
– Обслуживающий персонал по двое расселен, – отмахнулась Инесса. – Да и я тогда уже в раж вошла, показалось, что мало. Кают этих. Возвратилась я к туалету, подергала за ручку – заперто – и вежливо так спросила: «Эй, ты там?» Из-за двери тишина. Ну, я и… давай вопить: «Открой, гад, я все видела, не выйдешь, убью!»
– А оттуда?
– Ни гугу. Почему, думаю? Нормальный человек давно бы послал меня к черту. Значит, Макс там. С бабой. Заперся. Логично?
– Вполне, – с готовностью кивнула я.
– И мне так показалось. Я немного ногами в дверь поколотила, пообзывалась и, в конце концов, говорю: «Все. Ты меня достал. Иду за помощником капитана, он мне дверь отопрет».
– А в ответ?
– «А в ответ тишина, – пропела Инесса Львовна, – он вчера не вернулся из боя». Короче. Сказала, пригрозила, что иду за помощником капитана с ключами, и бегом из ресторана. Выбегаю, значит, на палубу и – слышу! Внизу, на нижней палубе, кто-то хихикает. Какая-то девица заливается. Кокетливо так. Ну, думаю, не иначе ошибочка вышла. Мой внизу пристроился, какую-то красотку окучивает, надо бы проверить. Перевешиваюсь головой вниз… И все. Очнулась уже в каюте. Кстати, там, на нижней палубе, почти на корме, не мой благоверный прохлаждался, а матрос Терентьев с горничной сидел, флиртовал. Он меня и спас. Заметил пике за борт, нырнул – я не сразу тонуть отправилась, юбка колоколом встала, воздуха набрала, задержала немного, – и вытащил меня на поверхность. Макс ему за спасение жены пятьсот баксов презентовал.
– Н-да, – покрутила я головой, – приключение. А сам-то Макс где был?
– Ой, и не спрашивай. Звонил своей сестре-клуше, я ее терпеть не могу, спрашивал, какого цвета норку ей в зверосовхозе заказывать – палевую, коричневую или серебристую? Клуша попросила подумать и думала полчаса. Дура инфантильная! Бедолага Макс все это время в конференц-зале парился.
– Почему? Ты так не любишь его сестру?
– Я вообще дур в принципе не выношу. А эта еще и инфантильная. И прорва. «Максик, – заскулила вдруг Львовна противным писклявым голосом, – купи мне стиралку… И машину… И пылесос…» Тьфу! Два года без работы, телевизор смотрит и философствует!
– Сестра младшая?
– Сестра – бестолковая!
– Дети есть?
– Бог миловал. Бесполезное существо, таких стерилизовать надо, чтоб не размножались. Давай-ка, Соня, выпьем, чтоб ей норка дырявая попалась. – И бизнес-леди опрокинула в себя бокал мартини, как газировку. Инесса Марченко все делала быстро – говорила, пила и душой отходила. Ураган, а не дочка генерала. – Впрочем, знаешь, я рада, что Макс не жадный. Пусть делает своей Таньке тайком подарки, пусть маминых псов лечит… Может быть, в этом его особенный кайф.
Я медленно зажевала глоток мартини оливкой и подумала: а в чем мой особенный кайф? Жратва и работа практически исключались. Я всеядная и безработная, подарки делаю щедро, но привычно… Чужих псов не лечу…
Мой кайф – Назар? Приручила лезвие топора к чехлу и тихо млею?
Нет. Туполев не кайф. Туполев – болезнь. У меня от него сердечная недостаточность. Нет, сердечно-сосудистая система в порядке, просто, когда его нет рядом, эта сердечная недостаточность и приключается. А может ли заболевание нести кайф?.. Сомнительно. Я не мазохистка.
Тогда – что? Что мне приносит наибольшее удовольствие?
Я не получаю радости от крепкого, звенящего от осознания собственного совершенства и силы тела – я по природе не физкультурница, – но могу заставить себя сходить в тренажерный зал. Я могу убедить себя не лазить вечером в холодильник, если на талии появился «спасательный круг», и утром немного погордиться собой. Могу заставить себя вымыть окна, хотя жутко боюсь даже высоты подоконника, могу сутки не спать и долбить учебники по экономике. Я все могу, но все из-под палки, по необходимости…
Так что же я делаю добровольно и с удовольствием? А?
Думаю. Я ненавижу, когда мозги простаивают, и всегда ищу возможности для приложения усилий. По гамбургскому счету, мне запретили заниматься расследованием, совать нос не в свое дело, но я не могу отказать себе в удовольствии раскинуть мозгами. Проверить аналитические способности, решить задачу с несколькими неизвестными.
Да, это кайф. Мой личный и почему-то всегда завязанный на экстриме.
Так я – экстремал?
Упаси господи! Я трусиха отчаянная и самозабвенная. Но думать – это наслаждение. Неторопливо, в ритме шага или бортовой качки, за чашкой кофе или сигаретой…
