Викас Сваруп - Шесть подозреваемых
— Простите, босс. В следующий раз буду осторожнее.
— А теперь слушай, Мухтар.
— Да, босс.
— Один человек, Прадип Дубей, грозится свидетельствовать против меня в суде по делу Мустакима. Так вот, его надо обезвредить. А следующий на очереди — его покровитель, Лакхан Тхакур.
— Член законодательного собрания из Сахаранпура?
— Ну да. А что? Он тебе не по зубам?
— Нет, босс. Мне все по зубам. Просто с ним будет посложнее. Тхакур нигде не появляется без пятерых телохранителей.
— Так убери всех. Приезжай завтра, заберешь наличные у Трипурари.
— Обязательно. Кхуда хафиз,[54] босс.
— Кхуда хафиз.
— Алло.
— Алло. Мне нужен Прем Калра.
— У телефона.
— Так слушайте меня внимательно. С вами говорит Джаганнатх Рай. Это последнее предупреждение. Еще одна подобная история обо мне в «Дейли ньюс» — и вы со своей газетой сами отойдете в историю.
— Какие неподобающие речи для министра внутренних дел нашего штата.
— А что, разве одним только журналистам позволено оскорблять людей? Я долго терпел этот бред, но всему есть предел.
— Скажите по крайней мере, что вас так задело.
— В последней статье проскользнул намек, будто бы я причастен к гибели Прадипа Дубея. Откуда взялись эти беспочвенные обвинения? Смерть наступила в результате дорожной аварии, так сообщила полиция! Да я могу в суд подать за злостную клевету.
— Намек озвучил не я, Джаганнатх-джи. Это слова Лакхана Тхакура, прозвучавшие в законодательном собрании. Я просто их повторил.
— И послужили рупором оппозиции. Сколько вам заплатили?
— Я это делаю не ради денег. Мой долг — служить обществу.
— Нет выше долга, чем тот, который лежит на плечах политиков. И что же мы просим в ответ? Немного уважения от средств массовой информации…
— Уважения обещать не могу, Джаганнатх-джи, однако в следующий раз буду посдержаннее. Всего хорошего.
— Алло. Резиденция господина министра внутренних дел? С ним хочет говорить господин министр.
— Соединяйте.
— Нет, это вы соединяйте. Главный министр главнее.
— Хорошо-хорошо, не сердитесь. Подождите секундочку.
Музыка.
— Алло?
— Джаганнатх?
— Намаскар, господин министр.
— Я в серьезном затруднении, Джаганнатх.
— А что случилось? Меня ведь оправдали.
— Речь о вашем сыне. Вики замешан в громком убийстве. Если приговор подтвердится, это сильно повредит имиджу нашей партии. В верхах полагают, что лучше бы вам подать в отставку.
— В отставку? Значит, имидж партии не страдал, когда я занял свой пост, несмотря на два уголовных процесса против меня? Между прочим, удалось ли суду доказать хоть одно обвинение? Нет! Зачем же поднимать шум из-за одного-единственного проступка моего сына, тем более что приговор еще даже не огласили?
— Случай-то незаурядный, Джаганнатх. Убийство получило в стране слишком широкую огласку. На всех каналах только о нем и толкуют.
— Что ж нам теперь, дрожать перед журналистами? Господин главный министр, вы знаете конституцию: человек не виновен, покуда его вина не доказана. Если бы каждый из нас уходил в отставку при первом же столкновении с законом, ваш кабинет министров пустовал бы сейчас на две трети. Давайте подождем решения суда, а там посмотрим.
— Мне удалось убедить верхи воздержаться от любых действий вплоть до начала местных выборов. Но этот газетчик, Арун Адвани, по-прежнему чинит нам неприятности. Видели его последнюю колонку? Якобы судьи уже подкуплены. Это очень дурная реклама для нашей партии.
— Да пусть себе пишет, что ему вздумается. Наши избиратели, к счастью, не знают английского. Говорил я министру образования: надо искоренить этот язык в наших средних школах! Дети штата должны учиться только на хинди. Na гаhega baans, na bajegi bansuri. «Не будет бамбука — не будет и свистка».
Смех.
— И еще урду. Не стоит забывать о мусульманском электорате.
— Да, разумеется, господин главный министр. Как можно? По правде сказать, я и сам в последнее время освежаю в памяти урду. Повторяю с Икбалом Мианом поэзию Галиба.[55] Хотите, прочту вам пару двустиший?
— Нет-нет, не надо. Мне пора на торжественное открытие младшей школы. Имейте в виду, Джаганнатх: в этот раз я ухитрился вас вытащить, но если Вики объявят виновным, вам уже никто не поможет.
