Павел Шестаков - Давняя история
— Это было нетрудно. Недавно меня навестил старый друг, которого вы изрядно перепугали.
— В самом деле? Я этого не заметил.
— Уверен, что заметили.
— Пусть будет по-вашему. А чем именно?
— И это вам хорошо известно, но могу дополнить, обогатить ваши наблюдения, которым, возможно, недостает некоторой перспективы или скорее ретроспекции. Мой друг постоянно озабочен поддержанием соответствующей его должности репутации. Так сказать, положение обязывает его носить чистый мундир, или хотя бы не засаливать локти, с помощью которых он проталкивается вперед по жизни. Кроме того, он с детства не переносит неприятностей, страдает от них, как от мигрени. У него отчаянная идиосинкразия на неприятности. Природа, видите ли, не позаботилась подготовить к ним моего друга. Она создавала его для потребления, в основном.
— Для потребления? — попытался Мазин нарушить этот угрожающе быстро льющийся поток слов, осмыслить его.
— Я сказал, в основном. Отдельные шишки и синяки время от времени нарушают, разумеется, счастливое пережевывание пышек и пирогов, но пока обходилось без кровоподтеков, а вы взмахнули палкой над головой и хотите, чтобы у человека не испортился аппетит! У человека, которого давно уже никто не называл Мухой, а все величают Алексеем Савельевичем. Вы же напомнили ему о временах, когда Мухин был Мухой. А что такое муха? Жертва санитарно-эпидемиологической службы, если по справедливости. Ее существование опасно и недолговечно, — спешил, торопился Курилов, стремясь показаться уверенным в себе, шутливо настроенным.
— Насчет дубинки вы преувеличили, — сделал Мазин еще одну попытку ограничить неистощимое фиглярство собеседника.
— Я говорил о палке. Всего лишь о палке, но и палкой, признайтесь, можно сломать кости.
— Вот уж далек был от подобных намерений.
— Еще бы! Вас так увлек поиск истины!
Мазин вздохнул;
— Неудобно сознаваться в слабости, но что поделаешь…
— А то, что по пути к истине вы помнете кое-кому бока, это, конечно, не в счет, неизбежные издержки?
— Кажется, и вам я отдавил ногу?
— Мне? С какой стати?
— Нет? А я собирался извиниться за беспокойство.
— Пока не за что. Беспокойте. Прошу!
Мазин не садился еще, он стоял неподалеку от дверей, заложив руки в карманы плаща.
— Собственно, мне уже почти все ясно. Мухин вас проинформировал, и я представляю в общих чертах, что услышу.
— Интересно, что?
— Вы знали Гусеву поверхностно, как и все, ничего нового сообщить не можете.
Курилову следовало согласиться, подтвердить, но им овладел дух противоречия.
— Ошибаетесь, я ее совсем не знал.
— Что в лоб, что по лбу. Однако видели все-таки? Может, и парой слов перекинуться приходилось, а? Впрочем, после наезда Мухина…
— Надеюсь, вы не подозреваете, что мы сговорились?
— Откуда мне знать, есть ли у вас нужда сговариваться. Вижу только, что сегодня ничего нового вы мне не сообщите.
— Почему — сегодня? А завтра? Послезавтра?
— Завтра, может, и вспомнится мелочь какая…
— Мелочь? Чтобы вам было что раздуть? Послушайте…
— Меня зовут Игорь Николаевич.
— Очень приятно, Игорь Николаевич. — Курилов выскочил из-за стола.
Как и Витковский, он готовился к этому разговору, но обладал совсем иным темпераментом, чтобы прервать его так быстро, прервать, не закончив, остаться в неопределенности, снова в ожидании.
— Вы напрасно заторопились. Я негостеприимный хозяин. Даже присесть вам не предложил. Но ведь и вы гость особого рода. Виноват, не знаю, кто из нас должен распоряжаться. Не в сознании вины, разумеется, а лишь учитывая служебный характер визита.
— Визит мой не может ограничить рамки вашего гостеприимства.
— В таком случае присаживайтесь, прошу вас. Вам нет никакого смысла уходить. Я не собираюсь вспоминать месяц или два. Если что и придет в голову, лучше сейчас, сейчас…
— Лучше так лучше, — согласился Мазин и подвинул к себе стул.
Курилов осторожно потрогал пальцами щеки, он забыл о них, выскакивая из-за стола.
— Все это так давно было, — Он быстро поправился: — Вернее, ничего не было. Мы встречали эту девушку в столовой, заговаривали иногда, шутили, как водится. Она интересная была, заметная.
— В нее влюблялись?
— Только не я, — откликнулся Курилов живо.
— Почему же?