— Не беспокойтесь. До этого не дойдет.
— Увидимся завтра, на собрании кабинета министров.
— Конечно. Увидимся, господин главный министр.
— Алло. Рукхсана?
— Мы больше не разговариваем, джанаб.[56] Я послала тебе пятьсот эсэмэсок. Ты не ответил ни на одну.
— Аррэ,[57] что же поделать? Я целый день проторчал на треклятом заседании совета по развитию штата; знаешь, как их обожает наш главный министр?
— Как одно заседание может растянуться на целый день?
— Может, если в четыре стены набьется полно бюрократов, первостатейных тупиц и каждый будет часами гудеть о своем — о дорогах, мостах и детских приютах. Порой сомневаюсь, не напрасно ли я пошел в политику. Когда каждый день приходится сотни километров пылить по захолустью, терпеливо выслушивать полуграмотную деревенскую чернь, желающую, чтобы сахиб приказывал тучам на небе подписывать бесконечные документы, содержание которых тебя вообще не касается, тогда начинаешь осознавать цену выбранного пути.
— Почему же ты не уйдешь?
— Легко сказать. Политика — продажная девка, но это как с правительством: можно сколько угодно ворчать и ныть, а без нее все равно не обойдешься.
— А без меня? Без меня обойдешься.
— Аррэ, ты моя желанная. Вот послушай, какое двустишие я сочинил в твою честь: «Лучше гибельные страсти, чем от скуки смертной чахнуть! Нет любви — тебя затянет будней суетных поток».[58]
— Вах-вах.[59] Ты стал настоящим поэтом. Похоже, моя любовь превратила тебя в Меджнуна.[60]
— Как ты права. «Никчемным сделала меня любовь; а был разумен и совсем не празден…»
— Не знаю что и сказать, джанаб, сегодня ты сыплешь двустишиями на урду, словно из пулемета.
— Только не надо о пулях, милая. Вечная история: стоит мне впасть в романтическое настроение, как непременно кто-нибудь заведет речь о стрельбе и все испортит.
— Прости.
— Оставим это. Расскажи, как прошел твой день?
— Хорошо. Я была у косметолога, сделала полную эпиляцию воском. На теле и на лице. Теперь моя кожа как шелк. Сам убедишься, если дотронешься.
— Сгораю от желания. В пятницу моя Сумитра уезжает в Фарукхабад. Я загляну в субботу и останусь на всю ночь.
— Почему ты не разведешься? Жена приносит тебе одни печали.
— И дети не лучше. Сын с малых лет и по сей день умудряется не вылезать из неприятностей. Дочь ни в какую не хочет замуж. Сколько трудов я потратил, чтобы добыть ей прекрасного жениха одной с нами касты, Тхакура из королевского рода Пратапгархов, а она все тянет со свадьбой. Только и знает, что болтать с детьми прислуги. Боюсь, однажды она решит убежать с каким-нибудь уличным подметалой и опозорит семью.
— Не тревожься о том, чего может вовсе не случиться.
— Ты говоришь как мой Гуру-джи. Только вы двое меня и понимаете.
— А вот ты не желаешь меня понять. Сколько месяцев напрашиваюсь поехать с тобой за границу, и все без толку.
— Аррэ, пока в этом захудалом штате столько неотложных дел, какие могут быть разговоры о загранице? Вот в чем твоя беда. Ты никогда не довольна тем, что имеешь.
Всхлип.
— Джанеман,[61] я тебя огорчил? Не обижайся.
— Пап!
— Да, Вики.
— Все путем?
— Да. Я просил перенести слушание на пятнадцатое февраля К тому времени, говорит Гуру-джи, темная полоса уже закончится.
— Значит, я могу спать спокойно?
— Конечно, пока твой папа у власти. Но ты когда-нибудь задумывался над тем, сколько горя мне принес? Как долго еще я буду вытаскивать тебя из разных передряг?
— На то и нужны отцы.
— Вики, мать твою!
— Ага, займись этим, папочка.
— Ах ты, ще…
7. Американец
Сегодня самый счастливый день в моей жизни. Помню, однажды Винс Янг вывел Техас вперед в матче против Университета Южной Калифорнии, заработав пятидесятишестиярдовый тачдаун на последних минутах игры,[62] и принес «Техасским лонгхорнам» победу, величайшую в истории матча «Розовой чаши». Так вот, это даже покруче будет.
Наконец я лечу в Индию. В страну махараджей и говядины карри. На родину кенгуру и слонов. И к самой прекрасной девушке на целом белом свете. К Сапне Сингх, которая через две недели станет моей женой.