— Не в моем стиле. Я бы сказал, телесная особа.
— Полная?
— В пределах нормы, пожалуй, но весьма подчеркнутой нормы.
— А вы предпочитали девушек облика духовного?
— Вас и это интересует?
— Если вас смутил мой вопрос…
— Почему же? Пожалуйста. Мне не нравятся женщины, к которым мужики липнут, как мухи к блюдцу с недоеденным вареньем. Мужу ее я не завидовал.
— Вы видели его?
— Не приходилось.
— А ваши друзья? Они тоже были равнодушны к этой женщине?
— Понятия не имею.
— Не замечали?
— Ну, Мухин всегда был бабником.
— А Витковский?
— Стас не из тех, кто охотно раскрывает хляби душевные. Нет, нет, мне ничего не известно.
— А еще в одной комнате жили! — Мазин засмеялся: — Не наблюдательный вы друг.
— Я готовил себя к специальности историка, а не сыщика.
Мазин вызов отклонил, заметив, что Курилов весьма уклончиво ответил на его вопросы.
— Вы еще и журналист?
— Балуюсь изредка заметками.
— Краеведческими?
— Разными. Критиковал больше. Но это в прошлом. Охладел, знаете. Заработок мизерный, а результат и того меньше. Васька-то слушает да ест. Кроме того, общение с древностями отвлекает от суеты.
— Вы здесь постоянно живете? — спросил Мазин, оглядывая комнату.
— Предпочитаю. Здесь хорошо, когда схлынут туристские толпы. Вы бывали в заповеднике?
— Еще со студенческой экскурсией.
— О! Тогда имеет смысл посмотреть. Тут ведь непрерывно копают.
— А со стороны не заметно. Эти колонны я помню давным-давно.
Курилов желчно усмехнулся:
— Колонны — обыкновенная античная показуха. Своего рода втирание очков потомкам. Полюбуйтесь, мол, как мы жили! И современные мещане пялятся в восторге на эти мраморные сосиски. Для обывателя эталон античности — Венера Милосская, на худой конец, черно-лаковые амфоры. А что такое весь этот мрамор? Не больше чем жалкие крохи жира на поверхности котла с постной похлебкой. Хотите взглянуть, как жили на самом деле?
Он распахнул дверь, и Мазин вышел следом, подумав в утешение: «Нельзя же бесконечно гореть на работе, разрешим себе небольшую экскурсию в античность».
Курилов остановился перед раскопом, размахивая худой рукой. Казалось, он уже позабыл, зачем приехал Мазин, и хочет одного: поделиться, довести до собеседника мысли, которые, видимо, постоянно его преследовали.
— Вам не потребуется большой фантазии, чтобы вообразить эти дома восстановленными и увидеть, что они собой представляли…
В свое время по городской улице с трудом проезжала повозка, но теперь узость скрадывалась тем, что ни один дом не сохранился целиком: с обеих сторон тянулись фундаменты да изредка приподнятые на метр или ниже остатки стен из необработанного камня. Грубо сколотые плиты накладывались одна на другую, образуя неровные, некрасивые поверхности. Дома были небольшими, тесными и жались вплотную друг к другу.
— А что удивительного? — не умолкал Курилов. — Им хотелось спрятаться в крепости, внутри. Они трепетали страшного окружающего мира, беспредельной унылой степи с буранами, суховеями, ордами варваров. На этом жалком мысу, в страхе ютясь в каменных конурках, где не было ничего общего с современными удобствами, мыла даже не было, они построили языческое капище с десятком отшлифованных колонн и воображали себя средоточием цивилизации и культуры. И нас, потомков, убедили в этой нелепости. Знаете, почему?
— Почему же?
— Потому что люди всегда убеждают себя, что достигли вершин. Встречали ли вы общество, считающее себя несовершенным? Африканцы, живущие в пальмовых хижинах, придумали теорию негритюда и высокомерно посматривают на погрязших в материальных заботах европейцев. А каждый из нас? Академик упивается докладами на международных симпозиумах, а мастер из ателье по ремонту электробритв полтинниками, сунутыми клиентами, и оба считают, что достигли вершины. А если и сомневаются, то всеми силами убеждают близких и себя самих. Особенно себя, — повторил Курилов с нажимом. — Ведь в каждом на одну устремленную в небо колонну приходится десяток таких темных конурок.
Он остановился наконец, выговорившись, довольный.
— Вы, значит, археолог? — спросил Мазин. — Что-то заинтересовало его в неоригинальных сентенциях Курилова.
— Я? Нет, — не понял тот.
— Археолог души человеческой. Раскапываете конурки.
— Во всяком случае не обольщаюсь храмами, возведенными для самообмана.
